Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
НОЙ
АХИЛЛ
ЧЕ ГЕВАРА
ШУМАХЕР
МАРИЯ
День первый
Где-то за сценой слышится нарастающий гул митинга, призывы ораторов, рёв толпы, подхватывающей знакомые лозунги. Раздаются выстрелы, крики. Стреляют одиночными, затем – очередями. Автоматная пальба сменяется звуками общевойскового боя. Разрывы снарядов ложатся всё ближе. После последнего, оглушительного взрыва наступает тишина. Открывается занавес. На сцене слева направо лежат Че Гевара, Ахилл, Шумахер и Ной. Они одеты в одинаковый потрёпанный военный камуфляж без знаков отличия. Рядом валяются их вещмешки. Вначале кажется, что все мертвы, но вот, одна за другой, фигуры начинают двигаться. Кто-то переворачивается со спины на живот, кто-то присаживается на корточки. Сейчас они похожи на солдат, отдыхающих на привале где-то в тылу. На заднем плане виднеется полуразрушенная деревянная стена без окон с дверью посередине. Слышатся звуки мирной жизни: шум ветра, пение птиц, стрёкот кузнечиков, кваканье лягушек. Некоторое время все наслаждаются тишиной и покоем.
ЧЕ ГЕВАРА. Первым они убили Макса. Он зашёл в нашу палатку на майдане в начале января, засмеялся и сказал: «Здоровенькі були. Я – Макс, титушок из Донецка». А потом, будто фокусник, начал доставать из рюкзака тёплые носки. Пар десять, не меньше. Он улыбался застенчиво, словно мальчишка, который боится, что его не примут в игру. Тогда, в январе, всё было ещё неясно. На Грушевского стоял «Беркут», а в Мариинском парке – «антимайдан»: толстые рыночные тётки и пьяная шахтарня, которую рыги поездами свозили в Киев. У шахтёров были одинаковые рыбьи глаза с чёрным ободком по краям, глаза, в которые навсегда въелась угольная пыль. Потом, после победы, в феврале мы выдёргивали их из толпы по одному, ставили на колени и отпускали. Они смотрели на нас, словно рыбы, вытащенные из воды, – бессмысленно и равнодушно.
Я снова увидел Макса в Донецке, в марте, на площади Ленина. Он мелькнул в толпе с сине-жёлтым флагом на плечах. Я махнул рукой – Макс в ответ поднял над головой сжатый кулак. В нас уже летели яйца, камни, куски арматуры. Напротив, в двух десятках шагов, стояли они – та самая отмороженная толпа из Мариинского парка, разбавленная ростовской гопотой. Мы пришли без оружия, мы думали, что они не посмеют – в центре города, на глазах у ментов… Один из камней задел голову парню рядом: брызнула кровь. Мы пытались сопротивляться, но их было больше. Тупо больше.
Нас окружили и стали гнать к автобусам. Сперва они кричали: «На колени! На колени!» Потом, когда многие опустились, – «Молодцы! Молодцы!» А Макс стоял. Стоял и улыбался. Как тогда, в палатке, на майдане. Из толпы выскочил парень в чёрной вязаной шапочке, надвинутой на глаза, и резко ударил Макса в живот. Макс побледнел и пошатнулся. Никто поначалу не понял, что в руках у гопника был нож. Несколько секунд Макс продолжал стоять – ровно, будто ничего не случилось. А потом упал – сразу, ничком…
Он родился в городе, где можно быть только бандитом или рабочим быдлом. А он не хотел становиться ни тем, ни другим. Его убили за то, что он был свободным – в толпе, которой эта свобода на фиг не нужна… Макс был первым. Потом их было много. Так много, что я уже не помню позывные и имена.
Шумахер встаёт, поднимает два вещмешка, подходит к Че Геваре и садится рядом с ним. Ахилл таким же образом подсаживается к Ною. Теперь герои образуют две маленькие группы по краям сцены.
НОЙ. Реально на весь блокпост у нас было три калаша, два карабина и несколько древних берданок. Наверное, с такими когда-то дед Мазай ходил на зайцев. Если бы укры послали сюда всего одну «бэху», мы смогли, наверное, только поднять тревогу и героически умереть. Но укры не шли: то ли у них не было исправной «бэхи», то ли соляры, то ли желания воевать. Когда темнело, они лениво выпускали в нашу сторону десяток мин, которые ложились с перелётом в кукурузном поле между блокпостом и шахтным посёлком. Дождавшись дежурного обстрела, мы пили чай, выставляли часовых и шли спать в блиндаж.
Днём мы проверяли редкие машины. Шахтный посёлок был от нас метрах в трёхстах, поэтому возле блокпоста всё время крутились местные – тащили воду и домашний харч, беседовали за жизнь. Женщина с мальчиком всегда приходила после обеда, часам к пяти – приносила картошку в большом эмалированном ведре. Пацан – серьёзный пятилетний мужичок – тоже нёс свою долю в крохотном пластмассовом ведёрке. Картошка в июне ещё мелкая и копать её резона не было, но женщина каждый день упорно набирала ведро и шла к нам. Мы запекали клубни на костре вместе с кожурой. На вкус они были сладкими и, словно чипсы, хрустели во рту.
В тот день Колобок, исполнявший у нас обязанности повара, как обычно с серьёзным видом принял у мальчишки пластмассовое ведёрко и пересыпал картошку в кастрюлю. Мальчик попросил потрогать автомат, но Колобок не разрешил. Пацан попытался улыбнуться, но губы его предательски дрогнули, а на глазах выступили слёзы. Женщина поспешно взяла мальчишку за руку и повела домой. В тот день у укров что-то пошло не по графику. Раздался короткий свист и сразу грохнуло – будто на въезде в посёлок опрокинулся грузовик с железом. Потом опять стало тихо.
Женщина лежала прямо на дороге возле воронки от укроповской мины. Одной ноги у неё не было, вторая вывернулась к телу под каким-то немыслимым углом, словно у тряпичной куклы. Самое страшное, что она была ещё жива и пыталась привстать, чтобы увидеть сына. Колобок начал сворачивать жгут из ремня, хотя в этом не было смысла. Мальчик лежал чуть дальше, возле срезанных стеблей кукурузы. Когда я наклонился, он сказал: «Я еще чуть-чуть полежу, а потом мы пойдем домой». Он казался совсем спокойным. Я взял его руку в свою. Несколько раз мальчик переставал дышать и начинал снова. Потом…
Ахилл хлопает Ноя по спине.
АХИЛЛ. О чём задумался, Ной, братуха?! НОЙ. Слышишь, Ахилл, – поют!
Прислушиваются.
АХИЛЛ. Соловьи?
НОЙ. Лягушки. Помню, в детстве с отцом в Донецке на Кальмиус рыбачить ходили. Донки забросим, прикорм кинем и сидим. А кругом – лягушки. Мне всё чудилось: кричат они в камышах: «Клюё-ё-ё-т! Клюё-ё-ёт!».
АХИЛЛ. А чё? Похоже…
НОЙ. Только не клевало оно ни хрена. Сколько помню – никогда ничего не клевало.
Прислушиваются. Лягушки квакают.
НОЙ. Гляди: всего час как стихло, а уже повылазили. Не боятся…
АХИЛЛ. Шрекам разведка донесла, что перемирие, вот они и на расслабоне.
НОЙ (очень серьёзно). Ага. Перемирие. Неделя. Говорят, в этот раз на самом верху договорились!
Ной и Ахилл смотрят друг на друга, потом куда-то вверх и вдруг, словно по команде, начинают хохотать.
АХИЛЛ (сквозь хохот). Договорились?! Без понтов?!
НОЙ. Ага! Неделя!
АХИЛЛ (со смехом). Ничё, к вечеру укры нажрутся враскатуху и так мириться начнут, что от шкреков мокрое место останется!
Пауза. Ахилл достаёт из кармана монетку, подбрасывает и ловит её.
АХИЛЛ. Короч, собирайся, в деревню пойдём. Там на нейтралке укропы дом из арты размандячили. Баба-хозяйка к Медведю пришла, просит хоть как подлатать, пока дожди не начались.
НОЙ. А разве в деревне живёт ещё кто?
АХИЛЛ. Выходит, живёт.
НОЙ. Что за баба?
Ахилл (пожимая плечами). Я её видал?
НОЙ. А, кроме нас, людей во взводе не осталось? Или кто везёт – того и грузят?!
АХИЛЛ. Ну, у Гуся нога до сих пор гниёт, Цыган с Валетом на увал, к бабам своим рванули. А у остальных сам знаешь, из чего руки растут. (Пауза.) Да, ещё. Медведь сказал, оружие в располаге оставить.
НОЙ. Погоди, я что-то не въехал. Это как?!
АХИЛЛ. Обыкновенно. Не веришь – сам спроси.
НОЙ. А если укропы?!
АХИЛЛ. Не парься.
Голыми руками передушим…
(Смеётся.)
На другом конце сцены Че Гевара сидит возле собранного вещмешка. Шумахер перебирает содержимое своего, складывая туда банки тушёнки и другие полезные вещи. Вещмешок Шумахера заметно выделяется среди остальных своими большими размерами.
ШУМАХЕР. Ты б, Че Гевара, сказав: не зустрів я Шумахера – та й усе. Іншого б знайшли. Мені ремонтуватися треба. Кров з носу! Тиждень пройде…
ЧЕ ГЕВАРА. Не части, Шумахер, не понимаю ни хрена!
ШУМАХЕР. У меня на «газели» мост шумит. Неделя пройдёт – мне ехать. Тысяча километров туда, тысяча обратно. Я зимой под Винницей три дня ждал, пока коробку переберут. Тогда хоть мороз был, а сейчас – жара! Стану где-то в поле, а в кузове груз…
ЧЕ ГЕВАРА. У тебя, Шуми, запасной мост есть?
ШУМАХЕР. Нема. (Пауза. Шумахер продолжает сборы.) Я вот думаю: умеют всё-таки немцы машины делать. У «мерса» ходовка неубиваемая, считай. Даже по нашим дорогам. Двигатель мановский миллион выбегает – и не чихнёт. А у «газели» весной движок перебрал – так она уже масло жрёт за обе щеки.
ЧЕ ГЕВАРА. Ну, это она в хозяина пошла. Лучше скажи: не родила ещё?
ШУМАХЕР. Не родила. Утром звонил.
ЧЕ ГЕВАРА. Не дрейфь, Шуми, всё пучком будет. Ты автомат сдал?
ШУМАХЕР. Сдал. Ты б им сказал… (Безнадёжно машет рукой.) А что хоть делать-то?!
ЧЕ ГЕВАРА. Крышу, походу. Или стены… Тебе не всё равно?! Ротный сказал, сепары дом у тётки конкретно размолотили.
ШУМАХЕР. Если сепары размолотили, чего мы делать должны?!
ЧЕ ГЕВАРА. Я почём знаю? Может, ротный на тётку глаз положил? Он мне не докладывает. Долго ты ещё копаться будешь?! Достала уже хомячливость твоя!
ШУМАХЕР. Так надо на неделю запастись.
ЧЕ ГЕВАРА. Какая неделя, расслабься! Дня два – и то, если пофартит. А там сепары по новой насыпать начнут. Как всегда.
ШУМАХЕР. Так договорились вроде.
ЧЕ ГЕВАРА. С сепарами только с мёртвыми договариваться можно. И то – в оба глядеть, чтобы не накололи… Неужто всё?!
ШУМАХЕР. Собрал, вроде.
ЧЕ ГЕВАРА. Ну, потопали тогда.
Че Гевара с Шумахером и Ной с Ахиллом одновременно направляются к двери. Ной с Ахиллом оказываются там первыми.
Слышится лай собак, мычание коровы, крик петуха. Укры и се-пары замечают друг друга. Пауза. Ахилл принимается колотить в закрытую дверь.
