Глава четвертая
Мы раньше не знали ничего.
Теперь знаем все.
Убирайся с наших глаз.
Наши глаза пусты.
Посмотри в наши лица
и гляди, если посмеешь.
Мы – кожа войны.
Мы – кожа войны.
Мы раньше не знали ничего.
Теперь знаем все.
«Кожа»
Сежарас
Столько пота, что можно утонуть. Он дрожал под мехами, как и каждую ночь после битвы. Проснулся, дрожа, мокрый, сердце колотится. И перед глазами картинки. Кенеб, за мгновение до того как его разорвало на части, повернувшись в седле, смотрит на Блистига холодным понимающим взглядом. Глаза в глаза, в десяти шагах. Но это же невозможно. Я знаю – невозможно. Меня и близко не было. Он не поворачивался, не оглядывался. Он не видел меня. Не мог.
И не вой на меня из тьмы, Кенеб. Не гляди. Я вовсе ни при чем. Оставь меня в покое.
Но проклятая армия понятия не имела, как прорываться, как отступать перед превосходящим противником. Каждый солдат сам по себе – вот смысл отхода. А они вместо этого сохраняли порядок. «Мы с вами, Кулак Блистиг. Смотрите, как мы шагаем. Идем на север, да? Нас не преследуют, сэр, и это хорошо, то есть мы их не чувствуем. Ну, знаете, сэр, как Худов дух, прямо на загривке. Не чувствуем. Держим строй, сэр. Полный порядок…
– Полный порядок, – прошептал он в сумраке палатки. – Нужно было рассеяться по ветру. Искать свой путь домой. К цивилизации. К здравому рассудку.
Пот высыхал или впитывался в шкуру. Ему все еще было холодно, и живот свело от страха. Что случилось со мной? Они глядят. Из тьмы. Глядят. Колтейн. Дукер. Тысячи за стенами Арэна. Они смотрят на меня сверху вниз, как мученики. А теперь Кенеб, на своем коне. Рутан Гудд. Быстрый Бен. Мертвые ждут меня. И не понимают, почему меня еще нет. Я должен быть с ними.
Они знают, что я уже не здешний.
Когда-то он был отличным солдатом. Достойным командиром. Достаточно умным, чтобы сохранить жизнь солдатам гарнизона; герой, спасший Арэн от Вихря. Но потом появилась адъюнкт и все пошло кувырком. Она призвала его, оторвала от Арэна – а его могли сделать Первым Кулаком, Защитником Города. Он получил бы дворец.
Она украла мое будущее. Мою жизнь.
Малаз оказался еще хуже. Там он повидал гнилую сердцевину империи. Маллик Рэл, предатель Арэнского легиона, убийца Колтейна, и Дукера, и остальных – в этом нет ни малейшего сомнения. И этот жрец-джистал нашептывал на ухо императрице, и его месть виканцам еще не закончена. И нам тоже. Ты привела нас в то гнездо, Тавор, и большинство из нас мертвы. За все, что ты сотворила, я никогда тебя не прощу.
Стоя перед ней, он чувствовал поднимающуюся тошноту. Каждый раз ему до дрожи хотелось ухватить ее за горло и придушить, рассказать, что она с ним сделала, пока свет будет гаснуть в этих мертвых, пустых глазах.
Я был когда-то хорошим офицером. И честным солдатом.
А теперь живу в ужасе. Что она сделает с нами еще? И’Гхатана мало. Малаза мало. И Летера тоже мало. На’руки? Мало. Будь проклята, Тавор, я готов умереть за правое дело. Но это?
Никогда прежде он не испытывал такой ненависти. Она наполняла его своим ядом, а мертвые смотрели на него со своих мест на пустошах царства Худа. Мне убить ее? Этого вы все хотите? Скажите!
Стенки палатки посветлели. Переговоры сегодня. Адъюнкт, и вокруг нее Кулаки – новые и один выживший старый. Но кто на меня посмотрит? Кто пойдет рядом со мной? Не Сорт. Не Добряк. Даже не Рабанд или Сканароу. Нет, а новые Кулаки и их старшие офицеры смотрят сквозь меня. Я уже призрак, уже из забытых. И чем же я заслужил это?
