Не смотри", - сказал Джим. "Не смотри, парень. Я держу тебя. Не смотри". Тереза прижалась к нему, опустив глаза. Даже через онемевшие руки он чувствовал, как у нее началась гипервентиляция. Тело ее отца, не только изуродованное, но и трансформированное, медленно плыло прочь, к нему прилипла простыня темной жидкости от поверхностного натяжения. Танака, покрытый более традиционной кровью, тоже плыл по течению. Два тела медленно отделились друг от друга.

Он попытался представить, каково ему было бы видеть, как мать Элиз, или отец Цезарь, или любой из его родителей умирает таким образом. Он попытался представить Наоми или Алекса там, где был Дуарте. Он не мог этого сделать. Он не мог представить, что ему шестнадцать лет и он видит, как его отец, центр его жизни и реальности, которого у него забрали, а потом дразняще почти вернули, умирает так ужасно.

"Все будет хорошо", - шептал он ей, пока она всхлипывала и причитала. "Все в порядке".

Миллер снял шляпу и вытер метафорический пот со своих нереальных бровей. Он выглядел измученным.

"Он ушел?" спросил Джим.

Миллер кивнул. "Да, теперь здесь только мы. И это хорошо. Я выключал этих головорезов по сто раз в секунду, а он все время ставил их на "убить все"".

Тереза подняла сжатые кулаки к глазам. Миллер покачал головой. "Я всегда ненавижу эту часть. Тела и кровь иногда отвратительны, но те, кто остается с мешком в руках? Особенно дети. Я ненавижу эту часть".

"Что мне делать?"

"Обычно я вручаю им плюшевого медведя и вызываю социального работника. Я не знаю. Как сказать кому-то, что это просто игра такая, и на этот раз выпал их номер?"

Джим положил подбородок на ее макушку. "Все будет хорошо".

"Или соври им", - сказал Миллер. "Это тоже сработает. Но есть вопрос, на который мы должны ответить. Я не уверен, как мы выведем ее отсюда в целости и сохранности".

"Мы можем расчистить путь, не так ли? Если Дуарте не перенастраивает станцию, разве мы не можем это сделать?"

"Конечно, возможно. Я, кажется, универсальный пульт, если говорить о местных вещах. Но на что ты собираешься ее посадить, когда она прибудет туда?"

Несмотря на жару, Джим почувствовал озноб. "Почему не на Роси?"

Миллер наклонил голову, словно услышал незнакомый шум. "Ты забываешь, что привело нас сюда. Все это - лишь осложнение настоящей проблемы. Когда полковник Френдли уличила Дуарте, она вытащила его палец из дамбы. Здесь мы в безопасности. Это место уже выдержало самое худшее, что могли выдать плохие парни, и осталось целым. Но все остальные там?" Он покачал головой.

Прохлада в груди Джима на секунду переросла в боль, а затем снова утихла. Он попытался перевести дыхание. "Что мне делать? Как мне остановить это?"

"Что остановить?" спросила Тереза.

"Эй", - сказал Миллер. "У нас здесь только один мозг. Если я знаю, то и ты знаешь. Как я и говорил тебе в прошлый раз. Если ты ходишь в теле, значит, у тебя есть определенный статус".

"Доступ", - сказал Джим.

"У тебя нет удаленной связи. Вот почему он должен был прийти сюда. Должен был быть здесь".

Джим почувствовал, как напряжение, о котором он и не подозревал, отпускает его. Его руки онемели до плеч, ноги - до пояса. Дыхание было поверхностным, челюсть болела. Миллер пожал плечами. "Ты знал, что, войдя сюда, не выйдешь обратно".

"Знал. Но я надеялся. Ну, знаешь, может быть".

"Оптимизм - для мудаков", - сказал Миллер со смехом.

"Может быть что?" спросила Тереза. "Я не знаю, что ты имеешь в виду. Может быть что?"

Он взял ее за плечи. Слезы, заливавшие ее глаза, сделали склеры розовыми и сырыми. Ее губы дрожали и тряслись. Он знал ее с тех пор, как его впервые отправили в Лаконию в кандалах. Тогда она была еще ребенком, но никогда не выглядела так молодо, как сейчас.

"Я должна кое-что сделать. Я не знаю, как именно это произойдет, но послушай. Я не оставлю тебя здесь одну, хорошо?"

Она покачала головой, и он понял, что она его не слышит. Не совсем. Конечно, она была в шоке. А кто бы не был? Ему хотелось, чтобы он мог сделать что-то еще. Он неуверенно взял ее руки в свои. Ему пришлось следить за своими пальцами, чтобы понять, где они находятся.

"Я позабочусь о тебе", - сказал он. "Но я должен сделать это сейчас. Прямо сейчас."