АХИЛЛ. Открывай, курва! Открой, кому сказал!
НОЙ. Да не психуй ты! (Оглядывается на Че Гевару и Шумахера.) Укры, вроде, тоже – без оружия.
АХИЛЛ. Чуйка у меня была – идти не хотелось. Жопой чуял! У меня знаешь, какая жопа чувствительная?!
Снова стучит. Че Гевара и Шумахер стоят в стороне.
ЧЕ ГЕВАРА. Хером себе по башке постучи, придурок.
Испуганно мычит корова.
ШУМАХЕР. Скотину перепугал.
Присаживается на землю, достаёт из вещмешка банку тушёнки, открывает, начинает есть. Ахилл, чуть передохнув, продолжает стучать с удвоенной силой.
ЧЕ ГЕВАРА. Откуда сепары? Что за развод тупой?!
ШУМАХЕР. Вони ж без зброї.
ЧЕ ГЕВАРА. А мне один хрен.
ШУМАХЕР. Видать, тоже строить пришли. Подшабашить хотят, пока перемирие.
ЧЕ ГЕВАРА. Бригада конкурентов, мать твою! А тётка, гляжу, – не промах… Дай кусочек. Да не жмоться!
Присаживается рядом с Шумахером. Поддевает ножом кусок тушёнки. Ест. Поглядывает в сторону Ноя и Ахилла.
АХИЛЛ (у двери). Это лядство ей боком выйдет. Я таких хитросделанных знаешь сколько на войне перевидал?! И нашим, и вашим! И здесь, и там зарядить успела. А теперь очканула – нос высунуть боится.
НОЙ. Может, ушла куда.
АХИЛЛ. Ага. На дискотеку, в Дом культуры. Вчера на передке как раз пригласительные раздавали. Отворяй, курва!!!
Колотит в дверь ногой. Неожиданно дверь отворяется. Появляется Мария с кувшином в руках. Она на последних месяцах беременности. Ной и Ахилл замирают у дверей. Шумахер и Че Гевара встают. Долгая пауза.
МАРИЯ. Меня Мария зовут. Я корову доила. В кувшине – молоко парное. Вода – в колодце. Заночевать на сеновале можно. В доме места нет.
Ной, Ахилл, Че Гевара, Шумахер стоят неподвижно. Слышны звуки наступающего вечера.
МАРИЯ. Ночью холодно будет. С реки сыростью несёт. Я вам сейчас одеяла принесу…
Заходит в дверь, оставив кувшин у входа.
День второй
Ной с Ахиллом и Че Гевара с Шумахером сидят на противоположных концах сцены. Шумахер, Ной и Ахилл пытаются дозвониться куда-то по мобильникам, Че Гевара читает книгу.
ЧЕ ГЕВАРА (глядя в книгу). Дорогие старики! Я вновь чувствую своими пятками рёбра Росинанта, снова, облачившись в доспехи, я пускаюсь в путь. Около десяти лет тому назад я написал Вам другое прощальное письмо.
Насколько помню, тогда я сожалел, что не являюсь более хорошим солдатом и хорошим врачом; второе уже меня не интересует, солдат же из меня получился не столь уж плохой. Считаю, что вооруженная борьба – единственный выход для народов, борющихся за своё освобождение, и я последователен в своих взглядах. Многие назовут меня искателем приключений, и это так. Но только я искатель приключений особого рода, из той породы, что рискуют своей шкурой, дабы доказать свою правоту. Может быть, я попытаюсь сделать это в последний раз. Я не ищу такого конца, но он возможен, если логически исходить из расчета возможностей. И если так случится, примите мое последнее объятие.
Во время чтения Шумахер несколько раз безуспешно набирает телефон.
ШУМАХЕР. Чтоб ему пусто! А ты со своего не пробовал? ЧЕ ГЕВАРА. Мне звонить некому, Шуми. ШУМАХЕР. Разве это хорошо? ЧЕ ГЕВАРА. На войне хорошо.
Снова погружается в чтение.
АХИЛЛ. От женщин, Ной, в жизни проблемы одни. Бабы хуже укропов. От этих (кивает в сторону Шумахера и Че Гевары) хоть знаешь, чего ждать. Вчера ни за хрен собачий сдохнуть могли.
НОЙ. Ты же смерти не боишься, Ахилл.
АХИЛЛ. Глупой – боюсь! Пришли бы «укры» с оружием, в канавку нас положили, земелькой присыпали – и адьёс. Как пацанам потом в глаза смотреть? Я Валету ещё пяти-хатку торчу. Скажет Валет: трепло Ахилл, обещал с зарплаты отдать, а сам слился… Ну что – не ловит «Феникс»?
НОЙ. Глухо.
АХИЛЛ. И с моего – голяк.
НОЙ. А если без звонка в располагу дунуть? Как-никак – «укры» в деревне, реальный форс-мажор.
АХИЛЛ. Ты что, Медведя не знаешь?! Вызверится в момент, отвечаю! Скажет: приказ нарушили. В лучшем случае в табло выхватишь, в худшем…
Пауза.
НОЙ. Слышь, может, у этих ган…нов трубу попросить?! У них – «Киевстар», должен ловить!
Пауза.
АХИЛЛ. Ну спроси, раз тебе надо. НОЙ. А тебе не надо?! АХИЛЛ. Я и тут посидеть могу. Мне за шкуру не заливает.
Ной подходит к Шумахеру и Че Геваре.
НОЙ. Слышь, хлопцы, трубу дайте. У нас «Феникс» не берёт.
Че Гевара продолжает читать. Шумахер молча протягивает мобильный. Ной пытается позвонить, потом возвращает телефон.
НОЙ. Что, влом сказать, что сети нет?!
Во время отсутствия Ноя Ахилл копается в его вещмешке. Ной возвращается. Ахилл невозмутимо подбрасывает и ловит монетку.
НОЙ. Опять в моём мехаре лазил?
АХИЛЛ. На кой мне?
Ной достаёт из вещмешка пачку сигарет и пересчитывает.
НОЙ. Сигареты! В пачке двух не хватает!
АХИЛЛ (пожимая плечами). Чудеса… Ну что – дозвонился?
НОЙ. Не ловит «Киевстар».
АХИЛЛ. А укры чё?
НОЙ. Расстроились, что помочь не могут. Извинялись долго.
ЧЕ ГЕВАРА (Шумахеру). Совсем сепары оборзели. У нас тут переговорный пункт, что ли? На хрен ты им трубу давал?!
ШУМАХЕР. Всё равно связи нет. А ты читаешь – читай!
Набирает телефон.
ЧЕ ГЕВАРА. Нервный ты стал, Шуми. Не парься, родит – куда денется? В прошлый раз всё как по маслу прошло.
ШУМАХЕР. Прошлый раз я дома был.
ЧЕ ГЕВАРА. Ничего, без тебя справятся. Пускай привыкают – без тебя…
Из двери выходит Мария с пустыми вёдрами.
АХИЛЛ. Блин, да что за день сегодня. Ещё и баба навстречу с пустым ведром. Теперь денег точно не будет.
НОЙ. А когда они у тебя были, Ахилл? Помог бы лучше. АХИЛЛ. Ты, Ной, гляжу, по бабам истосковался. НОЙ. А тебе завидно?
АХИЛЛ (кивая на живот Марии). Только тут, кажись, место застолбили давно.
Ной подходит к Марии.
НОЙ. Давай вёдра. Давай, говорю. Тебе тяжёлое нельзя…
Забирает у Марии вёдра. Вместе идут к краю сцены.
НОЙ. У вас со связью всегда туго так?
МАРИЯ. Связи два года нет. С тех пор, как вышку разбили. А свет с весны пропал. Я в район ходила – сказали, никто новые провода тянуть не будет, пока бои.
НОЙ. Как же вы живёте?
МАРИЯ. Так и живём.
Останавливаются у невидимого колодца.
НОЙ. И много в деревне народа осталось? МАРИЯ. Никого. Я одна.
Ной присвистывает.
НОЙ. И не боишься? Одна, без людей?!
МАРИЯ. А кого бояться, если людей нет?
НОЙ. Ну да… А чего не уехала?
МАРИЯ. Так хозяйство у меня. Жалко бросить. Две коровы, две собаки, две кошки. Куры…
НОЙ. Много?
МАРИЯ. Тоже две. Курица и петух. Остальные передохли. Зимой ещё.
Пауза. Набирают воду из невидимого колодца. Слышен характерный колодезный скрип.
НОЙ. А муж где? МАРИЯ. Может, не замужем я? НОЙ. Тогда кольцо чего носишь? МАРИЯ. А ты уже рассмотреть успел… Пошли!
Ной берёт вёдра, вместе возвращаются к двери.
НОЙ. Зря ты к «укропам» полезла. Медведь – командир чёткий. Сказал – сделал. Поправили бы тебе дом в момент. А теперь – попробуй всё распетлять… У тебя хоть материал есть какой?
МАРИЯ. Доски, битум, рубероид. Мы до войны ещё строиться хотели.
НОЙ. Доски – это хорошо… (Рассматривает стену.) Да, конкретно «укропы» дом покрошили… Походу, не один прилёт был. 152-ми ложили, как пить дать.
ЧЕ ГЕВАРА (с места, не глядя на Ноя). Кончай бабе лажу впаривать. От вас летело, не видно, что ли?!
НОЙ. Это – как?! Глаза разуй: где воронка?! Даже осколки в стене остались!
Показывает.
ЧЕ ГЕВАРА. На них написано, что наши?!
НОЙ. А снаряд – он вроде НЛО: круг сделал, а потом рванул?! Как же он летел интересно?!
ЧЕ ГЕВАРА (резко встав). Подойти показать?!
ШУМАХЕР (дёргает Че Гевару за рукав). Заспокойся! Сідай. Сідай, кажу!
Че Гевара нехотя садится. Пауза.
НОЙ (Марии). А вообще, хозяйка, дом у тебя плохо стоит. Прям на высотке. Его артой зацепить – раз плюнуть. Что от них, что от нас. (Пожимает плечами.) Зачем было так строить?!
МАРИЯ (с иронией). Не подумали как-то. (Пауза.) Здесь река в сильный дождь до самых огородов разливается. Оттого и построили – на холме.
НОЙ. Давай вёдра в дом занесу. МАРИЯ. Не надо. Я дальше сама.
Забирает вёдра и заходит в дом. Ной возвращается к Ахиллу.
АХИЛЛ. Отшила? НОЙ. Не твои заботы. АХИЛЛ. Может, целка она ещё – вот и стесняется…
Хохочет. Вслед за Ахиллом начинают хохотать Че Гевара и Шумахер.
НОЙ. Отвали!
Пауза. Ахилл пробует звонить по мобильнику.
НОЙ. Можешь не париться. Тут связь уже два года не фурычит.
АХИЛЛ. Придётся-таки обратно в располагу топать.
НОЙ. Нет смысла.
АХИЛЛ. Это почему?
НОЙ. А ты мозги включи. Если укры без оружия пришли, значит, там (кивает вверх) в курсе все. Стрелковку специально забрали, чтоб у нас тут меж собой бодалово не началось.
Пауза. Ахилл думает.
АХИЛЛ. Выходит, Медведь в курсах? Насчёт укропов?! НОЙ. Ясен пень!
АХИЛЛ. Что-то заморочливо всё. Медведь, прямо сказать, не мог?!
НОЙ. А ты бы пошёл?!
АХИЛЛ. Хера!
НОЙ. То-то и оно!
Пауза.
АХИЛЛ. А смысл какой во всём этом?
НОЙ. Ну, чтобы гарантия была. Чтоб ни они, ни мы село артухой не накрыли. (Пауза.) Жалко бабу. Мужик её свалил, походу.
АХИЛЛ. Куда?
НОЙ. Не говорит.
