Глава 2

Нита вернулась в свою комнату. Еще больше белого: стены, подушки, простыни. Единственными цветными пятнами оказались синее одеяло да серый раскладной стул рядом с белоснежным столом.

Она заперла дверь и посмотрела на свои руки. Каким-то образом она умудрилась порезать палец о стебель цветка дурмана.

Сосредоточившись, Нита увеличила скорость свертывания крови и клеточный рост. Капилляры восстановились, порез закрылся. Она вытерла маленькое пятнышко крови, и последнее свидетельство существования ранки исчезло.

Нита упала на кровать, которая прогнулась под ее весом, и закрыла глаза, прокручивая в уме слова Фабрисио. Воскресила в памяти ту часть разговора, в которой он утверждал, будто ее мать шантажировала его отца. Походило на правду, но лишь частично.

Нет, Фабрисио – мастер мешать правду с ложью и все время пытается выставить себя самым участливым человеком в мире. Он точно знал, где нужно надавить, чтобы она помогла ему освободиться из плена матери, и даже чувство самосохранения Ниты не воспротивилось этому. Фабрисио позволил ей поверить, будто мать врет, потому что в противном случае при малейшем намеке на его связь с черным рынком, Нита могла засомневаться в необходимости его освобождения.

И Нита непременно засомневалась бы. Любой намек на пятно на его репутации, и ее мозг предложил бы на выбор миллион объяснений того, почему его смерть – благо, почему разобрать его на части, как желала мать, правильно.

Поэтому он очень тщательно исполнил трагическую роль абсолютно невинной жертвы.

Нита осторожно извлекла из кармана смятый цветок и повертела в руках.

Маленький и смертоносный. Она могла прикончить его в одно мгновение.

Но какая-то часть ее сомневалась в верности таких действий. Не была уверена в том, что убийство Фабрисио решит проблем больше, чем создаст.

Она попыталась поставить себя на место Фабрисио, стремясь понять, почему он продал ее. В деньгах он не нуждался – его отец был богат. Он уже находился в автобусе, уносившем его в МПДСС, так что добывать средства для побега ему также не было необходимости, даже если к деньгам отца он не мог получить доступа.

На короткий миг Нита задумалась, не продал ли ее Фабрисио из-за национальности ее отца: она рассказала, что отец был чилийцем, а Фабрисио – аргентинец. Отношения между двумя странами длительное время оставались напряженными. И стали еще хуже в 1980‐х годах, после Фолклендской войны между Аргентиной и Великобританией, во время которой Чили оказалась единственной южноамериканской страной, вставшей на сторону британцев.

Но чем больше Нита думала об этом, тем менее вероятным ей это казалось. Идея продать человека на черном рынке из-за событий, имевших место еще до твоего рождения, особенно после того, как этот самый человек спас тебя, казалась абсурдом.

Но нельзя сказать, будто его мотивация имела какое-то значение. Ничто не оправдывало его поступок.

Размышления прервал стук в дверь.

Нита поспешно сунула цветок подальше от посторонних глаз и открыла дверь.

Перед ней стояла агент Куиспе, светившаяся профессиональной дружелюбной улыбкой.

– Нита, надеюсь, я не отвлекаю тебя?

Нита покачала головой.

– Нет.

– Хорошо. Я всего лишь хотела сообщить, что твой новый паспорт готов.

Куиспе протянула документ Ните.

– Мы забронировали тебе билет на рейс до Торонто через два дня. По юридическим соображениям мы не можем отправить тебя напрямую в США, так что придется пройти через небольшие формальности в Канаде. И только после этого мы сможем доставить тебя домой.

Нита сглотнула и кивнула, сердце ее упало. После всех процедур в Торонто ей предстояло лететь домой – в пригород Чикаго. В дом, в котором она не бывала с двенадцати лет, когда мать утащила ее с собой колесить по миру и охотиться за сверхъестественными существами для их продажи.

К отцу, с которым она не встречалась с тех же двенадцати лет.

Нита не раз представляла себе их великое воссоединение – как она бросается в его объятия. Закрыв глаза, она могла ощутить тепло его рук, почувствовать, как он гладит ее по волосам, услышать нежный тембр голоса.

Но отца там больше не было. Не случится никакого трогательного воссоединения, никаких теплых объятий, никакого забвения в его руках и возможности дать себе наконец поверить, что когда-нибудь каким-то образом все будет хорошо.

Ее отец погиб.

К глазам подступили слезы, но Нита безжалостно задушила накатившие эмоции. Время для них еще не настало.

Казалось, Куиспе поняла, что творится у нее в душе. Конечно, ведь именно она несколько дней назад сообщила Ните об убийстве отца. И показала фотографию убийцы – вампира, который охотился за ее матерью.

Взгляд Куиспе смягчился.

– Ты уже связалась с другими членами семьи?

Нита покачала головой.

– Я собираюсь отправить кое-кому электронные письма. Расскажу вам завтра подробнее.

Куиспе немного поколебалась.

– Мне жаль, что так случилось с твоим отцом.

