Интерлюдии
Сзет – Чири-Чири – Таравангиан
И-7
Сзет
Сзет-сын-Чести попытался сгорбиться.
Далинар сказал, что небольшая сутулость поможет ему принять вид обычного солдата на скучной караульной службе. Далинар сказал, что Сзет крадется, когда надо просто идти, и слишком напряжен, когда стоит на страже. Как огонь, горящий высоко, а надо тлеть.
Как перестать напрягаться? Пытаясь это понять, Сзет вынудил себя прислониться к дереву и сложить руки на груди, как предлагал Далинар. Перед ним Черный Шип играл со своим внучатым племянником, сыном Элокара. Сзет тщательно осмотрел периметр небольшой полянки. Проследил за тенями. Не задержался ли в лагере по соседству кто-нибудь подозрительный? Сзет бы увидел его сквозь деревья.
Он не заметил ничего странного, и это его беспокоило. Но он все равно попытался расслабиться.
Пасмурное небо и душная погода сегодня напоминали побережье Шиновара, где отец Сзета был пастухом. Видя эту густую траву, Сзет почти мог представить, что он дома. Рядом с прекрасными белыми утесами. Слушает блеяние ягнят, таскает воду…
«Лучший и истинный долг человека – прибавлять к миру, – произнес в его воспоминаниях тихий голос отца. – Созидать, а не разрушать».
Но нет. Сзет не был дома. Он стоял на оскверненном камне на лесной поляне неподалеку от городка в Эмуле. Далинар опустился на колени, показывая Гавинору – ребенку еще не исполнилось и пяти, – как держать тренировочный меч.
Прошло уже несколько минут, поэтому Сзет покинул дерево и обошел поляну, чтобы осмотреть несколько подозрительных пучков лоз.
– Ты видишь что-нибудь опасное, меч-ними? – тихо спросил он.
«Нет, – сказал меч. – Я думаю, ты должен вытащить меня. Я лучше вижу, когда обнажен».
– Когда ты обнажен, меч-ними, ты пытаешься высосать мою жизнь.
«Ерунда. Ты мне нравишься. Я бы не попытался убить тебя».
Оружие проецировало свой приятный голос в сознание Сзета. Далинару это ощущение не понравилось, поэтому теперь меч обращался только к непосредственному владельцу.
– Я не вижу ничего опасного, – сказал Сзет, возвращаясь на свое место возле дерева и снова притворяясь хоть немножечко расслабленным.
Это было трудно, требовало бдительности и самоотверженности, но он не хотел, чтобы Далинар снова отчитал его.
«Это ведь хорошо, правда? Ничего опасного?»
– Нет, меч-ними, – сказал Сзет. – Это нехорошо. Это тревожно. У Далинара так много врагов; они будут посылать убийц, шпионов. Если я не вижу их, возможно, я слишком слаб или слишком неопытен.
«А может, их здесь просто нет, – сказал меч. – Вашер тоже всегда был параноиком. И он чувствовал, если кто-то приближался. Я все твердил ему, чтобы он перестал так волноваться. Как и ты. Просто сгусток беспокойства».
– На меня возложена обязанность, – возразил Сзет. – Я должен с ней справиться.
Мальчик тем временем высоко поднял свой игрушечный меч и провозгласил себя ветробегуном. Далинар рассмеялся. В Холинаре ребенок пережил ужасный опыт и после этого почти не разговаривал. Его терзали призраки прошлого. Он натерпелся от спренов пустоты, им манипулировали Несотворенные и пренебрегала собственная мать. Хотя страдания Сзета были иного рода, он не мог не чувствовать родства с малышом.
Далинару явно нравилось видеть, как в играх ребенок становится более живым и восторженным. Сзет снова вспомнил свое детство, проведенное за игрой с овцами. Простая жизнь, до того как его семью препоручили Клинкам Чести. До того, как его тихого отца научили убивать. Осуществлять с миром не сложение, а вычитание.
Его отец был еще жив и находился в Шиноваре. Носитель другого меча, другой ноши. Там была вся семья Сзета. Его сестра, его мать. Он уже давно не думал о них. Он позволил себе это сейчас, потому что уже не считал себя неправедником. Раньше он не хотел запятнать их образы прикосновением своего разума.