АХИЛЛ. В Россию, куда ж ещё?! Мы когда с Тохой через Изварино сюда в 14-м въезжали, на уродов этих на таможне насмотрелись. Из Украины машины в три ряда стояли. И на всех надпись: «Дети». А за рулём – мужики, ряхи в два раза шире моей. Таких на танчики с голыми руками послать… Вражья мазута от одного их вида обсерется. «Дети»! Тьфу!
НОЙ. Кто-то и вправду семьи спасал.
АХИЛЛ. Задницы они свои спасали, а не семьи! Много потом обратно вернулось?! Теперь по России бегают – побираются: беженцы, приютите! Только не в Сибири и не на Урале. В Подмосковье можно или – в Нижнем, на крайняк. А чё? Россия добрая. Свою землю просрали…
НОЙ. Заткнись!
АХИЛЛ. Да я ж не про тебя.
НОЙ. Каждый сам выбирает.
АХИЛЛ. Ага. Классный выбор. Пускай другие за тебя дохнут. Другим не тяжело.
Пауза.
НОЙ. Работать будем?
АХИЛЛ. Тебе баба приглянулась, а я здесь боком каким? «Укры» расхерячили – пускай делают. Они загорать будут, а мы за них ж…пы рвать? Эй, ты куда?!
Ной встаёт и направляется к Че Геваре и Шумахеру.
АХИЛЛ (качая головой). Не, странно всё-таки… Из-за какой-то развалюхи такой движняк затевать…
Достаёт из кармана две спрятанные сигареты. Играет монеткой. Ной подходит к «украм». Ощупывает вещмешок Шумахера.
НОЙ. Классную ты себе мародёрку надыбал. Вижу, хозяйственный ты мужик. Я себе такую же взять хотел, да не нашёл нигде. В Донецке выбора – ноль. Не вещмешки, а ранцы школьные – ничего не влазит. Ребята в Ростове заказать обещали, да только…
Умолкает под мрачными взглядами «укров». Пауза. Шумахер подвигает вещмешок ближе к себе.
НОЙ. Я дом глянул… Если вчетвером – там делов на пару дней.
ШУМАХЕР (с сомнением качая головой). Пару дней? Ну ты шустрый…
НОЙ. Балки разбитые на место поставить, доской обшить. Потом – олифой пройти. Щели можно ветошью заделать. Там ветоши старой до хера. Сверху – рубероид раскатать, битумом просмолить… (Пауза.) Ну? Что скажете, пацаны?
Пауза.
ЧЕ ГЕВАРА (подумав). Да пошёл ты!
День третий
Ной с Ахиллом и Че Гевара с Шумахером работают на противоположных концах стены. У них в руках инструменты: пилы, молотки, топоры. Материала, с которым они работают, не видно. Но мы можем догадаться о происходящем по звуку: с грохотом падают распиленные доски, со скрипом входят в дерево вколачиваемые гвозди…
ЧЕ ГЕВАРА (Шумахеру). Парит конкретно… На солнце – все сорок, походу. Меня через час на шашлык пускать можно будет. Вместо свиньи…
ШУМАХЕР (тяжело отдуваясь). Лежал бы сейчас в теньке под «газелькой» своей, горя не знал…
Смотрят в сторону Ноя и Ахилла.
ЧЕ ГЕВАРА. Прикинь, эти придурки доски внахлёст кладут.
ШУМАХЕР. Козлы…
Продолжают работать.
НОЙ (Ахиллу). Что, тяжело насухую работать?
АХИЛЛ. Тяжко. Сейчас бы пивца холодненького – сушняк загасить.
НОЙ. Парит… Как бы дождь не лупанул.
АХИЛЛ. Не лупанёт. Стопудово.
НОЙ. Чуйка?
АХИЛЛ. Угу.
Смотрят на «укров».
НОЙ. Видал? Эти колхозники доску встык лепят! АХИЛЛ. Уроды! У нас так не делает никто…
ЧЕ ГЕВАРА (Ахиллу, громко). Где это у вас? В Москве? Али на Урале?
АХИЛЛ. А чё? Может, местный я.
ЧЕ ГЕВАРА. Ага, по говору слышно – шахтёр. Ты часом не на Колыме раньше уголёк рубил, дядя?
ШУМАХЕР. Страна у них маленькая, все друг у друга на головах сидят. Куда им податься? Только в чужую землю лезть, как тараканы…
Пауза. Работают.
АХИЛЛ (Шумахеру). Это где здесь, скажи, чужая земля? Отсюда до Львова твоего сколько? Тыща?! А от Ростова до ленты – 100 км. И язык один, и люди такие же, и у всех – родня в России. А что три долбодятла с похмела границы по живому провели – так это мне похер дым!
ЧЕ ГЕВАРА. Ты б тогда уже сразу на Аляску ехал. Там тоже когда-то долбодятлы границы провели.
ШУМАХЕР. И родня там твоя живёт – чукчи. Братья ваши по разуму. Как не помочь?
Пауза. Работают.
АХИЛЛ (Шумахеру). А ты в «газельке» своей, чё возишь? Она на передке до задницы, в ней больше двух тонн не увезёшь.
НОЙ. Известно что: за Днепр – рухлядь намародёренную, оттуда – тушкарь. Он тушёнку уже третий день жрёт без передыха.
ЧЕ ГЕВАРА. Насчёт мародёров – кто бы пасть раззевал? У вас пол-Донецка на тачках отжатых рассекает…
Пауза. Работают.
НОЙ. Зачем им «газель»? Они добро «Новой почтой» всегда отправить могут.
АХИЛЛ. Прикинь, в Селидово на «Новой почте» объявленье висит: «Холодильники принимаются пустыми». Этим уродам даже жрачку из морозилок вытряхнуть в лом, когда дома шкурят!
НОЙ. В ПЕсках розетки поснимали и женские трусы из шкафов выгребли…
АХИЛЛ. Хлопцы, на хера вам бабьи трусы?!
НОЙ. Это они жёнам, в подарок!
АХИЛЛ (обращаясь к Шумахеру). У твоей Гали ж…па какого размера? Во? Или – во?
Показывает размер.
НОЙ. На себе не показывай – примета плохая!
ШУМАХЕР. Мою жынку не Галя, а Карина зовут.
АХИЛЛ. Тю, а Галю куда дел?! В Европу на заработки отправил?
Изображает жестами половой акт, показывая, как именно жена Шумахера зарабатывает в Европе. Пауза. Работают.
АХИЛЛ. Не, хлопцы, честно скажите: после «майдана» сильно хорошо жить стали? Раскрыли пиндосам очко – и довольны. Их тр…ют во все дыры – они кайф ловят. А дома скоро хрен собачий с голодухи сосать начнёте.
ЧЕ ГЕВАРА. Зато у вас зашибись!
Переглядывается с Шумахером, оба хохочут.
ШУМАХЕР. Сало – 250 рублей кило! ЧЕ ГЕВАРА. Чем вы там свиней своих кормите?! ШУМАХЕР. Не иначе – российской гуманитаркой!
ЧЕ ГЕВАРА. То-то у вас её отродясь не видал никто!
Хохочут.
ШУМАХЕР. Яйца – 50 рублей десяток…
НОЙ. Сорок.
ШУМАХЕР. Смотря какие! Сыр…
ЧЕ ГЕВАРА. Эй, клоуны, вы что творите?! Х…ли ты балку туда тулишь?!
АХИЛЛ. Где стояла – туда и тулю.
ЧЕ ГЕВАРА. Так треснутая она, отсюда видно! Нагрузку дашь – рассыплется на хер.
АХИЛЛ. А где я тебе новую возьму, гоблин?
ШУМАХЕР. Доской подбей!
ЧЕ ГЕВАРА. Никак вкурить не может. Ему, видать, после контузии последние мозги отшибло.
НОЙ. Доской слабо – уж лучше брусом.
Ахилл вколачивает гвозди в невидимый брус. Че Гевара и Шумахер подходят и наблюдают за его работой.
ШУМАХЕР. Ещё пару гвоздей добавь.
АХИЛЛ (Че Геваре). Ну, задавай, умник! Чё вылупился, как баран?!
Поднимают невидимую балку.
АХИЛЛ. Куда?! Слетит щас! ШУМАХЕР. Не слетит, мы отсюда держим! НОЙ. Толкай! АХИЛЛ. Упёрлась, блин… ЧЕ ГЕВАРА. Давай с другого конца… АХИЛЛ. Как я оттуда достану, бобёр? В прыжке?! ЧЕ ГЕВАРА. А с лестницы не хочешь?
АХИЛЛ. Где ты тут лестницу увидал?
ЧЕ ГЕВАРА. А сбить слабо? Или совсем криворукий?
ШУМАХЕР. Лестница по-любому нужна. Без неё дальше не двинемся.
НОЙ. На хрен материал переводить? Может, у хозяйки готовая есть?
ЧЕ ГЕВАРА. Так спроси.
ШУМАХЕР. Хозяйка, вроде, в сарай пошла.
Ной направляется к краю сцены.
АХИЛЛ (вслед). Ну-ну, удачи…
Ной подходит к невидимому сараю. Там его ждёт Мария. Остальные продолжают работать возле стены.
НОЙ. Что ты тут делаешь?
МАРИЯ. Вещи разбираю. Мне место для телёнка нужно освободить. Сегодня-завтра корова отелиться должна. (Пауза. Мария смотрит на Ноя.) Новую лестницу при обстреле разбило, а старая – в углу, ящиками завалена.
Вместе разбирают невидимый хлам.
НОЙ. Я мальчишкой летом на каникулах любил у бабки в сарае копаться. Там всё на свете можно было найти. Детский велосипед, санки, швейную машинку, керосинку, патефон… Копаешься – будто археолог слой за слоем снимаешь. Думал, рано или поздно кольчугу откопаю или богатырский шлем…
АХИЛЛ (с места). Ной! Чё там?! Есть лестница?!
НОЙ. Есть! Завалена только барахлом всяким.
АХИЛЛ. Откопаешь – тяни сюда!
МАРИЯ. А почему у тебя позывной такой странный – Ной?!
НОЙ. С гражданки ещё прилепилось. Меня так художники на бульваре прозвали. Я там корабли рисовал. До войны покупали неплохо.
МАРИЯ. Так ты художник?
НОЙ. Не-а… Художником родиться нужно. Вот у бывшей моей лица выходят, как живые. Она – художник. А я так – маляр-штукатур…
МАРИЯ. Долго женаты были?
НОЙ. Год гражданским прожили. Она в Киеве теперь персоналку готовит про героев АТО. Потом с ней в Канаду поедет.
МАРИЯ. Общаетесь?
НОЙ. Заочно.
МАРИЯ. Это как?
НОЙ. Она мне статьи из инета на фейсбук скидывает. Про то, какие мы здесь козлы и как сами себя херячим… Хоть бы раз спросила – жив ли, здоров?
МАРИЯ. Раз в сети выходишь – значит, жив.
НОЙ. Лучше бы вообще не писала.
Пауза.
НОЙ. А ты как здесь очутилась? Ты на деревенскую не похожа.
МАРИЯ. Я сюда на практику приехала – да и осталась. Замуж вышла, а тут война…
Пауза. Разбирают вещи.
НОЙ. Это отец захотел, чтоб я в художественное пошёл. Придумал, что у меня талант. Отец сам копии с известных картин срисовывал, нравилось ему. Хотя всю жизнь инженером на заводе проработал. У нас в зале Шишкин висел. А в коридоре – «Грачи прилетели». Грачи у отца жирные получились, матёрые, с курицу величиной. От души рисовал…
АХИЛЛ. Ной! Чё ты там вошкаешься? Резче давай!
НОЙ. Иду!
Берёт невидимую лестницу, несёт её к стене.
ЧЕ ГЕВАРА. Где ты антиквариат такой отрыл?
АХИЛЛ. Пойдёт! Гвоздями сколотим – будет как новая.