"Что сделать?"

Он отвел руки назад и повернулся к сети черных нитей. На месте тела Дуарте не было ничего, кроме плавающих черных волокон. Они колыхались под дуновением ветерка, которого Джим не чувствовал. Что-то в этом движении напомнило ему морских обитателей, выставляющих щупы, чтобы поймать свою добычу. Его охватила волна тошноты.

Он протянул руки, раздвинув пальцы, и позволил нитям коснуться себя. По ним пробежали голубые отблески и закружились в воздухе. Он почувствовал, как паутина натянулась на его плечах. Ряды бездействующих часовых беспорядочно парили в широком, ярком, пустом воздухе. Лаконские трупы, все еще дрейфующие, отдалялись от него. Черные нити змеились к нему, словно следуя за запахом, и впивались в его бока, когда находили его.

Тереза смотрела на него, ошеломленная. Ее глаза были расширены от ужаса и неверия. Он попытался придумать, что сказать - пошутить, чтобы снять напряжение и позволить ей посмеяться над кошмаром. Он не мог ничего придумать.

"Что бы он ни сделал, он сделал это раньше", - сказал Миллер, теперь уже рядом с ним. "Если нужно было что-то подстроить или сделать, Дуарте уже все подготовил до того, как Прейс проделал свой трюк с исчезновением. Нам придется немного сориентироваться".

"И как же я его найду?" сказал Джим. "Я не знаю, как все это работает. Я не умею ничего делать, только включать себя в контур и надеяться".

"Все так, как сказал док. Все это хочет сделать то, что собирается сделать. Ты просто здесь, чтобы позволить ему. Ты не собираешь пистолет, просто нажимаешь на курок".

"Это гораздо менее полезно, чем ты думаешь", - сказал Джим.

Что-то в его нутре сдвинулось. Его сердце сделало что-то бурное и совсем не похожее на сердце, и он оказался в другом месте. В каком-то прохладном месте. Он снова чувствовал свои руки и ноги, и боли больше не было. Если он сосредоточится, то сможет увидеть светлую комнату, парящих часовых. Он все еще чувствовал свое тело, опутанное нитями и изменениями, которые производила с ним протомолекула. Это было похоже на то, как если бы он находился на грани сна, осознавая себя спящим и сновидящим одновременно.

Миллер прочистил горло. "Это происходит. Тебе следует поторопиться".

"Как я могу это сделать?"

Лицо Миллера выражало извинение. "Теперь ты - станция. Это твой Эрос, а ты - то, чем была Джули. Расслабься и позволь ей показать тебе то, что ты хочешь знать".

Наоми, подумал Джим, до боли. Я хочу снова увидеть Наоми.

И неловко, как ребенок, делающий первые шаги, его сознание расширилось. Это было не совсем то, что видеть, и не совсем то, что знать что-то интеллектуально, но смесь того и другого. Он почувствовал Наоми на ее месте на летной палубе, понял ее беду. И когда он обрушился на нее, разбрасывая молекулы и атомы своего корабля, как ветер разбрасывает пыль, Джим впервые ясно увидел врага.

Инстинктивно он протянул руку и оттолкнул его. Черное существо из другой реальности кричало и боролось, прижимаясь к нему. Джим хотел почувствовать, как оно отталкивается от его рук, но это было не совсем правильно. Ощущение своего тела было теперь очень странным. Но он чувствовал, как черная штука пробивается вперед, словно плывет к Наоми против сильного течения.

"Тебе нужно мыслить шире", - сказал Миллер, и объем осознания Джима расширился. Кольцевые ворота и пространство между ними взорвались в его сознании. Не только физическое пространство и разбросанные по нему корабли, не только экипажи кораблей и их пылающие свечным огнем умы, но и невидимые структуры: линии тонкой силы, проложенные между вратами и станцией, петляющие и укрепляющие, сходящиеся и расходящиеся в сложной священной геометрии. С этой точки зрения вторжение врага на "Росинанте" и на все остальные корабли было единым. Деформация в линиях силы, которая не давала кольцевому пространству распасться обратно в небытие.

Он оттолкнулся, пытаясь вернуть природу кольцевого пространства к истинной, но давление, действующее против него, было непримиримым. Оно было вездесущим, и везде, где он сопротивлялся ему, оно обтекало его.

"Миллер?"

"Я здесь".

"Я не могу этого сделать. Я не могу остановить это".

"Тогда это проблема".

"Миллер! Они умрут!"

Джим надавил назад, словно пытался поднять одеяло зубочисткой. Он был слишком мал, и давление, деформация исходили отовсюду сразу. Он чувствовал, как начинают гаснуть свечи на дюжине кораблей. Джим начал паниковать, метаться. Еще несколько мерцающих огоньков погасли. Один из кораблей превратился из единой штуки с ярким ядром энергии в сердцевине в тысячу крошечных штучек, в ничто, когда враг раздробил его, и поток атаки вынес его за пределы пузыря пространства.

