На этот раз сон был спокоен и чист. Ему снилось море — бесконечное, бездонное, от одного края горизонта до другого. Громадные волны с белой пеной на гребне сменяли одна другую, уходя вдаль, свежий ветер бил в лицо, губы чувствовали вкус соли. Морю не было никаких дел ни до него самого, ни до всех прочих людей, у пучины свой масштаб и свой закон. И эта чуждая невиданная мощь почему-то успокаивала, придавая сил. Он смотрел и смотрел, не отводя глаз, а волны росли, тянулись к самому небу, далекое солнце светило в глаза.

— Вставай, соня! — услышал он сквозь плеск воды и шум ветра, но прежде чем проснуться, успел подумать о том, что перед морем не чувствуешь страха. Это только стихия без злой воли и умысла.

Когда Антек открыл глаза, первым делом заметил стаканчик с кофе у себя под самым носом — картонный, белый с желтыми полосками.

— Сначала — умываться! — велела Мара, отставляя стаканчик подальше. — Беги, за карабином я присмотрю.

Бывший гимназист привстал на локте, огляделся. Там, где ночью горели звезды, раскинулась бесконечная густая синева. Вроде бы и небо, только очень странное. Окно-иллюминатор занимало всю стену большой комнаты (каюты! он на корабле!) с тремя диванами и полудюжиной кожаных кресел, похожих на гостиничные. А еще имелось несколько дверей, утопленных в стенах, светильники под потолком — и люди, с оружием и без. У всех нечто общее — знакомые серые трико и оружие. А так и лица разные, и возраст.

Три дивана — четыре маленьких компании, еще одна расположилась прямо на полу, в спальных мешках.

— Дверь в центре, — ладонь Мары толкнула в спину. — Мальчики налево, девочки направо. Можешь не здороваться, я уже пробовала. Не отвечают!

Антек все же решился сказать «Доброе утро!» здоровенному парню, с которым столкнулся у самых дверей. Сначала по-польски, затем для верности и по-немецки. Парень равнодушно взглянул куда-то сквозь него.

У «мальчиков налево» обнаружились не только все удобства, но и душевые кабинки. Там уже кто-то мылся, и Антек, подумав о кофе, просто ополоснул лицо.

Кофе, как выяснилось, брали в автомате в дальнем углу. Там стояла очередь, и Антек мысленно поблагодарил девушку. Та уже допила свой и сидела с пустым стаканчиком в руке.

— Кажется, все получили одинаковый приказ, — задумчиво молвила она. — В контакты не вступать, посторонних игнорировать. Переговоры предстоят очень сложные.

Антек и сам о таком подумал. Охрану внутрь не пустили, но и разоружить не решились.

— Интересно, они — инопланетяне? — не утерпел он, кивая на соседей.

Мара пожала плечами.

— Те, что ближе к окну, говорят по-немецки, но они не из Рейха, австрийцы или швейцарцы. А остальные — «Песнь о Роланде», но это, малыш, ничего не значит, язык выучить нетрудно. Есть такое слово — конспирация. Сколько тут людей, столько и докладных записок. Тебе тоже придется писать, так что готовься.

«Зачем?» чуть было не спросил он, но вовремя прикусил язык. Затем! Мало ли что глаз зацепить успеет? Скажем, два парня на среднем диване — типичные военные, даже прически схожи, а те, что в спальниках — совсем мальчишки, его как бы не младше. И оружия у них нет.

— По-моему, здесь не только охрана, — рассудил он. — Вы же меня на объекте не оставили! С собой брали всех.

Девушка кивнула.

— А вдруг улетать придется? Наберем высоту — и в космос.

Антек почувствовал, как холодеют кончики пальцев. Нет, ему не страшно, но. Космос!

— Не мечтай! — Мара негромко рассмеялась. — Шеф сказал, что корабль — суборбитальный. Что это значит, точно не скажу, но «суб» переводится «под», так что делай выводы. Сейчас мы идем на высоте километров двенадцать. Ни один истребитель не достанет — и с земли едва ли заметят.

Антек поглядел в синюю бездну за иллюминатором. Они выше Альп, выше Эвереста! Только вот падать долго.

— Не всматривайся в бездну, малыш! — рука девушки потянула за плечо. — Приказ помнишь? Вот и будем ждать. Говорят, это самое трудное в жизни. Если хочешь, расскажи что-нибудь о себе. Секреты твои мне, малыш, даром не нужны, но, может, ты вспомнишь хоть что-то? Нельзя же забыть самого себя!

Внезапная боль ударила в сердце. Нельзя! Человек без памяти — пустая оболочка, фантом, гаитянский зомби! Нельзя! А он забыл. Напрочь!

Мара, что-то почувствовав, придвинулась ближе, взяла за руку, словно ребенка. Антек, не удержавшись, вновь поглядел в синюю бездну. Да, падать долго.

— Ты, малыш, ничего не помнишь, а я давала подписку. Не знаешь, что это? Да то же самое, что у тебя, только по приказу. Ни имени, ни биографии, погибну — даже свидетельство о смерти не выпишут. Почему согласилась? Потому что годы идут, а впереди — ничего, совсем! Скоро начнется большая война, я пойду к своему начальству, попрошусь на службу. Меня возьмут, все-таки я — командор ордена Почетного Легиона. Выделят кабинет и велят перекладывать бумажки. А мальчишки и девчонки будут жить настоящей жизнью — и умирать настоящей смертью. Только не намекай, что я выгляжу моложе тебя, все это мне выдали на время, причем не на очень долгое.

— Но. Зачем?

— Затем, что сейчас, как когда-то, я чувствую каждую секунду — и наслаждаюсь ею. Я живу!.. Шеф не хотел, не решался, он у нас гуманист, верит в высокие идеалы. А я его убедила — и заставила взорвать бомбу!

— Ты убила сотни тысяч людей.

— Я спасла сотни тысяч французов! Пока воюют в Польше, моя Родина в безопасности. Ты, горе-террорист, тоже ехал в Варшаву, чтобы там кого-то убить и умереть. Значит, оно того стоит! Мы живем в трех измерениях, из них не вырваться. А я смогла!

— Хорошо, что нас сейчас никто не слышит.

— Пусть! Подозреваю, что здесь половина таких, как я и ты. Эта работа для сумасшедших. Но. Разве плохо?

Тревогу поднял один из мальчишек — крикнул, ткнул рукой в стекло. К нему подбежали другие, принялись расспрашивать, спорить, а потом все вместе стали возле иллюминатора.

Подошли и остальные. Антек и Мара переглянулись.

— Кажется, сглазила, малыш.

За толстым стеклом — холодное синее небо. И острый крылатый силуэт, черный, словно сгусток тьмы. Мелькнул, исчез, снова появился.

— Нашли, — негромко проговорила девушка. — Шеф говорил, что у Тауреда есть высотные самолеты.

Черный силуэт уже совсем близко. Антек всмотрелся. Если и самолет, то очень-очень странный, крылья короткие, косые, сам же длинный, словно веретено.

— И что теперь? — выдохнул он.

Мара промолчала.