ШУМАХЕР. Гвоздей не хватит.
НОЙ. Хватит. В сарае целый ящик стоит.
ЧЕ ГЕВАРА. Доски внизу не гнилые хоть?
ШУМАХЕР. Живая доска.
НОЙ. Стругануть бы ещё.
ШУМАХЕР. Навищо? Перед кем марафет наводить?
АХИЛЛ. Для битума костёр нужен. Спички есть?
ШУМАХЕР. Держи.
ЧЕ ГЕВАРА. Жаль, козла нет… С козла задавать – самое оно…
НОЙ. Как нет? За забором пасётся.
ЧЕ ГЕВАРА. Так веди его сюда.
ШУМАХЕР. Бумагу подпали, а то не разгорится…
НОЙ. Тяжёлый…
ЧЕ ГЕВАРА. Сейчас помогу…
АХИЛЛ. Щепу давай!
НОЙ. Цепляйся…
АХИЛЛ. Отсырели…
ШУМАХЕР. Бензином плесни…
Голоса становятся всё тише. Их заглушают звуки работающих инструментов и производственный шум. Работа спорится. На сцене постепенно темнеет.
День четвёртый
Ночь. На одной стороне сцены Ахилл и Че Гевара лежат, подложив под головы вещмешки. Они заняты беседой. Чуть дальше в той же позе, закрыв глаза, дремлет Ной. На другой стороне сцены – Шумахер и Мария. Слышится жалобное мычание невидимой коровы. Мария держит в руках свечу.
АХИЛЛ (Че Геваре). …Тогда она говорит Парису: «Эта ночь была ошибкой!». И смотрит на него, как похотливая кошка. А муж – с гостями, за дверью. М…нда вшивая! (Сплёвывает.)
ЧЕ ГЕВАРА. Это в фильме «Троя» сочинили. В мифах по-другому всё. Парис похитил Елену, когда Менелай был в отъезде. А познал её на Саламине.
АХИЛЛ. В смысле?
ЧЕ ГЕВАРА. В смысле тр…нул первый раз.
АХИЛЛ. На чём… познал?!
НОЙ. На Саламине. Остров такой в Эгейском море.
АХИЛЛ. Я думал, ты дрыхнешь давно.
НОЙ. Заснёшь тут. Чего ж она так орёт?!
ЧЕ ГЕВАРА. Ты б на её месте тоже орал. Третий час отелиться не может.
НОЙ. Сходить помочь?
АХИЛЛ. Лежи, Айболит. Шумахер без тебя справится.
Ной отворачивается и закрывает глаза.
ШУМАХЕР (Марии). Ты придержи её и посвети, я дальше сам… Видишь: у телёнка нога подвернулась. Его чуток назад пихнуть, а ногу выпрямить…
МАРИЯ. Ну что?
ШУМАХЕР. Мыло нужно…
МАРИЯ. Держи.
Мария подаёт мыло. Корова мычит.
ШУМАХЕР. Как звать-то? МАРИЯ. Кого?
ШУМАХЕР. Корову.
МАРИЯ. Беляна.
ШУМАХЕР. Беляна, Белянушка… Ты не бойся, главное… Сейчас организуем всё…
Невидимая корова понимающе мычит.
ШУМАХЕР. Давай ещё мыло… Пошло, вроде! МАРИЯ. Выпрямил? ШУМАХЕР. Готово!
Корова мычит. На другом конце сцены Ахилл подбрасывает и ловит монетку.
ЧЕ ГЕВАРА. Решка!
АХИЛЛ. Угадал. (Смотрит в сторону Шумахера.)
А Шумахер чё – сильно гоняет на «газели» своей?
ЧЕ ГЕВАРА. Ползает, как черепаха из анекдота. Ребята его так по приколу прозвали. Правда, раньше Шуми тот ещё гонщик был. Гоцал, как ненормальный. Пока кости себе не переломал.
АХИЛЛ. Разбился? На машине?
ЧЕ ГЕВАРА. Ага, разбился. В горах с детьми на лыжах катался. По склону съезжал – а там камень под снегом…
АХИЛЛ. Ну?
ЧЕ ГЕВАРА. Что – ну? Чуть шею не свернул! Год в гипсу провалялся.
АХИЛЛ. Жесть! Скорость – штука стрёмная…
ЧЕ ГЕВАРА. С тех пор больше шестидесяти по трассе не выжимает. Правда, не обгоняет его почти никто.
АХИЛЛ. А чего?
ЧЕ ГЕВАРА (пожимая плечами). Боятся.
НОЙ (зевая). Конечно: ряху такую в кабине увидят – сразу по тормозам…
На другом конце сцены Шумахер возвращается к работе акушера.
ШУМАХЕР. Теперь я, Белянка, тянуть буду – а ты помогай. Тужься, милая, тужься! Давай!
Корова мычит.
ШУМАХЕР. Первый, что ли?
МАРИЯ. У кого?
ШУМАХЕР. У коровы.
МАРИЯ. Первый. И у меня – первый.
ШУМАХЕР. Сама-то как дальше? Или тоже в хлеву рожать собралась?!
МАРИЯ. Там видно будет. Вы же дом мне поправите?
ШУМАХЕР. Поправим. Может, завтра уже стены кончим, кровлю начнём.
Тянет невидимого телёнка.
ШУМАХЕР. Ты не переживай! Я телят знаешь сколько принял?! Не сосчитать… Тужься, Белянка… Ну?!
Корова громко мычит.
ШУМАХЕР. Выплюнула! Слава те Господи!
Ахилл снова подбрасывает монетку.
ЧЕ ГЕВАРА. Орёл!
АХИЛЛ (раскрывая ладонь). Решка!
ЧЕ ГЕВАРА (рассматривая монету). Дай глянуть. Юбилейный… Талисман?
АХИЛЛ. Вроде того. С собой ношу.
ЧЕ ГЕВАРА. У меня тоже талисман есть. На удачу. Хочешь поглядеть?! (Достаёт из вещмешка какой-то предмет.) У нас в батальоне Войцех поляк служил. Когда уезжал, на память оставил.
АХИЛЛ (рассматривает предмет). Так это ж магнитная мина. Ею на гражданке кого-то грохнуть хорошо. Под днище машины поставил, замедлитель на время выставил – и адьёс. Милое дело. Любого разорвёт, как хомяка. А на нулёвке она до задницы. На хрен тебе?
НОЙ (зевая). Он с ней за танчиком по полю гоняться будет. Догонит, под гусеницу сунет – мазуте кранты.
ЧЕ ГЕВАРА. Ничего, и на передке сгодится. Чтоб в плен живым не попасть.
Пауза.
АХИЛЛ. Да ладно, чё нас бояться?! По крысаку получишь, не без этого. Живой останешься, а там обменяют. Да, Ной? С нациками из «Азова» или «Айдара» – там, конечно, расчёт особый…
Пауза.
НОЙ (прислушиваясь). Вроде – всё. АХИЛЛ. Ага. Стихла.
ЧЕ ГЕВАРА. Пора на массу давить. А то завтра глаза не продерём…
Че Гевара и Ной устраиваются поудобнее и закрывают глаза. Ахилл некоторое время ворочается, потом – встаёт, потом – садится.
ШУМАХЕР. У меня дома свинья вот-вот разродиться должна. Я на жену с детьми хозяйство бросил, а теперь места себе не найду. Свинья, если не уследить, всех поросят сожрать может. Мне хотя б штук десять на откорм. (Пауза.) Всё думаю – как они там?
МАРИЯ. Свиньи?
ШУМАХЕР. Дети. Марыська та Мыхайло. Ось. Дывысь. Скоро школу окончат.
Показывает Марии фотографию.
ШУМАХЕР. У жынки в роду худосочные все. А дети – моя порода. Кровь с молоком!
МАРИЯ. Да, на тебя похожи. Справные… (Рассматривает фотографию, потом Шумахера.) Одно лицо. А где дочка, где сын?
ШУМАХЕР. Доця ливоруч… Сын хочет на агронома поступать, в сельскохозяйственный.
МАРИЯ. А дочка куда хочет?
ШУМАХЕР. Доця замуж хочет.
МАРИЯ. Тогда ей на филфак нужно. Там хорошо: ничего не делаешь, книжки читаешь, ждёшь, когда замуж позовут.
ШУМАХЕР. А вообще думаю детей в Германию отправить. Только пусть выучатся сперва. Я в Германии проездом бывал. Там дороги – ровные, как стекло, а городки вдоль дорог – будто кукольные. Дома стоят, словно из сказки детской. Шпили на башнях, флюгера. Живи, радуйся.
Пауза.
ШУМАХЕР. Только грошы по-любому нужны – что на учёбу, что на визу. У нас в селе работы нет, а на войне хоть платят. Мне ведь без разницы, где баранку крутить.
МАРИЯ. А если убьют?
ШУМАХЕР. И на гражданке убить могут. Тут уж кому как на роду написано. Я, когда на войну ехал, думал на блокпост попасть. Так туда столько денег запросили – не потянуть! А за баранкой много не заработать. (Вздыхает.) Только на хозяйство надежда.
МАРИЯ. Не переживай. Родит свинья. Двенадцать штук. Все – как на подбор, словно сахаром кормили. Одна в одну.
ШУМАХЕР (с гордостью). У меня свиньи меньше двухсот кило не дают. А ты попробуй такую вырастить! Вон у соседа моего ничего не выходит. Так – он хлопец хороший. Если кого в селе зарезать надо, сразу к нему идут. (Пауза.) Бычков режет, свиней. Как забьёт – стакан крови выпивает. Это у них в семье традиция. У него и отец, и дед бойщики были. А своих свиней выкормить не может. Дохлые выходят, будто из концлагеря. А почему? Потому, что он секрета не знает. Надо свинье в еду фрукты и овощи с огорода добавлять. Чтоб витамины были.
МАРИЯ. Даёт твой сосед фрукты – толку с того?
ШУМАХЕР. Точно?
МАРИЯ. Точно. Просто не любит он скотину свою, как ты. А без любви даже свинья расти не может.
Пауза. Слышится сопение коровы.
ШУМАХЕР. Всё, облизала телёнка, приняла. Ты ей теперь ведро воды с солью дай, тогда место быстрей отойдёт. Да гляди, чтоб не сжевала его, а то потом болеть будет.
МАРИЯ. Погляжу.
Уходит. Шумахер остаётся. На другом конце сцены Ахилл встаёт, делает несколько шагов. Подбрасывает и ловит монетку.
НОЙ (сквозь сон). Ахилл, харэ шариться впотьмах. Спи, не маячь.
Ахилл садится, начинает говорить. Шумахер слушает.
АХИЛЛ. Тохе проще было. К нему Жиган мёртвый пришёл. Ночью, под Аргуном. Тоха у костра чайник кипятил. Жиган подошёл, из кружки хлебнул и говорит: «У тебя, мол, мелочёвкой разжиться нельзя?! А то там, на переправе, говорят, башлять нужно». Тоха карманы вывернул – пусто. Только полтос бумажный. А Жиган: «Не, полтос не покатит. Ладно, не парься, пойду у пацанов спрошу». И ушёл. Тоха не въехал сперва. Удивился только, что Жиган без калаша был. А утром узнал: разведка наша ночью на чехов напоролась. Жиган почти сразу пулю в живот словил – по дороге кровью истёк…
У Тохи с той ночи башню малёхо сдвинуло. Материться перестал, а если церковь где увидит – сразу крестится. И перед едой тоже – три раза. (Трижды мелко крестится.) А ещё стал всегда с собой монетку носить. Оно, вроде, крест к монете – и не в масть. Только кто его знает, какие там расклады? (Смотрит вверх.)