Пора сделать еще один круг по поляне. Детский смех становился все громче, но Сзету было больно его слышать. Он поморщился, когда мальчик вскочил на камень, а затем прыгнул к своему двоюродному дедушке, чтобы тот его поймал. А Сзет… Если Сзет двигался слишком быстро, он мог увидеть свою собственную хрупкую душу, неправильно прикрепленную к телу, вторящую его движениям, как светящееся остаточное изображение.
«Почему тебе больно?» – спросил меч.
– Я боюсь за ребенка, – прошептал Сзет. – Он начинает радостно смеяться. В конце концов у него снова отнимут эту радость.
«Я пытаюсь понять смех, – сообщил меч. – Мне кажется, я что-то чувствую. Счастье. Ха! Ха-ха! Вивенне всегда нравились мои шутки. Даже плохие».
– Смех мальчика пугает меня, – признался Сзет. – Потому что я рядом. И мне… нехорошо.
Он не должен был охранять этого ребенка, но не мог заставить себя сказать об этом Далинару, опасаясь, что Черный Шип прогонит его. Сзет нашел цель, следуя Идеалу, – он доверился Далинару Холину. Нельзя, чтобы этот Идеал пошатнулся. Недопустимо!
Только вот… Иногда в действиях Далинара ощущалась неуверенность. Сомнения в правильности поступков. Сзет не желал видеть слабость Далинара, его беспокойство. Черному Шипу надлежало быть воплощением высокой морали, неприступной скалой, средоточием уверенности.
Далинар был лучше многих. Он излучал уверенность… почти всегда. Сзет встречал только одного человека, более убежденного в собственном моральном превосходстве, чем Далинар. Таравангиан. Тиран. Разрушитель. Человек, который последовал за Сзетом сюда, в эту отдаленную часть мира. Сзет был уверен, что, когда они с Далинаром на днях навещали Таравангиана, старик разглядел его истинное лицо под иллюзорной маской.
Не угомонился. Сзет чувствовал – почти ощущал кожей, – как он строит козни.
Когда Сзет вернулся к своему дереву, воздух раскололся и явилась чернота, испещренная тусклыми звездами. Сзет тут же положил меч у ствола дерева.
– Наблюдай, – велел он, – и позови меня, если придет опасность.
«О! Ладно! – ответил тот. – Я могу это сделать. Да, могу. Хотя, возможно, ты захочешь оставить меня обнаженным. Ну, знаешь, чтобы, если появится кто-то плохой, я действительно мог ему врезать».
Сзет зашел за дерево, следуя за трещиной в воздухе. Как будто кто-то отодвинул ткань реальности, надрезал кожу, чтобы взглянуть на плоть под ней.
Он опустился на колени перед высшим спреном.
– Ты хорошо справляешься, послушник, – сказал спрен официальным тоном. – Проявляешь бдительность и преданность делу.
– Да, – ответил Сзет.
– Нам нужно обсудить твой священный поход. Ты уже год как принес клятву, и я доволен и впечатлен твоей самоотверженностью. Ты один из самых бдительных и достойных людей. Я бы хотел, чтобы ты заработал свой доспех. Ты все еще хочешь очистить свою родину?
Сзет кивнул. Позади рассмеялся Далинар. Казалось, он не заметил ухода Сзета.
– Расскажи мне еще об этом предполагаемом священном походе, – попросил высший спрен.
Он не благословил Сзета своим именем, хотя Сзет был связан с ним узами – был его Сияющим.
– Давным-давно мой народ отверг мои предупреждения, – сказал Сзет. – Они не поверили мне, когда я сказал, что враг скоро вернется. Они изгнали меня, сочли неправедником.
– Я нахожу несоответствия в историях, которые ты рассказываешь о тех днях, Сзет, – сказал высший спрен. – Боюсь, что твоя память, как и память многих смертных, неполна или искажена течением времени. Я буду сопровождать тебя в походе, чтобы оценить истину.
– Спасибо, – тихо сказал Сзет.
– Возможно, придется сражаться и уничтожать тех, кто нарушил собственные законы. Ты можешь это сделать?
– Мне… нужно спросить Далинара. Он – мой Идеал.