Кенеба нет. А с самого Летераса Кенеб во всех отношениях командовал Охотниками за костями. Управлял передвижениями, занимался снабжением, следил за дисциплиной и организацией. Коротко говоря, делал все. Есть у некоторых такие умения. Управлять гарнизоном достаточно просто. У нас был толстый квартирмейстер, сующий руку во все карманы, улыбчивый болван с острым взглядом, под рукой были поставщики – только и нужно было написать требование. А порой достаточно было подмигнуть или кивнуть.
Патрули уходили и приходили. Часовые менялись, стражники на воротах хранили бдительность. Мы хранили мир, а мир делал нас счастливыми.
А вот армия на марше – совсем другое дело. Вопросы снабжения мучили его, выедали мозг. Слишком о многом нужно думать, слишком о многом беспокоиться. Ну, сейчас мы стали стройнее… ха, миленько сказал. Наша армия – пехота и горстка тяжей с морпехами. Так что провизии более чем достаточно, если так бывает.
И это ненадолго. Она хочет, чтобы мы пересекли Пустошь… а что ждет нас там? Пустыня. Пустота. Нет, нас ждет голод, пусть наши фургоны набиты провизией. Голод и жажда.
И я не буду терпеть. Не буду. Не просите.
И они ведь не будут. Потому что он не Кенеб. И у меня нет причин выпендриваться. Я в этой компании хуже Банашара. У того хоть хватает наглости являться пьяным и смеяться над негодованием адъюнкта. Своего рода мужество.
Близился рассвет, и лагерь оживал. Слышны тихие разговоры, оцепенелые пробуждаются к суровой правде, глаза промаргиваются, души съеживаются. Мы – ходячие мертвецы. Чего еще ты хочешь от нас, Тавор?
Много чего. Он знал это, чувствовал, как впившиеся в грудь клыки. Негромко зарычав, он отпихнул шкуру и сел. Палатка Кулака. Столько места – а для чего? Для сырого воздуха, который дожидается его героического возвышения, его богами данного блеска. Он натянул одежду, поднял холодные кожаные сапоги и потряс – не завелись ли там скорпионы и пауки. Потом натянул сапоги. Надо отлить. Я был когда-то хорошим офицером.
Кулак Блистиг откинул полог и вышел из палатки.
Добряк огляделся.
– Капитан Рабанд!
– Слушаю, Кулак!
– Найди Пореса.
– Мастер-сержанта Пореса, сэр?
– Да какой бы чин он ни выбрал с утра. Его. Узнаешь по черным глазам. – Добряк задумался и добавил: – Интересно, кто сломал ему нос. Я бы медаль дал.
– Слушаю, сэр. Уже бегу.
Добряк, услышав приближающийся топот сапог, повернулся. К нему шла Кулак Фарадан Сорт, а следом за ней держалась капитан Сканароу. Обе выглядели несчастными. Добряк нахмурился.
– И с такими лицами вы намерены показаться перед своими солдатами?
Сканароу виновато отвела взгляд, но Сорт упорно смотрела на него.
– Твои собственные солдаты, Добряк, готовы взбунтоваться… поверить не могу, что ты приказал…
– Провести полный личный досмотр? А почему нет? Хотя бы выскребут дерьмо из штанов, генеральную уборку долго откладывали.
Фарадан Сорт пристально смотрела на него.
– Это все не притворство?
– Дам совет, – сказал Добряк. – Крепость в огне, черная желудочная чума косит поваров, ужин и крысы есть не хотят. А услышав, что во дворе балаган, жена смазывает петли на двери спальни. И вот я вхожу и начинаю втирать по поводу твоих стоптанных сапог. Что будешь думать, когда я уйду?
Сканароу сказала:
– Буду думать, как половчее вас убить, сэр.
Добряк поправил пояс с оружием.
– Солнце залило небосклон, милые. Мне пора на утренний моцион.
– Хотите нескольких сопровождающих, сэр?
– Щедрое предложение, капитан, но со мной ничего не случится. Да, если вдруг вскоре объявится Рабанд с Поресом, повысьте доброго капитана. Думаю, подойдет звание Всемогущего смотрителя Вселенной. Дамы…
Глядя ему вслед, Фарадан Сорт вздохнула и потерла лицо.
– Да уж, – пробормотала она, – ублюдок в чем-то прав.
– Потому он и ублюдок, сэр.
Сорт посмотрела на нее.
– Ставишь под сомнение репутацию Кулака, капитан?
Сканароу выпрямилась.