Тогда, в НовосвЕтловке, у Тохи тоже монетка была. Точно знаю. Рубль юбилейный с двуглавым орлом. Только отдать её Тохе было нечем… «Айдар» вошёл в НовосвЕтловку поздним утром. Сперва артой сыпанули, потом – зашли. Человек двести на броне. Нас пятерых на окраине, на блокпосту «градом» накрыло. Кого ранило, кого контузило. Тохе ноги посекло. Пока мы отходняк ловили, «айдаровцы» нас и приняли. Тоха даже СВДшку свою скинуть не успел. Окружили, забавляются: уронят – подымут, снова уронят… Как наскучило, убивать начали: сперва – Рыжего, потом – Шмеля, потом – Малого. Меня с Тохой на десерт оставили. У нас ведь у обоих красные паспорта были.
Тут гляжу: какие-то новые рожи на «бэтэре» нарисовались. Вроде, начальство ихнее. Кричат:
– Вы чё ребята, озверели?! Пленных валить?!
А те на Тоху:
– Так это снайпер ихний! С ним СВДха была!
А с «бэтэра»:
– Да он же раненый, не видишь?! Ему в больничку нужно!
И машут Тохе: давай, брат, к нам! Тоха с ногами перебитыми начал на «бэтэр» карабкаться. Жить-то хочется. Два раза срывался, пока его ребята на броню за руки не затянули. Я было за ним ломанулся – куда там! Сзади прикладом по спине приложили – я и лёг. Услышал только, как «бэтэр» уходит. Потом ломать начали. Ну, думаю, раз бьют – значит, поживу пока. Даже чуток обрадоваться успел. После похер всё стало. А потом молился только, чтобы добили скорей.
Помню – вроде, на машине куда-то везут. Опять бьют – по глазам, по ногам… Потом в подвал кинули. День, ночь – не поймёшь. Я тогда уже ослеп почти: темнота, только жёлтые пятна кружат. То ли глаза вытекли, то ли свет в конце тоннеля – хрен проссышь…
Помню только в конце всё вокруг ходором заходило. Это арта наша «Айдар» из посёлка выбивать начала. Укры свалили по-быстрому, а меня, видать, в спешке позабыли дострелить. Мальчишки в тот подвал случайно полезли. Когда меня увидали, решили, что мёртвый. (Пауза.)
А Тоху те ребята в центр посёлка довезли. Руки к дереву привязали, ноги – к «бэтэру». И по газам: руки отдельно, тулово отдельно. Тоха так до вечера лежал. Потом уже ночью местные схоронили. (Пауза.)
Я думал, Тоха ко мне тоже придёт. Как Жиган. Или приснится хотя бы. Скажет, отдал монету – не отдал. Или просто постоит, молча. Я бы всё понял. (Смотрит вверх.) Только нету там ничего – ни Стикса, ни Харона, ни света в конце. И Тохи нет…
Пауза. Ной и Че Гевара спят. Ахилл и Шумахер по-прежнему сидят на противоположных концах сцены. Шумахер начинает говорить по-украински, Ахилл слушает.
ШУМАХЕР. Я виїжджаю уранці – о восьмій чи о дев’ятій. Начмед дає папери і гроші на дорогу. Поспішати нікуди: там, куди я їду, мене точно дочекаються. Труна – в кузов, табличка «вантаж двісті» – на лобовуху. Поїв, заправився, рівень олії перевірив – і вперед. Далі – як карта ляже. Іноді за добу обернешся. А буває, що і тиждень колесиш. Навесні в Рогачі їхати потрібно було. А це від будинку мого – кілометрів двадцять. Ну, думаю, пощастило: до своїх заїду хоч на пару годин. Я навіть на трасі притопив трохи. До Рогачів під’їжджаю – дивлюся, кума моя на дорозі стоїть, голосує. Я її сина Петра колись хрестив. Потім вони з чоловіком з села нашого поїхали – та й пропали. Зрадів я, загальмував, з вікна висунувся:
– Здорово, кума!
– Здорово! – відповідає.
– Сідай, підкину! Далеко тобі?
– Та поруч, вважай.
Сіла. Їдемо.
– Скільки не бачилися, кума? Років десять?
– Дванадцять, – говорить.
– Так я до тебе хоч у гості зайду. Ти почекай, мене тут зустрінуть, я тільки вантаж передам.
– Так зустріли вже, – говорить.
Їдемо далі, мовчимо. Я лише обернувся – на труну глянув.
– Так це Петро?
– Петро. Ти тепер ліворуч поверни. До зелених воріт.
Під’їхав. Зупинилися. Мовчу. А кума:
– Про що замислився? Давай заносити. Удома немає нікого.
– А чоловік?
– Помер три роки тому.
Кума – тітка здорова, взяла під ноги, я – під голову. Занесли, на лавку поставили. Кума:
– Борща будеш?
– Буду, – кажу.
Сіли за стіл. Кума теж посьорбала трохи. Борщ у неї завжди смачний був. Потім і говорить:
– А там точно Петрик? – І на труну закриту дивиться.
– А хто ж ще?
– Взимку в Можарах жінці теж чоловіка привезли в закритій труні. Вона відкрила – а то не чоловік виявився. На-плутали десь.
– Та ну, – кажу, – навряд чи.
– Давай відкриємо, куме!
Що робити? Сходив в машину за монтуванням і молотком. Відкрили. Дивимося. А що дивитися, коли у нього півголови немає?! Його денеровський снайпер майже впритул зняв. А кума:
– Слава Богу: Петрик! – І перехрестилася.
– Слава Богу, – кажу, – кума, слава Богу!
– Бачиш: родимка на шиї. Петрик про неї завжди говорив: «Це мене, мамко, янгол – охоронець поцілував. На щастя».
Я давай назад кришку приладнувати.
– А правда, кум, що пам’ятник безкоштовно поставити повинні? Чи, може, брешуть?
– Правда, кажу, поставлять. І пам’ятник, і стіл, і лавку, щоб сидіти.
– Ось і добре. Буде тепер куди мені у свята ходити, після церкви. У Оксани син ще в 14-му десь під Катеринівкою пропав. Досі поховати по- людськи не може. А я Петрика у Богородиці вимолила. Ти, кум, їдь, тебе дома чекають. Я ж не одна тепер.
А що я? Сів, поїхав, у своїх переночував. Потім назад.
Прийшов до начмеда:
– Все, кажу, Андрійович, не можу більше. Краще – в око-пи, на передок.
А він:
– На передок завжди люди будуть. А на твоє місце – спробуй знайди кого. Йди вже з Богом, відпочивай! Завтра вранці заглянеш – я тобі нові папери оформлю.
Долгая пауза. Ахилл и Шумахер смотрят друг на друга.
АХИЛЛ. Эй, Шумахер! Как там телёнок? А то целый вечер душа не на месте.
ШУМАХЕР. Живой!
Занавес
День пятый
На авансцене сидит Мария. Перед ней – большая корзина с яблоками. Мария чистит яблоки и бросает их в ведро. На заднем плане Ной, Ахилл, Че Гевара и Шумахер работают у деревянной стены. Ной – в паре с Че Геварой, Ахилл – в паре с Шумахером. Сейчас стена выглядит совершенно целой. Как и в третий день, звуковым фоном идёт производственный шум: стук молотков, визг пилы…
НОЙ. Чудеса… Пятый день тишина. Когда было такое?! АХИЛЛ. Видать, правда: на самом верху договорняк был. ЧЕ ГЕВАРА. Фартовая наша хозяйка!
ШУМАХЕР. Если дожди не зарядят – через пару дней всё добьём.
АХИЛЛ. Успеем. Не будет дождя.
ЧЕ ГЕВАРА. С чего взял?
АХИЛЛ. Мне в плену «айдаровцы» костыли перебили. (Хлопает ладонью по ногам.) Теперь перед дождём крутит – мама не горюй! Мне прогноз погоды на хрен не нужен!
ШУМАХЕР. Везёт тебе…
НОЙ. А яблоки сладкие, хозяйка?
МАРИЯ. Попробуйте, а то все на варенье уйдут. Белый налив в этом году как никогда уродился…
Пауза. Работают.
ШУМАХЕР (Ахиллу). Куму, чтоб на блокпост попасть, всем селом деньги собирали. Так он за месяц долги раздал. Надо было и мне поднапрячься. А за баранкой что? Ну бензин когда-никогда сэкономишь… (Вздыхает.)
ЧЕ ГЕВАРА. У Шуми «газель» прожорливая. Больше «краза» ест. Куда бензин только уходит?!
Выразительно смотрит на Шумахера.
ШУМАХЕР. Карбюратор менять нужно. Давно говорю.
АХИЛЛ (Шумахеру). Почём щас медь на Украине?
ШУМАХЕР. Смотря где. И сто гривен принимают, и сто двадцать.
АХИЛЛ. Не кисло! У нас – стыдно сказать… С начала войны половина точек закрылась – выгоды никакой! А раньше… Помню, в 14-м пацаны «градом» на пустыре шпульнут – глядь, а в посадке уже местные с тачками нарисовались. Ждут. И что ответка вот-вот прилетит им похер дым! Пацаны гадают: что за хрень?! Потом въехали: гильзу «града» на поллитра самогона сменять можно!
ШУМАХЕР. Теперь дурных нет – арта сама гильзы на приёмку тянет.
Работают.
НОЙ (Че Геваре). Где ты так гвозди вколачивать надрочился?
ЧЕ ГЕВАРА. А я стройку всегда любил. Первый раз после третьего курса на шабашку попал. Пацаны, что со мной пришли, три месяца на подсобе мусор таскали, а я через две недели гипс уже крутил не хуже спецов. Тогда как раз аэропорт к евро достраивали. Фирма Ринатовская генподрядчиком была…
Пауза. Ной на несколько секунд прекращает работу.
НОЙ. Так ты донецкий, что ли?! ЧЕ ГЕВАРА. Не похож?
Пауза. Продолжают работу.
ЧЕ ГЕВАРА. А в конце лета, как бабки платить, приходит прораб от Ахметки объёмы принимать. Тощенький такой задрот в очках. Полдня лазил везде с уровнем и рулеткой. А потом и говорит: ты, мол, пацан, колонну завалил! А я: ты, дядя, не подохренел ли часом?! Очки сними! Колонна ему не в уровне… (Смеётся.) Где теперь, интересно, колонна та?
НОЙ. И что – зажали бабки?
ЧЕ ГЕВАРА. Зажали.
АХИЛЛ. Прораб, небось, бабло твоё и закрысил.
ЧЕ ГЕВАРА. А мне похер кто. Я с тех пор журнал «Форбс» на досуге почитывать люблю. Там пишут, сколько наш Ахметка стоит. То ли 10 лярдов, то ли 12. Уже забыл.
Только, думаю, брешете: минимум, на штуку баксов меньше. Седьмой год мне торчит, падла. Это без процентов ещё. Я счётчик-то не включал.
НОЙ. Так ты на майдане долг старый струсить думал?
ЧЕ ГЕВАРА. А что – нельзя?
Работают.
АХИЛЛ (Шумахеру). Харэ, перекур… (Протягивает сигарету.) Угощайся. Если чё – ещё найдём. (Подмаргивает Шумахеру, украдкой смотрит на Ноя.) Ты фильм «Троя» видал?
ШУМАХЕР. Нет. А что?
АХИЛЛ. Я тебе так скажу, Шуми: войну из-за бабы затевать – последнее дело! Если у тебя думалка работает – ты нормальную причину для войны найди! Ну, из-за денег там или из-за земли. Это я понимаю. У пиндосов вон – и бабок завались, и земли хватает. Так они чисто из-за понтов своих в залупу лезут. Все уже в мире под них прогнулись, только мы не прогнулись. Да ещё – Китай. Но китайцы – так, не в счёт.
МАРИЯ. Я «Трою» смотрела. Классный фильм!
АХИЛЛ (оживляясь). Правда?! А Брэд Питт?! Красава! Помнишь, как он Гектора на поединке валит?