– Если ты будешь развиваться как неболом, – сказал спрен, – тебе придется самому стать законом. Чтобы достичь своего предельного потенциала, ты должен знать истину сам, а не полагаться на костыль, представленный Третьим Идеалом. Осознай это.
– Так и сделаю.
– А пока продолжай выполнять свой долг. Но помни, скоро придет время, когда ты должен будешь отказаться от него ради чего-то большего.
Сзет остался стоять на прежнем месте, а спрен снова сделался невидимым. Он всегда был рядом, наблюдая и оценивая его достоинства. Сзет вышел на поляну и увидел Далинара, тихо беседующего с женщиной в униформе посланницы.
Сет мгновенно насторожился, схватил меч и встал за спиной Далинара, готовый защитить его.
«Надеюсь, не страшно, что я не позвал тебя! – сказал меч. – Я чувствовал ее, хоть и не видел, и она не показалась мне злой. Пусть и не подошла, чтобы подобрать меня. Разве это не грубо? Но грубые люди могут быть не злыми, верно?»
Сзет внимательно наблюдал за женщиной. Если бы кто-то хотел убить Далинара, то наверняка послал бы убийцу невинного облика.
– Я не уверена насчет некоторых вещей из этого списка, – сказала она. – Перо и бумага? Для мужчины?
– Таравангиан уже давно перестал притворяться, будто не умеет читать, – сказал Далинар.
– Тогда бумага позволит ему устроить заговор против нас.
– Возможно. А может быть, это просто милосердие – дать ему возможность остаться наедине со словами. Исполни эту просьбу. А что еще?
– Он хочет, чтобы ему почаще давали свежую пищу. И побольше света.
– Я уже распорядился добавить ему света. Почему приказ не выполнен?
Сзет внимательно наблюдал. Таравангиан выдвигал требования? Они ничего не должны ему давать. Он опасен. Он…
Маленький мальчик, Гавинор, подошел к Сзету и протянул деревянный меч рукоятью вперед. Сзет замер. Мальчик должен был бояться его, но вместо этого он улыбнулся и помахал мечом.
Сзет нерешительно взял игрушку.
– Камень – самая странная просьба, – сказала посланница. – Зачем ему понадобился идеально круглый, гладкий камень? И почему именно с кварцевой жилкой?
Сердце Сзета едва не остановилось. Круглый камень… с кварцевыми вкраплениями?
– Действительно, странная просьба, – задумчиво произнес Далинар. – Спросите его, зачем ему это нужно, прежде чем выполнить просьбу.
Круглый камень.
С кварцевой жилкой.
Клятвенный камень.
В течение многих лет Сзет подчинялся закону Клятвенного камня. Многовековая традиция его народа диктовала, как обращаться с неправедниками. Они были вещами, а не людьми. Ими можно было владеть.
Таравангиану потребовался Клятвенный камень. Зачем?
Зачем?!
Когда посланница посеменила прочь, Далинар спросил, не хочет ли Сзет присоединиться к тренировкам с мечом. Но тот едва смог пробормотать извинения и вернулся на свое место у дерева, сжимая в руке деревянную игрушку.
Он должен узнать, что задумал Таравангиан.
Старика надо остановить, пока он не убил Далинара.
И-8
Чири-Чири
Попытка спрятаться в траве успехом не увенчалась. К сожалению, Чири-Чири стала слишком большой. Она не была похожа на обычных кремлецов – тех, что суетились вокруг, крошечные и незначительные. Она была чем-то бо́льшим. Она могла думать. Она могла расти. И она умела летать.
Ничто из этого не помогло, когда она вывалилась из горшка с травой на рабочий стол. Она перевернулась и раздраженно щелкнула, затем посмотрела на Рисн, которая сидела, издавая звуки с другим мягкотелым. Чири-Чири не всегда понимала звуки, издаваемые ртами мягкотелых. Они не щелкали, и в них не было ритма. Так что звуки иногда были просто шумами.
Но случалось и по-другому. В звуках была какая-то закономерность, которую она все лучше понимала. И временами в их тоне ощущалось настроение, почти ритм. Она подползла ближе по столу, пытаясь прислушаться.
Это было трудно. Чири-Чири не любила слушать. Она любила делать то, что считала правильным. Спать – правильно. Есть – правильно. Выражать радость, голод или грусть – тоже правильно.