– Никак нет, Кулак. Просто говорю, как есть. Кулак Добряк – ублюдок, сэр. И был им, будучи капитаном, лейтенантом, капралом и семилетним хулиганом.
Фарадан Сорт посмотрела на Сканароу. Та тяжело пережила смерть Рутана Гудда – так тяжело, что Сорт предположила: их отношения были не просто отношениями боевых товарищей, офицеров. А теперь она обращается «сэр» к той, кто всего несколько дней назад была таким же капитаном. Поговорить с ней об этом? Сказать, что мне это так же неприятно, как было бы ей? А есть смысл? Она ведь держится? Ведет себя как проклятый солдат.
А еще Добряк. Кулак Добряк, спаси нас Худ.
– Моцион, – сказала она. – Нижние боги. А теперь, полагаю, пора встретиться с моими новыми солдатами.
– Пехотинцы – простые ребята, сэр. В них нет особой жилки, как у морпехов. Сложностей не будет.
– Они отступили в бою, капитан.
– Таков был приказ, сэр. И они только поэтому остались живы.
– Я начинаю понимать, зачем еще Добряку личный досмотр. Сколько побросали оружия, пошвыряли щитов?
– Посланные солдаты собирали брошенное по пути отхода, сэр.
– Не в этом дело, – сказала Сорт. – Они бросили оружие. А это может войти в привычку. Говоришь, сложностей не будет, капитан? Не про то думаешь. Меня беспокоят другие сложности.
– Поняла, сэр. Тогда лучше их встряхнуть.
– Думаю, скоро я стану очень противной.
– Ублюдком?
– Только женского рода.
– Может быть, сэр, но слово то же самое.
Если бы он мог успокоиться. Если бы справился с запахом и осадком от вчерашнего вина, избавился от головной боли и от кислого привкуса на языке. Если задержать дыхание, лежа как мертвец, признавший поражение. Вот тогда можно ее почувствовать. Ее шевеление глубоко под грубой, потрескавшейся кожей земли. Червь ворочается, и ты действительно чувствуешь ее, о жрец. Это грызущая тебя вина. Твой лихорадочный позор, от которого пылает лицо.
Его богиня подбирается ближе. Несомненно, хочет выбраться. Перед ней все мясо мира, чтобы его жевать. Кости – чтобы хрустели в ее пасти, тайны – чтобы поглощать. Но горы стонут, качаются и сползают в ее глубокие туннели. Моря бурлят. Леса дрожат. Червь Осени близится. «Благослови опадающие листья, благослови серые небеса, благослови горький ветер и спящих зверей». Да, Святая Мать. Я помню молитвы, Восстановление Покрова. «И усталая кровь напоит почву, плоть их тел низвергнется в твой живот. И Темные Ветры Осени жадно набросятся на их отлетевшие души. Их голосами будут стонать пещеры. Мертвые отвернулись от твердой земли, камня и прикосновения неба. Благослови их путешествие, из которого никто не возвращался. Души никому не нужны. Только плоть кормит живых. Только плоть. Благослови наши глаза, Д’рек, ведь они открыты. Благослови наши глаза, Д’рек, ведь они видят».
Он повернулся на бок. Яд проникает в плоть задолго до того, как душа покидает тело. Д’рек – жестоко отмеряет время. Она – лик неизбежного увядания. Разве он не благословляет ее каждым днем своей прожитой жизни?
Банашар кашлянул и медленно сел. Невидимые костяшки молотили череп изнутри. Он знал – чей-то кулак заперт внутри и рвется наружу. Да, прочь из моей головы. И что тут удивительного?
Он растерянно огляделся. «Слишком все цивилизованно», – решил он. Правда, небрежность лукаво бормочет о распаде, о какой-то беспечности. Но ни намека на безумие. Ни шепотка ужаса. Обычный порядок насмехался над ним. Безвкусный воздух, бледный мучительный рассвет, просачивающийся через полотно палатки, вырисовывал силуэты насекомых; каждая деталь вопила об обыденной правде.
Но ведь так многие умерли. Всего пять дней назад. Шесть, уже шесть. И я все еще слышу их. Боль, ярость, дикие крики отчаяния. И если я выйду этим утром, то снова увижу их. Морпехов. Тяжей. Роятся перед наступающим противником, но эти шершни столкнулись с чем-то более ужасным, чем они сами, и один за другим были раздавлены, вмяты в землю.