Размахивая молотком, пытается изобразить поединок Ахилла и Гектора.
МАРИЯ. А мне понравилось, где он Приама с Брисеидой отпускает домой. Ахилл ведь пожалел тогда, что выбрал славу вместо семьи.
Ахилл с Шумахером подходят к Марии.
АХИЛЛ. Ничё не пожалел. Ему слава вообще до фени была. Это в фильме всё сочинили… У меня дядька в Норильске смотрящим на районе был. Всю босоту местную в кулаке держал. А под старость, по синему делу (щёлкает по кадыку) из ума выжил. Не узнавал никого. Все углы в квартире зассал. Фонило так, что зайти невозможно. Пять лет! У тётки самой под конец чуть крыша не съехала. (Пауза.) Просто не захотел Ахилл так помирать – в стенах обоссаных и в собственном дерьме. На войне попервах стрёмно, конечно – яйца ни у кого не железные. А потом – ничё, привыкнешь. Здесь каждый день туда, за поребрик заглядываешь. (Смотрит вверх.) И страшно, и весело. Будто грамм двести принял или травки курнул…
Пауза. Ахилл и Шумахер берут из корзины яблоки.
МАРИЯ. Знаешь, Брэд Питт – он ведь тоже пиндос.
АХИЛЛ. Да ладно! Какой же он пиндос?! Нормальный мужик. У него детей шестеро.
Ест яблоко.
АХИЛЛ. Я, когда с севера сюда приехал, абрикосы первый раз в жизни на деревьях увидал. Обалдел поначалу. Они тут, считай, в каждом дворе. Лежишь себе под деревом, как Адам в раю, абрикосы сами тебе в рот падают…
МАРИЯ. Мне ночью сегодня Тоха приснился. Пришёл, постоял молча и дальше, к реке потопал.
Ахилл перестаёт есть.
АХИЛЛ. И как он… выглядел?
МАРИЯ. Обыкновенно. В берцах, в камуфле, с сидором за спиной. Без снайперки только.
АХИЛЛ. Понятное дело, зачем она ему там? (Пауза.) Целый? С руками?
МАРИЯ. Конечно. А как ещё?
Пауза.
ШУМАХЕР. В Германии яблоки в магазинах – одно в одно, ни пятнышка, ни червячка. (Доедает яблоко.) А пожуёшь – трава травой.
Выбрасывает огрызок. Вместе с Ахиллом возвращаются к стене, в глубину сцены. Ахилл по дороге проходит мимо Ноя.
АХИЛЛ (Ною). Не напрягайся, братуха, не слепится у вас с хозяйкой. Чуйка у меня.
НОЙ. Тебе-то что?!
АХИЛЛ (пожимая плёчами). Ничё. Просто не напрягайся…
Хлопает Ноя по плечу, идёт дальше. Продолжает работу с Шумахером.
НОЙ (Че Геваре). А ты в Донецке где жил?
ЧЕ ГЕВАРА. На Ленинском проспекте, у Вечного огня. В 33-й школе учился. Отец 20 лет на шахте Засядько отпахал. А потом его тупо – коленом под зад. Два года до пенсии доработать не дали.
НОЙ. Школу твою в 14-м «градом» разбили.
ЧЕ ГЕВАРА (пожимая плечами). Я виноват, что корректировщик попался херовый?!
НОЙ. А мы на Евдокиевке жили, в своих домах.
ЧЕ ГЕВАРА. Это где олень железный на терриконе?
НОЙ. Ага. Его даже в 90-х никто на металл не сдал.
МАРИЯ. Оттуда, с террикона, завод виден, и город, как на ладони, и степь вдали. Зимой на санках спускаться хорошо, а летом – на велосипеде…
НОЙ. Я этого оленя всю жизнь нарисовать хотел. Сколько раз брался – ничего не выходило: всё тусклое, размытое, неживое… А сейчас бы, наверное, смог – после всего. Я на войну даже карандаши с красками взял. (Смеётся.) Думал, времени свободного будет до хрена. Только в первом же окопе всё бросил. (Пауза.) Самое трудное – оленя ухватить, чтоб понятно было: он не карабкался снизу по склону, он спрыгнул сверху, из-под облаков! Олень – лёгкий контур углём, город – лессировка: кобальт, ультрамарин, солнце – кармин или…
МАРИЯ. Как ты попал на войну, Ной?!
Ной подходит к Марии. За ним идёт Че Гевара, берёт яблоки из корзины и устраивается неподалёку.
НОЙ (другим тоном). Я в автобусе ехал. На блокпосту «укры» священника обыскали. В сумке георгиевскую ленточку нашли. Заставили могилу копать – у меня на глазах.
МАРИЯ. Он живым остался.
НОЙ. А мне что было делать?
МАРИЯ. Уехать можно. Мир большой, Россия большая.
НОЙ. Зачем? Сюда ещё мой прадед из-под Курска приехал – на Юзовский завод. Дед на Мушкетовском кладбище лежит, отец – на Щегловском. Зачем уезжать?!
МАРИЯ. Чтобы не убивать.
НОЙ. Ага. Забить и простить. (Качает головой.) Не выйдет!
Пауза. Че Гевара неподалёку с хрустом ест яблоки. На заднем плане Ахилл и Шумахер с грохотом роняют невидимую доску.
МАРИЯ. Ной праведником был.
НОЙ. И что это изменило? Всё равно – потоп.
МАРИЯ. Неправда. Ной себя спас. И те, кто рядом с ним спаслись – люди, звери…
НОЙ. Ну да, каждой твари по паре. Только на войне праведников нет.
МАРИЯ. Не праведники, так мученики – всё одно.
Пауза.
ЧЕ ГЕВАРА. Сладкие яблоки, правда, гнилых много. МАРИЯ (Ною). Постой, я сейчас.
Встаёт, направляется к двери. Ной порывается войти за ней.
МАРИЯ. Не ходи за мной!
Заходит в дверь и быстро возвращается с бумагой, карандашами и красками.
МАРИЯ (Ною). Рисуй!
НОЙ. Откуда они у тебя?!
МАРИЯ. Неважно. Это – подарок. У тебя ведь день рождения завтра?
Ной берёт подарок в руки.
АХИЛЛ (со своего места). У кого днюха? ЧЕ ГЕВАРА. У Ноя!
ШУМАХЕР. Правда?
НОЙ. Ага.
АХИЛЛ. А чего ты шифруешься, братуха?!
ЧЕ ГЕВАРА. Завтра тебе, по-любасу, выставляться придётся!
НОЙ. Выставлюсь. После работы выставлюсь.
Вертит в руках бумагу, краски, карандаши. Садится, начинает рисовать.
НОЙ. Кажется, сто лет в руках карандаш не держал…
Ахилл, Че Гевара, Шумахер один за другим оставляют работу и подходят к Ною. Внимательно смотрят. Ной рисует, не обращая ни на кого внимания. Мария в стороне чистит и режет яблоки. Становится тихо. Так тихо, что слышно, как карандаш царапает бумагу…
День шестой
Ной, Ахилл, Че Гевара и Шумахер на авансцене.
НОЙ. Каждое утро ты откидываешь полог шатра, пересчитываешь овец, гонишь их на пастбище.
АХИЛЛ. Смотришь, как Эгейское море подступает к ступеням дворца.
ЧЕ ГЕВАРА. Спешишь в министерство вооружённых сил по узким улочкам Гаваны.
ШУМАХЕР. И думаешь, что так будет всегда, что уже никогда ничего не случится.
НОЙ. Но однажды в громе и молнии ангел сходит с небес.
АХИЛЛ. И является гонец от Менелая.
ЧЕ ГЕВАРА. Он говорит, что для меня и Фиделя Куба слишком мала.
ШУМАХЕР. И назад тебе уже не вернуться.
НОЙ. Потому что на землю упали первые капли дождя.
АХИЛЛ. И Парис натянул свой лук на краю террикона.
ЧЕ ГЕВАРА. И палач Теран вытащил соломинку с коротким концом.
ШУМАХЕР. И ты мчишься по горному склону, закрыв от восторга глаза.
НОЙ. Туда, где сияет вершина Арарата, слепленная из снега и света.
АХИЛЛ. Где в донецких парках в июле осыпается с ветвей абрикос.
ЧЕ ГЕВАРА. Где от горизонта до горизонта простёрлась обетованная земля Аргентины.
ШУМАХЕР. Где в сказочном домике со шпилем на башне сварен борщ и растоплен камин.
НОЙ. Где любят и ждут.
АХИЛЛ. Любят и ждут.
ЧЕ ГЕВАРА. Любят и ждут.
ШУМАХЕР. Любят и ждут.
Затемнение. Из затемнения – взрыв хохота. Ной, Ахилл, Че Гевара, Шумахер в расслабленных позах, устроившись на земле, празднуют днюху Ноя. Видна большая бутылка самогона, картошка, овощи, открытые банки тушёнки.
ЧЕ ГЕВАРА. Я отвечаю, у Шуми реально жир вместо брони! Все осколки от пуза отлетают. Ему даже по штатке бронник не положен.
АХИЛЛ. А в окопе как с пузом таким?
ЧЕ ГЕВАРА. Так Шумахеру отдельный капонир экскаватором копают. По индивидуальному размеру.
Хохот.
НОЙ. А ничего тушёнка – нажористая. Домашняя, видать.
АХИЛЛ (Шумахеру). Ты бы Ною на днюху хотя б банку тушняка организовал. А, Шуми?! Давай, не жмоться!
ШУМАХЕР. Подарю.
НОЙ. Все слыхали?! Потом отмазки не катят.
Ахилл разливает.
АХИЛЛ. Ну, за тебя, братуха! ЧЕ ГЕВАРА. За тебя! ШУМАХЕР. За тебя!
Чокаются. Выпивают.
ШУМАХЕР. У вас хоть жратва человеческая, а у нас кормят всяким дерьмом. Думаешь, от хорошей жизни тушёнку из дома тягаешь?
ЧЕ ГЕВАРА. Сыч на той неделе в банке с консервами зубы нашёл. Реальные зубы, а чьи – хрен поймёшь. Не коровьи, вроде, и не собачьи.
НОЙ. То чупакамбра была. Точно говорю! Это потому, что её вместо курицы сожранной на фарш пустили.
ЧЕ ГЕВАРА. Это потому что зам по тылу наш – чмо конченое. Находит задёшево бутор всякий вместо еды, а бабки себе в карман кладёт.
АХИЛЛ. Я бы этих крыс тыловых сразу к стенке ставил. Без трепотни лишней. На чужой крови раскрутиться хотят, мудачьё.
НОЙ (смеясь). Это ж сколько народу придётся обнулить?!
ШУМАХЕР. А передок тем временем с голодухи загнётся.
АХИЛЛ. Поглядишь, после войны вся эта гниль первыми героями окажется. Вылезет из подвала тушка в камуфляже, на трибуну вскарабкается и начнёт грузить, как он самолично с гранатомётом за самоходками гонялся…
ЧЕ ГЕВАРА. Наш начальник арты всю войну в бункере просидел. Под обстрелами в каску свою срать ходил – нос высунуть боялся. А недавно встретил – у него медалек от шеи до яиц. На спине только место осталось.
АХИЛЛ. Чё, прям в каску?
ЧЕ ГЕВАРА. В каску! А подтирался приказами из нашего Генитального штаба.
Хохочут.
НОЙ. Разливай, Ахилл, не тормози! ЧЕ ГЕВАРА. На переправе руку не меняют!
Разливают, пьют.
ШУМАХЕР. Хлопцы, случай вспомнил смешной. У нас мехвод был – из трактористов бывших – так он в 14-м, когда танки колонной на нулёвку гнали, на всех светофорах на красный свет тормозил. Как его взводный не дрючил – не помогало. Привычка!