Общение должно выражать настроение, желания, потребности. При чем тут все эти хлопающие, хлюпающие, неряшливые и влажные звуки?..
Как те, что Рисн издавала сейчас, разговаривая со старым мягкотелым, который был ей как родитель. Чири-Чири переползла через стол и забралась в свою коробку. Она пахла не так живо, как трава, но была приятной, набитой мягкими вещами и покрытой лозами. Она пощелкала. Удовольствие. Удовольствие – это правильно.
– Я не понимаю и половины того, что ты объясняешь, Рисн, – сказал старый мягкотелый, с которым они сидели в креслах рядом со столом.
Чири-Чири поняла некоторые слова. И его приглушенный, но напряженный тон. Смущенный тон. Это было смущение. Например, когда тебя кусает за хвост тот, кого ты считаешь счастливым.
– Ты хочешь сказать, что эти существа… эти Неспящие… повсюду вокруг нас? Живут среди нас? Но они… не люди?
– Они настолько далеки от людей, насколько это вообще возможно, – сказала Рисн, потягивая чай.
Ее Чири-Чири понимала лучше. Рисн не была растерянной. Она была задумчивой. Она казалась такой с тех пор, как… произошло то событие на родине.
– Я не к такому тебя готовил, – проговорил старый мягкотелый, – я думал, ты станешь переговорщиком.
– Ну, тебе всегда нравилось странствовать путями, которые другие считали слишком трудными, – сказала Рисн. – И ты наслаждался торговлей с людьми, которых игнорировали конкуренты. Ты видел возможность в том, что другие отбрасывали. Это примерно то же самое.
– Прости, Рисн… милое дитя… но это ощущается совсем иначе.
Они оба замолчали, но это не было довольное, сытое молчание. Чири-Чири повернулась, чтобы снова зарыться в одеяльце, но почувствовала вибрацию, идущую от земли. Своего рода зов, своего рода предупреждение. Один из ритмов Рошара.
Это напомнило ей панцири мертвецов, которые она видела на родине. Их полый хитин, их черепа, их зияющая пустота, такая тихая и бесшумная. Молчание того, кто съел все, а потом и сам был съеден.
Чири-Чири не могла спрятаться. Ритм шептал, что она не может выбирать только легкие вещи. Темные времена наступают, предупреждали пустые черепа. И вибрации того места. Обнадеживающие. Требовательные.
«Изменись к лучшему. Ты должна измениться к лучшему».
Итак, Чири-Чири выбралась из своей коробки и забралась на подлокотник кресла Рисн. Та подхватила ее на руки, полагая, что ее надо почесать в той части головы, где панцирь встречается с кожей. И это действительно было приятно. Так приятно, что Чири-Чири забыла о полых черепах и предупреждающих ритмах.
– Почему у меня такое чувство, – сказал старый мягкотелый, – что тебе не следовало рассказывать мне об этом? Чем больше людей узнают о твоем поступке, Рисн, тем опаснее это будет для тебя.
– Я понимаю, – сказала она. – Но… бабск… Я должна была кому-то рассказать. Я нуждаюсь в твоей мудрости сейчас больше, чем когда-либо.
– Моя мудрость не распространяется на дела богов, Рисн, – возразил он. – Я всего лишь старик, который считал себя умным… до тех пор, пока его потворство своим желаниям едва не разрушило жизнь и карьеру его самой многообещающей ученицы.
Рисн резко села, заставив Чири-Чири вздрогнуть и укусить ее за пальцы. Почему она перестала чесать?
А-а, эмоции. Чири-Чири почти чувствовала, как они гудят в Рисн, словно ритмы. Ей грустно? Почему грустно? У них достаточно еды. Тут тепло и безопасно.
Было ли это из-за пустоты? Опасности?
– Бабск, – сказала Рисн. – Все еще винишь себя за мою глупость? За мою дурацкую выходку несу ответственность только я.
– Ах, но ведь я знал, какая ты порывистая, – возразил он. – Моим долгом было это учесть.
Он взял ее за руки, и Чири-Чири слегка прикусила ему пальцы. Рисн сердито уставилась на нее. Ну и ладно. Пальцы все равно невкусные.