"Как мне остановить это?"

"Ты знаешь", - сказал Миллер. "Я сказал тебе. Ты остановишь это так же, как он".

Джим потянулся к пламени свечи, вжимаясь в разум, и с каждым прикосновением чувствовал, что становится все шире. Мужчина с Земли, родившийся после разрушения, который присоединился к подполью, потому что был зол на своего отца, капитулировавшего перед Лаконией, стал частью Джима. Женщина, чья мать была больна и, возможно, умирала в медицинском центре на Обероне. Кто-то, кто тайно любил своего пилота. Кто-то, кто подумывал о самоубийстве. Джим проникал в сознание каждого в кольцевом пространстве - Наоми, Алекса, Амоса - и то, что было невозможно, становилось возможным.

Это, - сказал Миллер, но не вслух, - все это было создано одним видом животных. Животное, созданное из света, которое разделяло единый разум более чем тысячи систем. Если вы хотите использовать их оружие, у вас должны быть руки такой же формы, как у них.

Руки? Джим попытался сказать, но сейчас в нем было столько всего, он был таким широким, ярким и полным, что трудно было понять, удалось ли ему это.

Это метафора, - сказал Миллер. Не зацикливайся на ней.

Джим надавил, и на этот раз ему удалось надавить везде сразу. Давление было ужасным. Враг был сильнее, чем он, чем они, но структура колец, пространство и линии тонкой силы были как строительный мех, усиливая его силу, защищая его. Медленно, с болью, он двинулся назад. Сокрушительное давление за пределами кольцевого пространства было топкой, двигателем, источником невообразимой энергии. Подобно мастеру дзюдо, кольцевая станция приняла почти безграничную мощь целой вселенной, пытавшейся раздавить ее, и повернулась, обратив ее силу против нее. Другая, более древняя вселенная, находящаяся за пределами сферы колец, двигалась мимо него, и он чувствовал боль, которую причинил ей. Он чувствовал ее ненависть. Рану в ее плоти, которой он был.

Она толкалась, но он мог ее удержать. Линии были на своих местах, теперь они были стабильны и требовали меньше усилий, чтобы удержать их на месте, пока древний враг не соберется снова. Он чувствовал, как он скользит по медленной зоне, черная змея, больше солнца.

Вся энергия, которую мы можем использовать, исходит от одной вещи, которая хочет стать чем-то другим, сказал Миллер. Вода за плотиной, которая хочет попасть в океан. Уголь, который хочет стать золой и дымом. Воздух, который хочет выровнять давление. Эта структура забирает энергию из другого места, как турбина немного замедляет ветер. И вещи из другого места никогда не перестанут ненавидеть нас за это".

Джим отступил, отстраняясь от разума за разумом. С каждым разом он становился все меньше, меньше и слабее. Оставаясь только самим собой.

"Итак, - продолжал Миллер, - они объявили о своем "давайте назовем это недовольством", найдя способы расправиться с нами. Под "нами" я имею в виду другие существа, выросшие в нашей вселенной. Наших галактических кузенов-медуз, или как их там. Плохие парни уничтожили систему здесь, систему там. Мы закрыли врата, чтобы не дать им убить нас, но это не сработало. Мы пытались создать инструменты, которые бы их остановили".

"Но ничего не получалось", - сказал Джим.

"Ничего до сих пор. Видишь ли, теперь у нас есть несколько миллиардов убийц, которых мы можем поместить туда, где раньше находились воздушно-феерические ангелы света. Я собираюсь дать нам больше шансов в этот момент".

"Это был план Дуарте."

"Так и было."

"Я прошел через все это не для того, чтобы быть им".

"Может быть, ты прошел через все это, чтобы понять, почему он сделал то, что сделал. Чтобы разобраться в этом", - сказал Миллер, снимая шляпу и почесывая за ухом. "Ты делаешь то, что должен делать, чтобы дать отпор, или тебя убивают. В любом случае, ты теряешь то, чем раньше был человек".

По всему кольцевому пространству метались люди. Страх, облегчение и сосредоточенная концентрация на ремонтных работах, пока звучали аварийные клаксоны.

А за пределами колец - системы. Миллиарды жизней. Миллиарды узлов, ожидающих, когда их соединят в единый, огромный, прекрасный разум. Отсюда Джим мог видеть великое единство, в которое может превратиться человечество, и более того, он мог это сделать. Он мог завершить работу, начатую Дуарте, и принести во вселенную нечто новое, великое и сильное.

Это было бы прекрасно.