ЧЕ ГЕВАРА. Это он гайцов боялся. А если заметили бы – да на штрафплощадку!
Хохочут.
НОЙ. В Донецке в 14-м ГАИ вообще не было. После того, как четверых гайцов правосеки на Октябрьском положили, всех как ветром сдуло.
АХИЛЛ. А что им было в Донецке ловить? В ту пору город, считай, пустой стоял. В семь вечера в центре – ни машины, ни пешехода.
ЧЕ ГЕВАРА. Артобстрел – лучший способ борьбы с пробками!
НОЙ. А в 15-м летом еду на отцовской «девятке», гляжу – стоит. Гаец, живой! Тощий, задроченный – и палочкой машет. Рука у него от волнения трясётся. Я чисто из жалости тормознул. Вдруг, думаю, случилось чего. А он мне: у вас, водитель, задний фонарь не горит. И глазки опустил. Прикинь! А у меня два дня назад в десяти метрах от машины 120-я легла. Какой на хер фонарь, когда кузов – в решето?!
АХИЛЛ. Я бы ему сразу – промеж рогов!
НОЙ. Ты что! Меня тогда реально чуть на слезу не прошибло. Всё, думаю, раз гайцы вернулись, теперь точно – скоро мир. Это как грачи весной.
АХИЛЛ. Зато сейчас будки поотъедали. Скоро Шумахера перегонят.
ШУМАХЕР. Ну и где он?
НОЙ. Кто?
ШУМАХЕР. Мир?!
Пауза.
АХИЛЛ (качая головой, печально). Пока пиндосы…
ЧЕ ГЕВАРА. Да что ты к пиндосам своим привязался? Я за три года на войне ещё ни одного не видел.
АХИЛЛ. Ага, дураки они по передку лазить. Пиндосы в штабах сидят.
ШУМАХЕР. Не будет мира, мужики. Долго не будет. Сперва одно перемирие заключат, потом – второе, третье… Пока все не перемирятся на хрен. (Проводит по горлу большим пальцем.) Человек – он до первой крови человек. Потом зверем становится. Не остановишь.
Пауза. Все мрачнеют.
АХИЛЛ. А ты, Шуми, видать, без работы боишься остаться?! Если мир – «газель» твою на прикол ставить придётся.
ШУМАХЕР. Так мне без разницы, где баранку крутить. Я до войны длинномеры на Польшу гонял. Хорошая была работа. Лучше, чем мертвецов через Днепр переправлять.
Долгая пауза.
ЧЕ ГЕВАРА (пытаясь разрядить обстановку). Случай смешной вспомнился. У нас в батальоне один приколист был, Физрук позывной. Так он гирю двухпудовую с собой на войну взял!
НОЙ. Гирю?
АХИЛЛ. На хрена?
ЧЕ ГЕВАРА. Зарядку делать, мышцу качать. Каждое утро. Как часы! Если, конечно, обстрела нет. Когда мы из Новосветловки выходили, он эту гирю на «бэтэр» пытался затянуть. Кругом «град» уже ложится, звездец лютый, а он…
Все, кроме Ахилла, смеются.
АХИЛЛ. Повтори.
ЧЕ ГЕВАРА (со смехом). «Град» ложится, а Физрук гирю на «бэтэр» тянет…
АХИЛЛ. Не, раньше повтори. Откуда вы тогда выходили? ЧЕ ГЕВАРА. Из Новосветловки…
Ахилл ударом кулака сбивает Че Гевару с ног.
ЧЕ ГЕВАРА (пытаясь подняться). Ты что, оху…
Ахилл бьёт снова.
АХИЛЛ. Сучонок! Так ты в «Айдаре» служил?! Убью!
Че Гевара пытается защищаться, но Ахилл сильнее. Шумахер делает шаг в сторону дерущихся.
НОЙ (останавливая Шумахера). Не лезь! АХИЛЛ. Убью гниду! Живого урою!
Избивает лежащего на земле Че Гевару. На шум из двери выходит Мария. Че Гевара с трудом встаёт на колени и выхватывает мину из вещмешка. Выставляет руку с миной перед собой. Ной и Шумахер отступают назад. Ахилл делает шаг вперёд, подходя к Че Геваре вплотную.
ЧЕ ГЕВАРА. Назад! АХИЛЛ. Давай! Давай, не ссы! Обосрался?! Давай, сука!!!
Рука Че Гевары безвольно опускается. Ахилл подходит к Ною.
НОЙ. А если бы рвануло?
АХИЛЛ. Умирать только первый раз страшно… И потом, он замедлитель не выставил. Хера бы она взорвалась.
Ной, Ахилл и Шумахер отступают в глубину сцены. Че Гевара на коленях остаётся стоять на авансцене, вытирая разбитое в кровь лицо. К нему подходит Мария. Пауза.
ЧЕ ГЕВАРА. Я ведь, когда Макса убили, тоже на колени стал.
Смотрит на Марию.
МАРИЯ. Думаешь, это важно? (Пожимает плечами.)
ЧЕ ГЕВАРА. Я смутно всё помню: крики, темнота… Мне тогда, походу, арматуриной башку зацепило. Меня брат вывел. Он тоже был там, среди этих. (Пауза.) Мы после с братом только раз виделись.
МАРИЯ. В Мариуполе?
ЧЕ ГЕВАРА. Ага. В аэропорту… Скажи, какого лешего он в Марик полез?! Придурок конченый! На что рассчитывал?! (Пауза.) Мои до сих пор думают, что это я его сдал.
МАРИЯ. Ты мог хотя бы матери позвонить. Объяснить всё, как есть. Два года уже прошло.
ЧЕ ГЕВАРА. А мне оправдываться не в чем. СБУшники брата по каким-то своим каналам прокачали. Меня дёрнули только, чтобы подтвердить.
МАРИЯ. Подтвердил?
ЧЕ ГЕВАРА. А что я должен был сказать? Мол, братан в Донецке в 14-м розы на клумбах высаживал?! Они лучше меня всё знают. (Пауза.) Если бы я в дэнэровское МГБ загремел, брат то же самое сделал.
МАРИЯ. Может – да, может – нет… Кто ж теперь это узнает?
Пауза.
ЧЕ ГЕВАРА. Знаешь, я раньше думал, гражданская война – это когда встаёт вся страна: половина за красных, половина за белых. Кто кого. Чья правда – тот и победит. А выходит, народ на трибунах сидит и смотрит, как две команды друг друга мочат. Будто бои без правил. Или футбол: «Шахтёр» – «Динамо»… Ждут тупо, чья возьмёт. А реально – всем пофиг! Из нашей сотни майданной только четверо воевать пошли. Остальные… Док в Киеве остался, Лысый в Познани машины марафетит. А Додик с Гансом вообще в Москву подались. Теперь риэлторами работают, в фейсбуке постят на фоне Кремля. Я сперва думал – это они по приколу. А потом понял: им реально до задницы. Лишь бы бабло в карман капало. Неужели они забыли?! И Макса, и остальных?.. А если всем пофиг, для чего тогда всё? В чём смысл?! Объясни!
Пауза.
МАРИЯ. Мне рожать скоро – вот смысл.
Че Гевара смотрит на живот Марии.
ЧЕ ГЕВАРА. Тебе легче. Я так не сумею…
С трудом встаёт на ноги и уходит вглубь сцены. Мария остаётся стоять на авансцене одна.
День седьмой
Вещмешки свалены в общую кучу в глубине сцены. Ахилл с Шумахером возятся около вещмешков. Че Гевара на авансцене читает книгу. Ной у дверей прощается с Марией.
АХИЛЛ (Шумахеру). С утра ноги выкручивает – хоть вешайся! (Достаёт начатую бутылку, отхлёбывает.) Для анестезии… Вчера полбутыля не допили. Будешь? (Протягивает Шумахеру бутылку.)
ШУМАХЕР. В такую жару самогон глушить – железные нервы иметь нужно… Давай.
Берёт бутылку у Ахилла, делает глоток. Вместе отходят в сторону.
НОЙ (Марии, рассматривая стену). Сюда бы битума ещё килограмм пятьдесят – по стыкам пройтись, для надёжности. Тогда точно не протечёт. Только где сейчас битум возьмёшь?
МАРИЯ. Ничего, и так хорошо.
АХИЛЛ. Ты, Шуми, давно на войне?
ШУМАХЕР. Третий год.
АХИЛЛ. Долго. Смотри, никакая баба столько ждать не станет. Придёшь с войны – а в твоей постели член с усами. Ты его за жабры – тебя в ментовку. Домой отпустят, а куда идти, если дома нет?! Да, Шуми?! Давай!
Пьют.
НОЙ (Марии). Хотел тебя спросить… МАРИЯ. Про мужа? Погиб он. НОЙ. При обстреле? МАРИЯ. Меня спас – а сам погиб…
Пауза.
НОЙ. Знаешь, у меня в Донецке квартира пустая стоит. Мне она теперь без надобы. Ты – приезжай, живи. Сколько захочешь. Я своих предупрежу. Родишь – там видно будет…
МАРИЯ. Так хозяйство у меня: две собаки, две кошки, две коровы… А теперь ещё и телёнок прибавился. На кого бросить? (Пауза. Смотрит на Ноя.) И потом – я мужа люблю.
НОЙ. Так он же мёртвый. А я – живой пока.
МАРИЯ. Какая разница?
Пауза.
ШУМАХЕР (Ахиллу). У нас в селе мужиков, считай, не осталось. Все на заработки подались. Жинка целый день по хозяйству. Свиньи, коровы… Хозяйство за день так выдрочит – никакого мужика не захочешь.
АХИЛЛ. Зато вы теперь – свободные люди.
ШУМАХЕР. Это без коровы ты – свободный человек. А с ней – какая свобода? Корова за тебя всё решает: когда ложиться, когда вставать… Слава Богу, дети выросли – помочь могут. У тебя, Ахилл, дети есть?
АХИЛЛ (с гордостью). Есть. Сын! Вот такой пацан растёт! (Показывает два больших пальца.) Ему сейчас лет четырнадцать, наверное. Или пятнадцать…
Пьют.
НОЙ (Марии). А у меня с женщинами всегда так. По-лёгкому – так, на раз-два. А если всерьёз – не срастается что-то. Не поймёшь где – только не срастается.
МАРИЯ (замечая лист бумаги в руках у Ноя). Покажи.
Ной показывает ей рисунок. Ждёт реакции. Постепенно сникает.
НОЙ. Фигня. Сам знаю. МАРИЯ. А олень? НОЙ. Пробовал. Не выходит.
Хочет выбросить рисунок.
МАРИЯ. Не надо. Оставь мне.
Берёт рисунок в руки. Это – корабль, плывущий по волнам, нарисованный незатейливо и просто. Мария закрепляет рисунок Ноя на деревянной стене и заходит в дверь.
ЧЕ ГЕВАРА (держит книгу в руках, но произносит монолог, не глядя в неё). Дорогие старики! Я любил Вас крепко, только не умел выразить свою любовь. Я слишком прямолинеен в своих действиях и думаю, что иногда меня не понимали. К тому же было нелегко меня понять, но на этот раз – верьте мне. Итак, решимость, которую я совершенствовал с увлечением артиста, заставит действовать хилые ноги и уставшие лёгкие. Я добьюсь своего. Вспоминайте иногда этого скромного кондотьера ХХ века.
Поцелуйте Селию, Роберто, Хуана-Мартина и Пототина, Беатрис, всех. Крепко обнимает Вас Ваш блудный и неисправимый сын Эрнесто.
Ной подходит к Че Геваре, прислушивается к его последним словам. Ахилл с Шумахером в глубине сцены продолжают выпивать.
ЧЕ ГЕВАРА (показывая Ною книгу). Биография Че Гевары. Последнее письмо родным.
Пауза.
НОЙ. Ахилл после плена таким стал. Они с Тохой как братья были. Ещё с Чечни.