И хундрилы. Нижние боги, бедные «Выжженные слезы».
Слишком все цивилизованно: груды одежды, на полу валяются пыльные пустые кружки, бледная примятая трава, страдающая без прямых солнечных лучей. Вернется ли свет или трава обречена засохнуть и погибнуть? Ни одна травинка не знала. Теперь оставалось только терпеть.
– Спокойнее, – пробормотал он. – Прорвемся. Ты найдешь свободный путь. Снова почувствуешь дыхание ветра. Обещаю.
Ах, Святая Мать, это твои слова утешения? Свет вернется. Сохраняй терпение, его сладкий поцелуй все ближе. Новый день. Успокойся, болезный.
Банашар фыркнул и принялся искать кружку, в которой хоть что-нибудь осталось.
Перед Мертвым Валом стояли пять хундрильских воинов. Вид у них был потерянный, но решительный, если такое возможно, а «Мостожог» не был в этом уверен. Они избегали смотреть ему в глаза, но стояли крепко.
– И что, во имя Худа, мне с вами делать?
Он бросил взгляд через плечо. За его спиной стояли две женщины – новые сержанты, а за ними собирались другие солдаты. Обе женщины были похожи на мешки, набитые дурными воспоминаниями. Болезненно серые лица словно забыли обо всех радостях жизни, как будто повидали другую сторону. Ну же, девочки, все не так плохо, хреново только попадать туда.
– Командир? – спросила Сальцо, кивнув в сторону хундрилов.
– Хотят в наши ряды, – хмуро ответил Вал. – Переводятся из «Выжженных слез»… или как-то так. – Он снова повернулся к пятерым мужчинам. – Могу поспорить, Голл назовет это предательством и явится за вашими головами.
Старший из воинов, с лицом почти черным от вытатуированных слез, как будто сдулся под широкими, покатыми плечами.
– Душа Голла Иншикалана мертва. Все его дети погибли в бою. И он видит только прошлое. Хундрильских «Выжженных слез» больше нет. – Он показал на своих спутников. – Только мы будем сражаться.
– А почему не к Охотникам за костями? – спросил Вал.
– Кулак Добряк прогнал нас.
Другой воин прорычал:
– Он назвал нас дикарями. И трусами.
– Трусами? – Вал нахмурился еще сильнее. – Вы были в том бою?
– Мы были.
– И хотите сражаться? И где тут трусость?
Старший ответил:
– Он хотел опозорить нас перед нашим народом, но мы уничтожены. Мы стоим на коленях в тени Колтейна, сломленные неудачей.
– Ты хочешь сказать, что остальные просто… растают?
Воин пожал плечами.
За спиной Вала раздался голос алхимика Баведикта:
– Командир, у нас ведь потери. А эти воины – ветераны. И они выжили.
Вал снова обернулся и пристально посмотрел на летерийца.
– Как и мы все, – ответил он.
Баведикт кивнул.
Вал со вздохом снова повернулся к воинам. Кивнул старшему:
– Как тебя зовут?
– Беррах. А это мои сыновья. Слег, Гент, Пахврал и Райез.
Твои сыновья. Что ж удивляться, что тебе было неуютно в лагере Голла.
– Теперь вы наши всадники, разведчики, а если понадобится – конница.
– «Мостожоги»?
Вал кивнул.
– «Мостожоги».
– Мы не трусы, – прошипел младший, видимо Райез, с неожиданной яростью.
– Будь вы трусы, – сказал Вал, – я отправил бы вас восвояси. Беррах, ты теперь капитан нашей кавалерии; есть лишние лошади?
– Больше нет, командир.
– Ладно, не важно. Мои сержанты вас пристроят. Разойдись.
В ответ пять воинов обнажили сабли и изобразили нечто вроде салюта; Вал никогда прежде такого не видел: лезвия клинков наискосок замерли у каждого перед открытым горлом.
Баведикт за спиной Вала хмыкнул.
А если я скажу «режь», они что, так и сделают? Нижние боги…
– Достаточно, солдаты, – сказал он. – Мы, «Мостожоги», не боготворим Колтейна. Просто еще один малазанский командир. Хороший, сомнений нет, и прямо сейчас он стоит в тени Дассема Ультора. И у них большая компания. И, может, скоро и Голл тоже там будет.
Беррах нахмурился.