Миллер кивнул, словно соглашаясь с чем-то. Возможно, так оно и было. "Нервничать, чтобы впервые поцеловать свою большую влюбленность? Или злишься из-за того, что из квартиры напротив открывается более красивый вид, чем из твоей? Играть с внуками или пить пиво с придурками с работы, потому что возвращаться в пустой дом слишком уныло? Все это грязное, грязное дерьмо, которое приходит, когда ты на всю жизнь заперт в своей собственной голове. Это и есть жертва. Вот от чего ты отказываешься, чтобы получить место среди звезд".

На мгновение Джим позволил себе заглянуть вперед сквозь эпохи, чтобы увидеть яркость, с которой человечество могло бы распространиться по Вселенной, открывая, создавая и развиваясь в своем хоре. Выходя за пределы того, что может представить себе один человеческий разум. Одеяло света, соперничающее с самими звездами. Вернувшись в светлую камеру, его физическое тело застонало от благоговения.

И он вздохнул.

"Оно того не стоит".

"Да", - сказал Миллер. "Я знаю. Но что ты можешь сделать?"

"Они закрыли кольца, - сказал Джим, - но они сохранили станцию. Медленную зону. Они оставили все здесь, чтобы можно было к этому вернуться. Кольцо Сола не могло бы работать, если бы здесь не было станции, с которой оно могло бы соединиться. Они наложили повязку, не вытащив сначала занозу".

Миллер задумчиво хмурился, но в его глазах был блеск. Где-то Тереза выкрикивала имя Джима. Он должен был позаботиться об этом. Но сначала было еще одно дело.

"Амос", - сказал он, и большой механик повернулся, чтобы посмотреть на него. В машинном цехе было включено аварийное освещение, и целая полоса палубы просто отсутствовала. В одной руке Амос держал набор для ремонта, в другой - сварочный аппарат. Мускрат, все еще сидевшая на своей кушетке, издала приветственный лай и повизгивала.

"Привет, кэп".

"Насколько серьезны повреждения?"

Амос пожал плечами. "Бывало и хуже. Что случилось с тобой?"

"Многое. Действительно много. Мне нужно, чтобы ты оказал мне услугу".

"Конечно."

"Скажи Наоми эвакуировать пространство кольца. Выведите всех. И куда бы вы ни отправились, будьте готовы остаться там".

"О каком времени идет речь?"

"Оставайтесь там", - сказал Джим, и Амос поднял брови.

"Что ж. Хорошо."

На краю кольцевого пространства враг сдвинулся и надавил, чувствуя, возможно, что силы Джима уже не те, что раньше. "И скажи ей, чтобы поторопилась. Я не уверен на сто процентов, сколько смогу продержаться".

Амос оглядел цех, поджав губы, потом вздохнул и начал укладывать набор для ремонта. "Ты уверен, что не хочешь сказать ей сам?"

"Я думаю, мы уже сказали все, что нужно было сказать", - сказал Джим. "Еще одно прощание не поможет".

"Я вижу. Ну, с тобой было приятно работать".

"И тебе тоже".

"Эй, кэп, что там с остальными?"

"Танака мертв. Дуарте тоже".

"Кроха?"

"Не уходи, пока она не приедет."

"Это то, что я ждал услышать".

Джим вернул свое внимание к станции, сложной и активной, как его клетки. Теперь все имело для него смысл - проходы, часовые, огромные машины, которые разбивали богатый свет и открывали дыры в спектре. Это порождало тонкие линии. Они так многого не видели и не понимали. Все они просто пробирались через врата, используя их как короткие пути и надеясь на лучшее. Вид прекрасных идиотов.

Он сдвигал то, что мог, переделывал проходы. В этом был определенный риск. Тонкие линии дрогнули, и враги закружились, принюхиваясь к воротам. Джим открыл глаза.

Боль была ошеломляющей. Теперь, когда он снова осознал свое тело, он не понимал, как раньше игнорировал ее. Онемение в конечностях сменилось жжением. Нити в его боку натянулись и порвались. Было трудно видеть. Глаза слезились, а кожа по всему телу сильно чесалась, но руки были скованы, и он не мог почесаться.

Тереза плавала в шаре. Он знал, что она кричала о нем так же, как он знал относительную плотность различных элементов или имена греческих богов. Интеллектуально, не помня, где он это выучил.

"Тереза", - сказал он. Его голос звучал влажно и флегматично. Она не ответила. "Тереза!"

начала она. Ее лицо было в пятнах. Ее глаза были красными и несчастными. Она выглядела ужасно. Она выглядела ужасно красивой. Она выглядела очень человечной.

"Я расчистил для тебя путь к кораблям", - сказал Джим. "Тебе нужно бежать..."