С закрытыми глазами было легче. Гимназист сидел прямо на траве, отгородившись спасительной темнотой от всего мира, и пытался понять, что не так — с миром, с войной, с ним самим. Ничего не получалось, память молчала, отделываясь маленькими почти ничего не говорящими обрывками.

Начало войны, класс, бледное лицо учителя, его срывающийся голос. Он, Антон Земоловский, за второй партой. Нет, не за партой, все вокруг стоят. А кто рядом? Кто впереди? Память молчала. Лицо учителя (кажется, словесник) проступало, словно из густого тумана. Незадолго перед этим гимназист с ним поспорил, только о чем? А вот правительственное сообщение не забылось. Миролюбивая политика Речи Посполитой, провокации на границе, ничем не обоснованные претензии Москвы, вероломный удар на рассвете. Он тогда еще подумал. Нет, не помнит!

Первые вражеские самолеты над Белостоком. Он в школьном дворе, вокруг спорят о том, чьи это машины, потом — запоздалая сирена воздушной тревоги, чей-то крик «Не бежать! Не бежать!». Но они все-таки побежали. Куда? Убежище на соседней улице, в подвале кинотеатра. Как назывался кинотеатр?

Но не это самое страшное. Без мелких подробностей можно обойтись, потом сами вспомнятся (кинотеатр «Колизей»!), но почему он не помнит себя самого? Имя и фамилия звучали, словно чужие. А ведь документы его собственные! Лицо он пытался разглядеть в ручье, когда умывался, потом пан подпоручник внимательно разглядывал фотографию. Значит, он действительно учился в гимназии, жил в Белостоке. Где? С кем? Откуда он родом? Друзья, одноклассники, соседи, родители, наконец? Почему сходу вспомнил стихи Пушкина? Родной язык. Нет, не русский, хотя чем-то похож.

Антон Земоловский вдруг понял, что случилось. Память — зеркало. На первом плане сам человек, рядом те, кто рядом с ним и в жизни. Все прочее — фоном, фреской, уходящей в Прошлое.

Его стерли! Тряпка с едкой кислотой безжалостно уничтожила изображение, оставив лишь края, непонятные фрагменты — такие, как ощущение тяжести в руках, когда он стрелял из немецкого карабина 98k. Упражнение № 1, одна мишень, три дистанции. Его тогда похвалили.

Нет, ничего не понять, ничего толком не вспомнит! Зеркало стерли.

И ничего никому не объяснить. Контузия? Но при контузии кружится голова, человек теряет координацию, а он хоть и с трудом, но прошагал несколько километров. Тело болит, но это просто ушибы, только рана на голове, однако не слишком серьезная.

— Где тут шпион!

Густой тяжелый бас грянул, словно с небес.

— Ну-ка покажись, парень!

Он открыл глаза. Тьма исчезла. Прямо перед ним траву попирали кавалеристские сапоги со шпорами, заправленные в бриджи. Пахнуло лошадиным духом и почему-то коньяком.

Антон Земоловский встал. Будь что будет!

— А поворотись-ка, сынку! Крепко, гляжу, тебе досталось. Поворотись — это, гимназист, команда «Кругом!».

Высокий, плечистый, в выглаженном офицерском мундире, сабля при поясе, кобура, стек в руке.

— Кру-у-угом!

В последний миг он вспомнил, что выполнять команду следует через левое плечо.

— Куртку свою можешь выбрасывать, на тряпки пойдет. Эге, а на затылке тоже кровь! Крепко, крепко приложило. Кру-у-угом!

Лицом уже немолод, морщина рассекла лоб, серые внимательные глаза, выбрит гладко, словно только от цирюльника. Загорелый, крепкий, подтянутый.

— И кто таков будешь?

И как ответить? Гимназист? Эвакуированный? Русский шпион?

— Доброволец Антон Земоловский!

И сразу же стало легче. Он хотел на войну? Вот и будет воевать. Русские — враги, а с остальным позже разберется.

— Прибыл для прохождения службы!

Вновь пахнуло коньяком. Загорелый, ничуть не удивившись, коротко кивнул.

— Молодец! Хвалю, доброволец!..

Приложил два пальца к фуражке с серебряным орлом.

— Майор Хенрик Добжаньский, исполняющий должность командира 110-го резервного уланского полка. Поступаешь в мое распоряжение!

Поглядел куда-то в сторону, чуть нахмурился.

— Почему до сих пор не сменили повязку? Непорядок! Перевязать, переодеть, накормить, уложить спать!

Задумался на миг и внезапно улыбнулся, блеснув крепкими зубами.

— Насчет кухни ты прав, доброволец. Это я приказал, парни уже три дня горячего не ели, решил рискнуть.

Повернулся резко. Исчез. Гимназист — отныне доброволец — вытер со лба внезапно выступивший пот. Неужели все так просто? Взяли — и поверили?

— Признаваться, значит, не желаете?

Пан подпоручник достал портсигар, щелкнул крышкой. Доброволец ничуть не удивился. Но и пугаться не стал.

— Не желаю, не в чем. Но. Кажется, вас, пан подпоручник, ничем не убедишь?

Тот, еле заметно улыбнувшись, протянул портсигар.

— Не желаете?

Ответа не дождавшись, поглядел прямо в глаза.

— Убеждать меня, пан Земоловский, не надо, сам все пойму. Если человек выглядит, как шпион и ведет себя, как шпион — он и есть шпион. Выглядите вы соответственно, ведете — не совсем. Поэтому стану за вами присматривать, причем очень внимательно.

Закурил, пустил дым щегольским серым кольцом.

— Насчет формы вы правы. Я служил в Белостоке, но не в полку, а при штабе. Начальство распорядилось петлицы с шитьем не снимать, чтобы подчиненные сразу же узнавали офицера, а потом уже стало поздно. Но почему вас удивили петлицы, а не уланский полк, пусть и неполного состава, посреди леса?

Доброволец заставил себя улыбнуться.

— Вероятно потому, что я не шпион.

Из военных сводок понять что-то было мудрено. Войско Польское героически атаковало, контратаковало, окружало и громило, авиация бомбила, бравые капралы и сержанты совершали подвиги, круша в одиночку большевистские орды. Появились и исчезли «львовское направление», «брестское», потом помянули Беловежскую пущу и Полесье. Но Белосток держался, даже бомбили его не каждый день. Значит, на фронте все не так и плохо, ведь война шла уже второй месяц.

А потом в сводке упомянули Гродно. Всего лишь один раз.

110-й уланский полк защищал западные окраины города. Потом защищать стало нечего, а русские уже были со всех сторон. Командир приказал прорываться на север, к литовской границе, чтобы там интернироваться. Его заместитель майор Хенрик Добжаньский приказ выполнить отказался — и пошел на прорыв, но не на север, а на юго-запад, к Белостоку, который еще держался.

Прорвалось чуть более полутора сотен, но они опоздали. Белосток тоже пал.

— Я, значит, шпион, — вздохнул доброволец Земоловский. — А вы кто? Воинская часть, не выполнившая приказ?

— Победителей не судят, — пожал плечами подпоручник. — А побежденных.

Взглянул в глаза и проговорил по-русски.

— Mertvye sramu ne imut.