Ните с трудом удавалось сохранять спокойное выражение лица. Казалось, ее горе, будто демон, облаченный в кожу, ожидало момента, чтобы, вырвавшись наружу, разорвать Ниту на мелкие кусочки. Она пожала плечами и отвернулась, пытаясь скрыть бурю эмоций на лице от Куиспе.

– Все в порядке.

– Если захочешь поговорить…

– Не захочу.

Повисла короткая пауза, потом Куиспе вздохнула.

– Хорошо. Если тебе понадобится что-то, дай мне знать.

– Ладно.

Нита начала прикрывать дверь, думая, вдруг Куиспе еще что-то скажет. Но осознав, что разговор окончен, а медленно закрывающаяся дверь выглядит странно, быстро захлопнула ее.

В итоге Нита шваркнула дверью перед носом агента МПДСС, и это, конечно, выглядело еще более странно.

Ее била легкая дрожь, и Нита прислонилась к двери. Сглотнув, окинула взглядом жесткую обложку новенького американского паспорта. Затем пролистала страницы, украшенные размытыми изображениями национальных памятников, открыла лист с фотографией, сделанной в МПДСС. Посмотрела на нее. Непослушные каштановые локоны были зачесаны назад, а их легкий медный оттенок особенно бросался в глаза на блестящем паспортном глянце. Веснушки на носу и щеках в ярком освещении казались брызгами крови, а смуглая кожа выглядела серой, словно от истощения. Нита смотрела в объектив фотоаппарата слишком пристально, как будто бросала вызов фотографу.

Она не помнила свой первый паспорт, а второй получила, когда ей исполнилось десять лет. Делать фотографии для паспорта Нита ходила вместе с отцом, и тот строил смешные рожицы за спиной фотографа, смешил ее и портил очередной дубль. Когда фотограф оборачивался, то видел ее отца, стоически державшего серьезное выражение лица и заламывавшего одну бровь в немом вопросе.

Чтобы сделать приличный снимок, им понадобилось почти полчаса, а после они отправились за мороженым. Ните достался вафельный рожок с карамельной крошкой по краю; она сидела рядом с отцом, хихикая, а отец пародировал школьных учителей, которые ей не нравились.

Горе захлестнуло Ниту, затапливая, будто волнами прилива, все сильнее и сильнее, как расплата за те несколько мгновений, пока ей удавалось сдерживаться в разговоре с Куиспе. Вал горя ударил ее под дых, заставляя содрогнуться, а затем разлился в опустевшей груди, превратившись в озеро пока еще непролитых слез.

Ее отец был мертв.

Больше никаких смешных рожиц. Никакого мороженого.

Нита прислонилась к стене, а затем медленно сползла на пол, сжимая в пальцах свой новый паспорт. Изо всех сил зажмурилась, пытаясь удержать слезы, пока они не хлынули потоком. Потому что стоило только дать им волю, и их было бы уже не остановить.

Вчера, идя по коридору, Нита увидела на ком-то такие же очки, какие носил отец. Этого оказалось достаточно, чтобы выбить ее из колеи, и она сначала плакала, укрывшись в цветущих кустах, а потом пряталась весь оставшийся день в своей комнате.

Часть ее желала, чтобы боль просто ушла. Нита хотела перестать постоянно чувствовать себя настолько ужасно. Ей не терпелось очутиться там, где она была бы уже за этой гранью, где горе стало бы всего лишь далеким воспоминанием.

Но даже думая в этом направлении, Нита чувствовала несправедливость по отношению к отцу. Он заслуживал того, чтобы быть оплаканным. Единственный хороший человек в ее жизни, всегда встававший на ее сторону, когда мать перегибала палку. Как смеет она стараться не думать о нем, чтобы избежать боли?

Нита не знала, было ли ее нежелание чувствовать боль эгоистичным. Или оно походило скорее на нежелание трогать открытую рану, пока та не покроется коркой. И тогда к ней снова можно будет прикоснуться, не вызывая кровотечения.

На несколько минут Нита свернулась на полу, стараясь остановить слезы. Когда она наконец поднялась, то пошла в ванную и просто высморкалась. Умылась холодной водой и позволила себе тяжело вздохнуть.

На нее смотрело взволнованное и злое отражение. Она стиснула зубы, стремясь выглядеть не грустной, а решительной, и кивнула себе в зеркале. Все снова было под контролем.

Нита упала на кровать и закрыла глаза. Из-за слез очень болела голова, и все, чего она хотела, – это уснуть и забыться хотя бы на время.

Нехотя она открыла глаза и достала телефон. Куиспе напомнила ей об одной вещи, которую следовало сделать перед сном.

Агент вернула телефон Ните перед самой их встречей с Фабрисио. До сих пор возможности проверить, работает ли он по-прежнему после погружения в воды реки Амазонки, не представилось. Вымачивание в рисе должно было помочь, но гарантий не давало.

Она провела пальцем по экрану, думая о своей похитительнице, Рейес, – первой владелице телефона. Нита все еще помнила ее ледяной взгляд. Та говорила о деньгах и отдавала приказы о пытках людей с одинаковым выражением лица. Пустым. Бездушным.

Нита вздрогнула и выбросила этот образ из головы. Рейес мертва. Нита убила ее. И об этой смерти никогда не пожалеет.