ЧЕ ГЕВАРА. Ерунда. Перепонка срастётся. И зубы новые вырастут. Какие обиды?
Ной берёт из рук Че Гевары книгу, разглядывает.
ЧЕ ГЕВАРА. Хочешь почитать?
Ной листает книгу.
НОЙ. Че Гевара – он же за коммунистов воевал, а ты…
ЧЕ ГЕВАРА. Это неважно. Он за справедливость воевал, за лучшую жизнь.
НОЙ. Для него идея важнее человека была. Ему любого под ноль зачистить, как два пальца…
ЧЕ ГЕВАРА. Ной, ты же нормальный. Почему ты с ними? (Кивает на Ахилла.) Неужели тебя ещё не достало?
НОЙ. Что?
ЧЕ ГЕВАРА. Всё это скотство – то, как мы живём?! Почему у нас нельзя, как у людей?! Чтобы не воровать, не гадить в подъездах? Чтоб закон – один для всех? Всего-то де-лов – поменять сотню мудаков у власти. Тех, кто намертво к корыту присосался.
НОЙ. Ничего не изменится, команданте. Новые придут – такими же станут.
ЧЕ ГЕВАРА. Изменится, если как следует по башке дать. И новым, и старым. Они – когда по башке – очень даже хорошо понимают.
НОЙ. Тысячу лет уже пробуют – только не выходит что-то. (Пожимает плечами.) Может, у тебя получится?
ЧЕ ГЕВАРА. Потому и не выходит, что прошлое нас клещами держит. А если на прошлое молиться, тогда в настоящем ничего не нужно менять. Правда, удобно? Всех наших героев и святых в учебниках так отфотошопили – родная мать не узнает. А я о каждом знаешь сколько весёлого порассказать могу?! Я ведь историк… Ничего не было, Ной, поверь! Ничего, о чём жалеть стоит. Только кровь, грязь, скотство. То же, что сейчас. Ты просто боишься признать, что всю жизнь в миражи верил. Почитай! (Протягивает книгу.) Он хотя бы попробовал что-то изменить, начать с чистой страницы. А если где и накосячил, то заплатил сполна. Бери.
НОЙ. Тебе самому нужна.
ЧЕ ГЕВАРА. Я на память всё помню. Считай, это подарок на днюху. Я в сидор твой кину…
Подходит к сложенным вещмешкам. Спиной к залу кладёт книгу в вещмешок. Ной всё это время в задумчивости сидит на авансцене. Че Гевара возвращается.
НОЙ. В Донецке, где телецентр сейчас, в 41-м лагерь для пленных был. Прям под открытым небом. Наши норы рыли в земле, чтобы от холода и дождя спрятаться. Местные туда еду носили, через колючку забрасывали – кто что мог. И бабка моя тоже ходила.
ЧЕ ГЕВАРА. А немцы разрешали?
НОЙ. Немцы разные были. Кто-то поверх голов стрелял, кто-то специально отворачивался: мол, не вижу ничего. Смотрит однажды бабка – в толпе пленных муж её стоит, дед мой. Он в самом начале войны без вести пропал. Бабка глазам не поверила. Крикнула «Стёпа!» – а он голову поднял. Ладно. А дальше что делать? Зиму в лагере пережить нереально было. Тогда бабка догадалась: вместе с едой деду цивильную одежду передала. Он, когда пленных на работы выгоняли, переоделся потихоньку – и ушёл.
ЧЕ ГЕВАРА. Так запросто?
НОЙ. Пленные там десятками мёрли. Кто их считал?
ЧЕ ГЕВАРА. А дальше что?
НОЙ. Ничего. Вернулся дед домой, наших дождался. Потом снова воевать ушёл…
АХИЛЛ (Шумахеру). Звездец, костыли крутит… (Растирает ноги.) Курить есть?
ШУМАХЕР. Утром последнюю пачку приговорили.
АХИЛЛ (хлопая себя по карманам). И у меня голяк. Погоди… (Подмаргивает Шумахеру.)
Подходит к сложенным вещмешкам. Долго копается там спиной к зрительному залу.
НОЙ. После войны дед с бабкой в бараке жили. Дом деревянный в два этажа, на восемь хозяев. Семь квартир – семь вдов: дед один с войны живым вернулся. Представь, каково им было? И бабке каково? Ругались, мирились, дрались, потом опять – на мировую… А праздник – все во дворе, за общим столом. Дед однажды, в 46-м из деревни бочку с огурцами солёными привёз. Половину сразу по квартирам раздал. Половину в миску – и на стол. По богатому. Ну и остальные подтянули – кто что смог. Я всё представить пытаюсь, как они тогда там сидели? Сумерки, считай, ночь – умбра, индиго… Дед с бабкой – в центре стола.
Керосинка тусклая. Деду сорока нет, а он – почти старик, сгорбленный, голова седая – кобальт, белила… И бабы вокруг – от двадцати до сорока. Вечные вдовы. Без шансов. Потому как 46-й год: всех мужиков свободных по дороге, на станциях из эшелонов разбирают. И пятна света на лицах от керосинки – светлая охра, краплак… Будто лица сами светятся, изнутри. Как у рембрантовских святых…
Пауза.
ЧЕ ГЕВАРА. К чему ты это – про деда, про бочку с огурцами?
НОЙ. Да так, просто вспомнилось. (Пауза.) Дед после войны ещё десять лет прожил. Сына успел родить, дом построить. Завод, считай, на голом месте запустить. Дедовы станки до сих пор ещё крутятся.
ЧЕ ГЕВАРА. Завод всё равно скоро под нож пустят. Кому он нужен теперь? И оленя твоего на металл сдадут. Ахилл и сдаст. (Кивает в сторону Ахилла, который всё ещё копается около мешков.) Он на гражданке ничего, кроме этого, делать не умеет… Скажи, что он забыл на нашей земле?!
Пауза.
НОЙ. Ты же не любишь здесь ничего. Разве это твоя земля, команданте?!
Пауза. Мрачный Ахилл подходит к Шумахеру.
ШУМАХЕР. Ну?! АХИЛЛ. Облом. Магазин на переучёт закрылся.
Допивает остатки самогона из бутылки, отбрасывает её прочь. Идёт к Ною на авансцену. Прихватывает по дороге свой и Ноев вещмешок. Че Гевара подходит к Шумахеру.
АХИЛЛ. Ну что, попрощался с хозяйкой?
НОЙ (без энтузиазма). Ага. Нормально всё.
АХИЛЛ. Говорил, не слепится у вас ничего. Хорошая она баба, да не твоя.
Пауза. На заднем плане Че Гевара и Шумахер завязывают свои вещмешки.
НОЙ. Мне Че Гевара на днюху книгу подарил.
АХИЛЛ. Красава! Только он вместе с книгой мину тебе в мехарь закинул. Тоже в подарок, наверное. Я случайно полез…
Пауза. До Ноя начинает доходить смысл сказанного.
НОЙ. Чего?.. Гнида… Гондон!
Бросается к Че Геваре, но Ахилл успевает схватить Ноя в охапку и удержать на месте. Че Гевара и Шумахер спиной к зрительному залу, как ни в чём не бывало, закидывают вещмешки на плечи.
АХИЛЛ. Да стой ты! Стой, братуха! Не кипишуй! Пускай валят к грёбаной матери, пидорасы. Их, уродов, всё равно жизнь накажет!
НОЙ (постепенно успокаиваясь). Долго ждать придётся.
АХИЛЛ (глянув на часы). Минут пятнадцать. Я замедлитель на полчаса выставил.
НОЙ. Не понял. Где мина?!
АХИЛЛ. Шуми в мародёрку сунул. Он – мужик запасливый, ему пригодится.
Лучезарно улыбается. Пауза. Ной смотрит на Ахилла.
АХИЛЛ (виновато разводя руками). Не пропадать же добру!
Че Гевара и Шумахер подходят к Ною и Ахиллу.
ШУМАХЕР. Мужики, сказать хотел… По грунтовке, у моста снайпера наши могут работать.
ЧЕ ГЕВАРА. Лучше полем идите. А там – вброд. Спокойнее будет.
АХИЛЛ (с воодушевлением). Пойдём! Полем пойдём! (Хлопает Че Гевару по спине.) А Леший с Цыганом на той неделе в посадку вашу ходили – погулять… Вдруг растяжки случайно забыли. Вы уж поаккуратнее там!
ШУМАХЕР. Учтём.
Ной и Ахилл закидывают за плечи свои вещмешки. Прощаются. Пожимают руки, хлопают друг друга по плечам.
ЧЕ ГЕВАРА. Прощайте, пацаны! АХИЛЛ. Лихом не поминайте!
Начинают расходиться в разные стороны. Одновременно замедляют шаг и оборачиваются. Смотрят друг на друга.
АХИЛЛ (поднимая над головой сжатый кулак). Героям слава!
ЧЕГЕВАРА (отвечаятемжежестом). «Шахтёр» чемпион!
В дверях появляется Мария. Герои её не замечают. Снова начинают расходиться. Ной останавливается.
НОЙ. Эй, Шумахер! Ты мне банку тушёнки подогнать обещал! Зажилил, мудозвон?!
ШУМАХЕР. Та нема вже.
НОЙ. Врёшь!
ШУМАХЕР. Все з’їли.
НОЙ. А если найду?!
АХИЛЛ. Ной!
Хватает Ноя за руку, пытаясь остановить. Ной вырывается, решительно направляется к Шумахеру, пытается забрать у него вещмешок. Тот не отдаёт.
ШУМАХЕР. С глузду з’їхав?! Жодної не лишилося! НОЙ. Отдай мародёрку, жлоб!
После короткой борьбы Ной вырывает у Шумахера вещмешок. Копается в нём, отшвыривает в сторону несколько банок тушёнки. Находит мину. Размахнувшись, выбрасывает её прочь.
АХИЛЛ. Дурак. Что это изменит?
Все четверо замирают друг против друга. Никто не знает, что делать дальше. Раздаются звуки, похожие на отдалённую канонаду.
ШУМАХЕР. Всё. Кончилось перемирие. АХИЛЛ. Щас понесётся.
Снова гремит.
ЧЕ ГЕВАРА. «Град»! АХИЛЛ. Пристрелочный… ЧЕ ГЕВАРА. Сейчас полным пакетом врежет! ШУМАХЕР. Откуда летит?! АХИЛЛ. Не один хрен?! ЧЕ ГЕВАРА. Ложись!!! ШУМАХЕР. Падай!!! АХИЛЛ. Все на ноль!!!
Оглушительно грохочет. Все четверо падают, замирая на тех же местах, в тех же позах, что и вначале пьесы. Лежат, словно мёртвые.
МАРИЯ (в дверях, спокойно). Это не «град».
Пауза.
НОЙ. Это – гром. ЧЕ ГЕВАРА. Дождь? АХИЛЛ. Дождь! ШУМАХЕР. Дощ…
Теперь отчётливо слышны раскаты грома и нарастающий шум ливня. Четверо усталых людей облегчённо подставляют лица и руки под невидимые потоки дождя. Улыбаются, смеются. Встают на ноги один за другим. Долгая пауза. Шум дождя. Раскаты грома.
МАРИЯ. Вода поднимается. Надо идти.
Уходит внутрь, оставляя дверь распахнутой. Сейчас деревянная стена напоминает борт огромного корабля. Где-то за стеной мычат коровы, лают собаки, кричит петух. Ной подходит к ковчегу первым, за ним – остальные. Ахилл на ходу подбрасывает и ловит монетку с двуглавым орлом. Дверь закрывается. На стене остаётся корабль, нарисованный Ноем на бумаге. Он трепещет под порывами ветра и, кажется, плывёт куда-то вдаль.
А дождь всё идёт и идёт…
Занавес.
Войти с помощью соц. сетей: