О времени, о новых временах

Я делю свою творческую биографию на два времени. В первом, счастливом, времени снималось огромное число картин и была обойма замечательных режиссеров и партнеров. Тогда я очень много снимался, причем это было и авторское кино Андрея Тарковского, и жанровое, которое делал Басов, и романтическое, и картины Марка Захарова.

Конечно, в 70-е и 80-е годы было много негативного, отчего страдали театр и кино: идеологические соображения, цензура… Но вот что интересно – в борьбе со всем этим что-то рождалось. В борьбе писались сценарии, их не пропускали, они лежали, потом к ним возвращались. Запрещались какие-то спектакли, но это были прекрасные работы! А многие все же шли, их пробивали всеми возможными путями… И какие шли процессы, какие рождались театральные коллективы – с трудом, через борьбу! «Таганка», «Современник», Эфрос… А потом, когда все вроде бы стало можно, на литературу напало онемение…

Было время, когда я пребывал в эйфории от занятости в интереснейших фильмах и спектаклях. Наверное, потом пришла пора расплатиться за это счастье. Ничего в этой жизни не дается даром, и все уравновешивается. Кинематограф, искусство переживали безвременье, отсутствие идей, материала для серьезного осмысления, сценариев, пьес. А актер от всего этого смертельно зависит. Жизнь культуры по среднестатистическим (если не хуже того) параметрам – это очень тяжело: никудышные фильмы, макулатурно-криминальная белиберда вместо книг… Иногда кажется, не конец ли это света, не поздняя ли осень российской культуры. Колосья-то подрезаны давно, и все шло к такому положению вещей.

Я переживал за нашего бедного зрителя, жизнь которого нелегка, и на экране он хочет увидеть то, чего нет рядом. Он не получает зарплату, он не может купить лишнего куска мяса, но на последние подчас деньги он идет в театр или в кино, чтобы, точно в подзорную трубу, «по ту сторону Свана», успокоиться, обрести надежду. В дискуссиях о посещаемости кинотеатров я вспоминаю Индию, где залы всегда полны. Нищий индиец, прихватив из дома самое дорогое, что у него есть, – циновку, вползает с ней в кинотеатр и балдеет от тех сказок, которые производят для него разные «Радж Капур-филмзы». Не дай бог дойти нам до такого состояния.

В стране все рухнуло, кинопроизводство в том числе. Тогда все и случилось. По приглашению Клода Режи я на полгода уехал в Париж, участвовал в международном театральном проекте, очень напряженно работал… Кстати, последнее эхо обваливавшегося Советского Союза докатилось и до Франции. В Париже я узнал, что подписан указ о присвоении мне звания народного артиста СССР. Это случилось за неделю до того, как страна с таким названием приказала долго жить. Первым народным в 20-е годы стал Константин Сергеевич Станиславский, а я оказался последним… К слову, на вечере, посвященном столетнему юбилею МХАТа, я даже позволил себе шутку на эту тему: «С кого начинали, товарищи, а кем закончили!»

Закончились мои французские гастроли, весной 92-го я вернулся домой и… не узнал Москву. Контраст оказался разительным. Четыре часа назад я гулял по залитому огнями, благополучному Парижу и вдруг перенесся в Москву, где все такое… слово не могу подобрать… серое, унылое, безнадежное. Тоска, словно перед концом света. Я ехал по центру родного города и испытывал чувство, будто попал на чужую планету. Больше всего поразили барахолки у Большого театра и «Детского мира». Примерно в то же время в Москве открыли гостиницу «Савой», и бьющая в глаза роскошь на фоне костров на улице и людей, торгующих с рук всякими тряпками, казалась жуткой нелепицей, сюрреализмом. Я остановил машину, выходить наружу не стал – никакого желания не было – и долго-долго смотрел по сторонам. Это моя родина? Я свежеиспеченный народный артист этой страны? Даже мелькнула мысль: «Господи, куда я вернулся? Зачем?» Нет, об эмиграции, конечно, не думал – упаси боже! – но одновременно и не представлял, чем теперь буду здесь заниматься. Кому тут нужны актеры? Не скрою, какое-то время я испытывал ужас от увиденного. Впрочем, тогда все, наверное, ощущали нечто подобное. Кризис усугубился еще и тем, что я сидел практически без работы. В Ленкоме несколько лет не вводился в новые спектакли, тянул старый репертуар, о кино же на время вообще пришлось забыть – туда ворвались новые люди. За производство фильмов брались все, кто хотел. Поскольку думали не о творчестве, а об отмывании денег, то очень скоро количество выпускаемых картин выросло до четырехсот в год – в начале 90-х в России клепали фильмов больше, чем в Индии. Когда эти новые «кинематографисты» окончательно все оккупировали, отодвинув настоящих профессионалов в сторону, я принципиально перестал сниматься. Понимал: нельзя так распоряжаться своей судьбой. Декоративное присутствие на экране меня никогда не интересовало. Играть – так играть! Я отравлен хорошим кино. Конечно, если бы совсем припекло, наверное, поумерил бы гордыню и пошел сниматься, но, к счастью, передо мной не стоял вопрос: на что жить? У меня был кое-какой выход на Запад, возможность участвовать в театральных постановках в Европе. Без этого я, наверное, не выжил бы. Уехать из страны – такое мне в голову не приходило.