– Мы не чтим их память, сэр?
Вал оскалился – на улыбку было непохоже.
– Чти кого угодно, капитан, в свободное время; только свободного времени у тебя больше нет, потому что ты теперь «Мостожог», а мы, «Мостожоги», чтим только одно.
– Что же, сэр?
– Смерть врагов, капитан.
Что-то блеснуло на лицах воинов. Как один, они убрали клинки в ножны. Беррах, казалось, не решался что-то сказать, но в конце концов спросил:
– Командир Вал, а как «Мостожоги» салютуют?
– Друг другу – вообще никак. А другим всяким прочим – вот так.
Беррах выпучил глаза на непристойный жест Вала, а потом улыбнулся.
Когда Вал повернулся, чтобы позвать сержантов, он увидел, что женщины уже непохожи на раздутые серые мешки, какими были только что. Ужас исчез с их лиц, и теперь очевидной стала усталость – но вовсе не страшная. Сальцо и Бутыли снова выглядели почти красавицами.
«Мостожогов» постоянно топчут. А мы просто снова встаем. Без бахвальства, просто встаем.
– Алхимик, – обратился Вал к Баведикту, – покажи мне свое изобретение.
– Ну наконец-то, – отозвался летериец. – Правда, забавно?
– Что именно?
– Как горстка хундрильских воинов вас всех встряхнула.
– Сержанты были раздавлены…
– Командир, вы выглядели хуже их.
Ох, Худ меня побери, кажется, тут и не возразишь.
– Ладно, скажи, что за новая «ругань»?
– Так вот, сэр, вы рассказывали о «барабане»…
– Я? Когда?
– Вы были пьяны. Тем не менее я задумался…
Когда двое вновь прибывших шли по расположению взвода, вокруг поднимались лица с сердитыми глазами. Никому не нравилось, что какие-то придурки прервали их личные страдания. Сейчас не время. Бадан Грук помедлил, а потом все-таки поднялся.
– Восемнадцатый, да?
Сержант, генабакец, оглядел остальных солдат.
– Который тут остался от десятого?
Бадан Грук похолодел. Он буквально чувствовал, что весь лагерь смотрит на него. И понимал почему. Всем известно, что Бадан не кремень – так что, он сразу сдастся? Если бы у меня что-то оставалось, сдался бы.
– Не знаю, в каких траншеях вы были, а мы приняли первый удар. И просто гребаное чудо, что кто-то из нас остался жив. От десятого только два морпеха; и, как я понимаю, вы сами – ты, сержант, и твой капрал – здесь, потому что остались вдвоем из всего взвода, а всех солдат потеряли.
Высказавшись, Бадан замолчал, пытаясь понять, какой эффект произвели его слова. Никакого. И что это значит? Ничего хорошего. Он наполовину обернулся и махнул рукой.
– Вот, эти из взвода Аккурата. Но сержант Аккурат мертв. И Охотник, и Неллер, и Мулван Трус, и капрал Целуй… пропала. Вам остались Мертвоголов и Молния.
С капралом за спиной сержант подошел ближе.
– Встать, морпехи, – скомандовал он. – Я – сержант Суровый Глаз, а это – капрал Ребро. Десятого больше нет. Теперь вы в восемнадцатом.
– Чего? – спросила Молния. – Взвод из четверых?
Капрал ответил:
– Еще возьмем двоих из седьмого и двух – из пятого, девятой роты.
К Бадану Груку, прихрамывая, подошла Драчунья.
– Сержант, Уголек вернулась.
Бадан вздохнул и отвернулся.
– Хорошо. Пусть она и разбирается.
Он проявил волю. Больше никто не будет смотреть на него, ожидая… а чего ожидая? Худ его знает. Просто собирают остатки. Чтобы сплести коврик. Он вернулся к догорающему костру и сел спиной к остальным.
Все, нагляделся. Даже морпехи идут на это не ради заработка. Нельзя зарабатывать на жизнь умирая. Так что перекраивайте новые взводы как угодно. Но в самом деле, сколько осталось морпехов? Пятьдесят? Шестьдесят? Нет, лучше влить нас в пехоту, как прокисшую старую кровь. Видит Худ, меня уже тошнит от этих лиц и от того, что я не вижу тех, кого нет и больше никогда не будет. Мелкий. Шелковый Шнурок. Худышка, Охотник – все…
Уголек беседовала с Суровым Глазом – негромко, спокойно; и через несколько мгновений подошла и присела рядом с Баданом.