У двух мягкотелых было что-то общее. Они могли бы передавать друг другу эмоции вибрацией или пением, но предпочитали хлопать губами и морщить нетвердые лица. Это, кстати, было очень странно. Почему у них не отваливается кожа, ведь ее не поддерживает панцирь? Почему они не ушибаются обо все, на что натыкаются?
Так или иначе, у них были общие мысли.
Наконец старик кивнул, вставая.
– Я помогу тебе с этим справиться, Рисн. Да, мне не стоило жаловаться на собственные невзгоды. Ты пришла ко мне – и тем самым оказала великую честь.
– Но ты не должен никому говорить, – предупредила она. – Даже королеве. Извини.
– Понимаю. Я подумаю над тем, что ты мне поведала, а потом посмотрю, что можно посоветовать, если это в моих силах, в этой уникальной ситуации.
Он взял шапку и собрался уходить, но заколебался и сказал только два слова:
– Осколки Зари.
Он каким-то образом наполнил их смыслом. Недоверием и удивлением.
После того как он ушел, несколько укусов заставили Рисн снова приступить к почесушкам. Но она действовала рассеянно, и вскоре Чири-Чири уже не могла наслаждаться как следует. Пустые глазницы говорили с ней, предупреждали ее.
Чтобы радоваться легким дням, иногда приходилось сначала делать трудные вещи. Рисн активировала свой стул, и он взлетел на несколько дюймов от земли, хотя у него не было крыльев. Чири-Чири спрыгнула на стол.
– Мне нужно что-нибудь поесть, – сказала Рисн.
Чири-Чири сосредоточилась на звуках, а не на усталом ритме.
Поесть. Еда.
– Поесссссть. – Чири-Чири напрягла мандибулы и пустила через гортань поток воздуха, заставляя панцирь вибрировать.
Рисн улыбнулась:
– Я слишком устала. Мне показалось, что ты…
– Ррррриссснн, – сказала Чири-Чири. – Поессссть. Етааа.
Ну вот, кажется, все верно. Такие звуки произносят ртом. По крайней мере, Рисн уронила чашку с чаем и издала потрясенную вибрацию.
Возможно, так и впрямь будет лучше. И не только из-за пустых черепов. Просто если мягкотелые действительно смогут ее понимать, будет куда проще получить почесушки именно тогда, когда они потребуются.
И-9
Меч
Таравангиан проснулся с болью. В последнее время каждое утро превращалось в жестокое состязание. Что больнее – встать или остаться в постели? Движения мучили. В постели одолевала тоска. В конце концов он выбрал физические страдания.
С трудом одевшись, он в изнеможении присел на край кровати. Взглянул на записи, нацарапанные на боку выдвижного ящика. Должен ли он это скрывать? Должен. Сегодня слова казались ему путаными. Ему пришлось долго смотреть на них, чтобы они обрели смысл.
Тупой. Насколько же он глуп? Слишком… слишком глуп. Он узнал это ощущение, его мысли шевелились, словно ползя сквозь густой сироп. Он встал. Это свет? Да, солнечный свет.
Он прошаркал в главную комнату своей тюрьмы. Солнечный свет в открытое окно. Странно. Он не оставлял окно открытым.
«Все окна были заколочены, – подумал он. – Кто-то сломал одно. Может быть, буря?»
Нет. Он медленно осознал, что Далинар приказал открыть окно. Добрый Далинар. Ему нравился этот человек.
Таравангиан пошел на свет. Охрана снаружи. Да, они будут смотреть. Они знали, что он убийца. Он все равно улыбнулся им, потом развернул маленький сверток на подоконнике. Блокнот, перо и чернила. Неужели он сам попросил? Он попытался вспомнить.
Вот буря. Ему хотелось спать. Но он не мог проспать еще один день. Он делал это слишком часто.
Он вернулся в свою комнату и сел – потом понял, что забыл, что собирался предпринять. Он проковылял назад, снова посмотрел на перо и бумагу и только тогда вспомнил. Он снова пошел в спальню. Вытащил ящик с инструкциями. Медленно прочитал их.
Потом перечитал.
Он старательно переписал все в блокнот. Это был список того, что ему нужно будет огласить, если он сможет встретиться с Сзетом наедине. Несколько раз были подчеркнуты слова «Не разговаривай с Далинаром». В своем нынешнем состоянии Таравангиан не понимал почему. С чего бы не поговорить с ним?