К счастью, безвременье закончилось. Кино стали снимать нормальные режиссеры по нормальным сценариям. Я сыграл в «Роковых яйцах», «Ревизоре», «Китайском сервизе», еще нескольких вроде бы приличных картинах, но… Удовлетворения нет ни от одной из последних работ. Вот прежде это случалось многократно, хотя по-настоящему меня распирало от восторга только однажды – в 83-м году. Тогда всерьез боялся захлебнуться от счастья. Все совпало! Я снимался за границей, позвонил жене из Италии, а Люда говорит: «Олег, в Доме кино прошла премьера «Полетов». Ты даже не представляешь, какой успех! Показывали сразу в двух залах, люди сидели на ступеньках, стояли в проходах». Звоню через пару дней: «Олег, сегодня премьера «Влюблен по собственному желанию». Снова народ набился битком. Фильм приняли прекрасно». Представьте мое состояние! А если добавить, что я не просто снимался за границей, а играл у Андрея Тарковского в «Ностальгии», то… Наверное, так бывает раз в жизни. Ведь могло и вовсе не случиться или, скажем, случиться не со мной. Повторяю, я же видел массу прекрасных актеров, которых обделила судьба. Мне повезло больше, и дело не в моей гениальности. Так совпало, карта легла. Я никогда не верил, что буду очень популярным, известным.

Отчасти чтобы преодолеть тяготы второго своего периода, я снял картину как режиссер – по сценарию, который мне понравился. Хотя вообще этот фильм – «Приходи на меня посмотреть» – возник из счастливого стечения обстоятельств. Михаил Агранович, мой товарищ, замечательный кинооператор (мы вместе работали над «Крейцеровой сонатой») позвонил и предложил снять фильм по пьесе Надежды Птушкиной «Пока она умирала…» Эта пьеса шла во многих театрах под разными названиями – во МХАТе спектакль назывался «Рождественские грезы». Сценарий для картины написала тоже Птушкина. Мы с Аграновичем выступили и в основных своих профессиях: я играл роль, он снимал картину как оператор. В кинематографе мы не первый день, но поскольку в режиссуре мы делали первые шаги, вся группа как бы собралась, немного согнула колени и, как ребенка, начала нас вести… Результатом я доволен, во мне начало работать что-то, что дремало до этого момента.

История добрая и смешная – о любви людей моего возраста. У каждой второй женщины судьба героини, которую играет Купченко. Очаровательна Екатерина Васильева, она открылась в новом качестве, тем более что такой мы ее не видели никогда: от нее исходит тепло, доброта. А с Купченко у нас давний дуэт…

Сюжет фильма таков. В канун Нового года человек перепутал двери. Вошел – и произошло сближение совершенно незнакомых людей. Вообще-то я уверен, что чудес не бывает, все равно люди «по группе крови» собираются, вольно или невольно… Эта история мне понравилась тем, что никакой затейливости нет – проблема-то вечная. А вот искреннего человеческого тепла, доброты сегодня явно не хватает. Потому и взялись снимать.

Думаю, что театр и кинематограф оживут. Присматриваю другие интересные сценарии… Начинается ли у меня какое-то третье, новое время?