Засопев, Нита дрожащими руками разблокировала телефон и вошла в свою «безопасную» электронную почту, будучи не вполне уверенной, хочет ли она увидеть то, что ее там ждало, или предпочла бы остаться в неведении.

Сердце бешено колотилось, пальцы слегка подрагивали, пока она проверяла входящие сообщения.

Было одно от матери. Она открыла его.

«Нита, возьми трубку».

Вот и все. Оно было датировано тем же днем, когда Ниту похитили. Мать не могла знать, что телефон Ниты оказался у Фабрисио.

Нита нажала на «ответить», но заколебалась, не зная, что написать. Если ее мать еще жива, то почему не пришла, чтобы спасти Ниту? Фотографии Ниты и информация о местоположении были повсюду в даркнете, мать никак не могла не обнаружить этого. Но не пришла.

Тревога скрутила живот Ниты. Что, если она мертва?

А что, если нет? Что, если она просто не захотела спасать Ниту?

Наконец, в раздражении от вихря своих мыслей, она набрала ответ:

«Я в МПДСС. Меня отправляют в Торонто для проверки».

Она отправила сообщение и собиралась выйти из почты, но замерла.

Ковит.

Сердце Ниты екнуло, и, прежде чем она успела подумать, пальцы уже набирали оставленный им адрес электронной почты в окне нового письма.

Нита была в замешательстве. Что она могла сказать?

Она вздохнула. Почему ее вообще это интересовало? Ковит был монстром. Он в прямом смысле мучил людей для собственного пропитания, и ему это нравилось. Весьма.

Но он также был ее другом, как бы странно это ни звучало. Нита никогда не строила иллюзий о своих потенциальных друзьях, но в самой нелепой фантазии ей не могло бы прийти в голову, что она будет дружить с психопатом, работавшим палачом на мафию.

И он, вероятно, был единственным в мире существом, которому она могла бы довериться.

Нита закрыла глаза и представила его улыбку, темную, обещающую мучения их врагам, и у нее защемило в груди. Она скучала по нему.

Прежде чем сомнения успели закрасться в душу, она написала: «Как дела?» – и отправила сообщение.

Потом еще долго смотрела в свою электронную почту, ожидая ответа, прежде чем выключить телефон и свернуться калачиком в кровати. Она прислушивалась к гудению кондиционера, шумно нагонявшего прохладный воздух, и наконец провалилась в сон.

Нита стояла в прозекторской. Все вокруг было бело, стерильно и прекрасно, а она анатомировала тело. В одной руке держала скальпель, а в другой – все еще бьющееся сердце. Оно продолжало сокращаться в ладони в латексной перчатке, и в мерном течении сна это казалось совершенно нормальным.

Сердце принялось чернеть под ее взглядом, становилось все темнее, а по его поверхности разбегались черные щупальца болезни. Они протянулись к ее руке, и Нита сорвала перчатку, отбиваясь от черных щупалец, опутавших сердце. Оно выпало из ее рук. Разбилось об пол, будто стеклянное, а Нита внезапно снова оказалась на Рынке смерти.

Осколки стеклянного сердца превратились во всплеск осколков стекла во время побега Ниты и Ковита из ее заточения.

Фоном кто-то кричал.

Мирелла.

Мирелла – товарищ Ниты по плену, пытаемая Ковитом в качестве наказания за сопротивление похитителю. Запертая в своей камере, Нита слушала эти крики так долго, что они накрепко врезались ей в память. И теперь они горели. Каждый вскрик отправлял по коридору язык пламени, и Нита побежала навстречу звукам, пока не уперлась в запертую дверь.

Она распахнула ее. Рынок смерти горел.

Все окружавшие ее здания пылали. Люди кричали, когда огонь касался их тела, кто-то бежал по улице к реке, одежду и кожу его пожирало пламя. Ните практически удалось возродить в памяти этот запах, но воспоминание испарилось, не успев толком родиться.

Она отвернулась, не желая видеть творившееся вокруг, и оказалась нос к носу с Ковитом. Волосы его, черные и шелковистые, не закрывали лица, а темные глаза рассматривали ее. Намек на улыбку таился в уголках его губ, и лицо Ниты расплылось в ответной улыбке. Он шагнул вперед, они оказались вплотную друг к другу… и внезапно очутились за пределами рынка, в доках Табатинги в Бразилии, где их пути разошлись. И Ковит наклонился к ней, чтобы прошептать на ухо адрес своей электронной почты.

Но только в этот раз вместо того, чтобы назвать адрес, он произнес:

– Я заставлю тебя кричать.

А затем поцеловал ее.

Нита с воплем вскочила, телефон соскользнул с кровати и с грохотом ударился об пол. Лицо было липким от пота, сердце отрывисто колотилось о ребра. Тело обдало жаром, будто в лихорадке, а кожа оказалась влажной. Нита сглотнула – во рту пересохло – и приложила к губам руку, которую во сне целовал Ковит. От прикосновения губы защипало.

Какого.

Блин.

Черта.

Наконец Нита снова улеглась, но ей потребовалось много времени, чтобы снова уснуть.