Его умная версия была убеждена, что они должны все сделать сами. Далинару Холину нельзя доверить планы Таравангиана. Ибо Далинар Холин поступит правильно. А не так, как нужно.
Таравангиан заставил себя поесть. В соседней комнате у него было немного хлеба, который уже зачерствел. Надо было попросить еды получше. Только после того, как он прожевал его, ему пришло в голову пойти посмотреть на стол прямо за дверью, где оставляли еду. Сегодня был день, когда принесли свежую. И вот оно. Мягкий хлеб. Сушеное мясо. Варенья нет.
Он почувствовал себя дураком. Почему бы не поискать свежую пищу, прежде чем заставлять себя давиться старой? Трудно было так жить. Легко ошибаться. Забывать, что делаешь и почему.
По крайней мере, он один. До того как появились хорошие охранники, люди всегда так злились на него, когда он был глуп. А так как он становился эмоциональным, когда глупел, то часто плакал. Неужели они не понимают? Он усложнял им жизнь. Но ему тоже было трудно. Он же не специально создавал им проблемы.
Люди воспринимали свой разум как нечто само собой разумеющееся. Они считали себя замечательными из-за того, какими родились.
– Эй, предатель! – раздался чей-то голос. – К тебе пришли!
Таравангиан почувствовал всплеск тревоги. Его пальцы дрожали, когда он закрыл и сжал блокнот. Посетитель? Сзет пришел? Семя принесло плоды?
Он перевел дух, пытаясь собраться с мыслями. Они разбредались во все стороны, и злой вопль охранника заставил его вздрогнуть, а затем броситься на звук. Он приготовился к встрече с Сзетом. Этот затравленный взгляд… Эти мертвые глаза… Но вместо бывшего Убийцы в Белом у окна Таравангиан увидел молодого человека с черными волосами, в которых пробивались светлые пряди. Ренарин, сын Черного Шипа.
Таравангиан застыл. Стражники махали ему, чтобы он подошел и поговорил с юношей.
Он не был готов к этому. Ренарин. Их тихое спасение. Зачем он пришел? Для этой встречи Таравангиан не заготовил ответов в своем блокноте.
Старик подошел к окну, и стражники отступили, чтобы оставить их наедине. Здесь Таравангиан стал ждать, рассчитывая, что Ренарин заговорит первым. Но мальчик стоял и молчал, держась на расстоянии от окна, словно боялся, что Таравангиан протянет руку и схватит его.
Руки бывшего короля похолодели. Желудок скрутило.
– Что-то изменилось, – наконец произнес Ренарин, глядя в сторону. Он избегал смотреть людям в глаза. – Что-то изменилось в связи с тобой. Недавно. Почему?
– Я не знаю, светлорд, – сказал Таравангиан, хотя почувствовал, как пот выступил на лбу.
– Ты причинил боль моему отцу. Я думаю, до недавнего времени он считал, что сможет изменить тебя. Не припоминаю его таким угрюмым, как в те моменты, когда он говорит о тебе.
– Я… – Таравангиан опять попытался собраться с мыслями. Слова… Какие слова ему нужны?.. – Я хотел бы, чтобы он изменил меня, светлорд. Я бы хотел, чтобы меня изменили.
– Я верю, что это правда. Я вижу твое будущее, Таравангиан. Там темно. Ничего подобного я раньше не видел. Вот только в темноте мерцает огонек. Я беспокоюсь, что случится, когда он погаснет.
– Я бы тоже волновался.
– Я могу ошибаться, – продолжил Ренарин. Он помедлил, потом закрыл глаза, словно тщательно обдумывая следующие слова. – Ты в темноте, Таравангиан, и мой отец думает, что ты заблудился. Я пережил его возвращение, и оно научило меня, что ни один человек не заблудится так сильно, чтобы не найти дорогу назад. Ты не одинок.
Молодой человек открыл глаза, шагнул вперед, затем поднял руку и протянул ее Таравангиану. Жест показался неловким. Как будто Ренарин не совсем понимал, что делает.
«Он хочет, чтобы я взял его за руку».
Таравангиан этого не сделал. Ему захотелось разрыдаться, но он сдержался.
Ренарин убрал руку и кивнул.
– Я дам знать, если увижу что-нибудь, что поможет тебе принять решение.
С этими словами мальчик ушел в сопровождении одного из охранников – того самого, который кричал на Таравангиана раньше.
Остался еще один охранник: невысокий, невзрачный алети, который подошел к окну, чтобы посмотреть на Таравангиана. Таравангиан глядел вслед удаляющемуся Ренарину, жалея, что у него не хватает смелости окликнуть мальчика.
Глупые эмоции. Таравангиан не заблудился в темноте. Он выбрал этот путь и точно знал, куда идет. Не так ли?
– Он ошибается, – сказал охранник. – Не каждому дано вернуться из темноты. Некоторые поступки оставляют несмываемый след.
Таравангиан нахмурился. У этого охранника был странный акцент. Должно быть, он жил в Шиноваре.
– Зачем ты попросил Клятвенный камень? – продолжил стражник. – Какова твоя цель? Ты хочешь прельстить или обмануть меня?
– Я даже не знаю, кто ты.
Мужчина уставился на него немигающими глазами. Как у мертвеца… И Таравангиан наконец понял то, что в любой другой день увидел бы сразу. Сегодня охранник носил другую иллюзию.
– Сзет, – прошептал Таравангиан.
– Почему? Зачем ты ищешь Клятвенный камень? Я больше не буду следовать приказам. Я теперь сам себе хозяин.
– У тебя есть меч? – спросил Таравангиан.
Он протянул руку, хотя это было глупо, и попытался схватить Сзета. Убийца легко отступил, оставив Таравангиана хвататься за воздух.
– Меч. Ты его принес?!
– Я не буду служить тебе! – рявкнул Сзет.
– Послушай меня, – сказал Таравангиан. – Ты должен… меч… Подожди минутку.
Он яростно принялся листать блокнот в поисках слов, которые скопировал из ящика стола.
– Меч, – прочел он, – это то, чего мы не ожидали. На Диаграмме его нигде не было. Но Вражда боится его. Понимаешь? Он боится меча! Я думаю, это может причинить ему вред. Мы нападем на него с мечом.
– Я не буду служить тебе! – отрезал Сзет. – Ты больше не будешь мной манипулировать. Мой камень… всегда был обычным камнем… Мой отец сказал…
– Твой отец мертв, Сзет, – перебил Таравангиан. – Послушай меня. Вот. – Он опять стал читать записи из блокнота. – «К счастью, я полагаю, что его способность видеть нас здесь ограниченна. Поэтому мы можем говорить свободно. Я сомневаюсь, что можно причинить Вражде прямой вред, если только ты не находишься в одном из его видений. Ты должен попасть в одно из этих видений. Ты можешь это сделать?»
В блокноте были еще заметки о том, как манипулировать Сзетом. Таравангиан прочел их, и слова причинили ему боль. Неужели этот человек недостаточно натерпелся?
Он пропустил все, что касалось манипуляций, и посмотрел на Сзета.
– Пожалуйста, – прошептал Таравангиан. – Пожалуйста, помогите мне.
Шинец, казалось, ничего не слышал. Он собрался уйти.
«Нет!»
– Послушай, – сказал Таравангиан, выходя за рамки сценария, игнорируя приказы своего более умного «я». – Отдай меч Далинару! Иногда Далинар попадает в поле зрения Вражды. Меч отправится туда вместе с ним. Ты понимаешь? Вражда думает, что меч находится в Уритиру. Он не понимает, что ты здесь. Он не видит этого из-за Ренарина.
Более умный Таравангиан утверждал, что не хочет работать с Далинаром, потому что это слишком опасно или потому что Далинар не поверит. От этой лжи тупому Таравангиану захотелось от стыда ударить себя кулаками по лицу. Но правда оказалась более постыдной.
Сзету было все равно, с каким Таравангианом он разговаривает.
– Я не понимаю твоих манипуляций, – сказал шинец. – Я должен был сообразить, что не смогу вникнуть в то, как работает твой хитрый разум. Все, что я могу сделать, – это отказаться.
И он ушел, велев второму охраннику вернуться и наблюдать за Таравангианом, а тот стоял, сжимая свой маленький блокнот, и плакал.
Назад: 72. Одна среди врагов
Дальше: Часть четвертая Знание