– Всадник от «Выжженных слез». Целуй еще поправляется. Нога переломана вдрызг.
– Увел их?
– Кто?
– Да сержант этот.
– Так точно, только не то чтобы «увел», а «забрал», Бадан. Нас не так много, чтобы расползаться.
Бадан подобрал ветку и пошевелил угли.
– И что она собирается делать, Уголек?
– Кто, Целуй?
– Адъюнкт.
– Откуда мне знать? Я с ней не разговаривала. И вообще никто, насколько я знаю… по крайней мере, похоже, всем сейчас командуют Кулаки.
Бадан бросил ветку и потер лицо.
– Нам надо возвращаться, – сказал он.
– Не выйдет, – ответила Уголек.
Он бросил на нее взгляд.
– Мы не можем просто взять и пойти дальше.
– Спокойнее, Бадан. Мы сохранили больше солдат, чем могло быть. Мы не так потрепаны, как могли быть. Рутан Гудд, Быстрый Бен и то, что случилось с авангардом… Все это их задержало. Не говоря о Скрипаче, который заставил нас окапываться – без этих траншей тяжи не смогли бы…
– Умереть?
– Держаться. Достаточное время, чтобы летерийцы сдержали натиск. Достаточно, чтобы мы, остальные, совершили отход.
– Отход, точно, хорошее слово.
Она наклонилась ближе.
– Слушай меня, – прошипела Уголек. – Мы не погибли. Никто из нас, кто еще здесь…
– Ты говоришь очевидные вещи.
– Нет, ты не понимаешь. Нас задавили, Бадан, но мы все равно сумели выкарабкаться. Да, может, это Госпожа впала в безумие, может, все другие встали на пути обрушившихся на нас клинков. Может, дело в том, как они были оглушены к тому времени… как я слышала, Лостары Йил почти не было видно в туче кровавых брызг – и кровь была не ее. Тут они и остановились. Застыли в нерешительности. Так или иначе, правда проста: когда мы начали отступать…
– Они нас оставили.
– Суть в том, что могло быть гораздо хуже, Бадан. Посмотри на хундрилов. Шесть тысяч вступили в бой, а осталось меньше тысячи. Я слышала, что некоторые выжившие пришли в лагерь. Чтобы присоединиться к «Мостожогам» Мертвого Вала. И говорят, что Военный вождь Голл сломался. Ты знаешь, что бывает, если командир ломается? Остальных просто стирают в порошок.
– Может, настал и наш черед.
– Сомневаюсь. Вспомни, она была ранена, а Денул на нее не действует. Ей нужно найти собственный путь излечения. Но ты все еще не понимаешь. Не развались на части, Бадан. Не замыкайся в себе. Твой взвод потерял Худышку, но больше никого.
– Неп Хмурый болен.
– Он всегда болен, Бадан. По крайней мере с тех пор, как мы вступили на Пустошь.
– Релико просыпается с криком.
– И не он один. Он и Большой стояли с другими тяжами, так? Ну вот.
Бадан Грук посмотрел на погасший костер и вздохнул.
– Ладно, Уголек. Чего ты хочешь от меня? Как мне все исправить?
– Исправить? Идиот, даже не пытайся. Это не наше дело. Мы не спускаем глаз с офицеров и ждем приказов.
– Я что-то не вижу капитана Сорт.
– Это потому, что ее только что произвели в Кулаки – ты где был? Ладно. Ждем Скрипа, вот и все. Во время переговоров он соберет нас всех – последних морпехов и тяжей.
– Он же всего лишь сержант.
– Ошибаешься. Теперь капитан.
Сам того не ожидая, Бадан Грук улыбнулся.
– Могу поспорить, он в восторге.
– Точно, плясал все утро.
– Значит, все собираемся. – Он поднял взгляд и встретился с Угольком глазами. – И послушаем, что он хочет сказать. И тогда…
– И тогда… видно будет.
Бадан недоверчиво посмотрел на нее; холодным душем вернулась тревога. Не такого ответа я ждал.
– Уголек, может, поедем, заберем Целуй?
– Да, ей бы понравилось. Нет, пусть корова томится.
– Мы были коротышки, – сказала Драчунья.
– И чо?
– Ты слышал, Неп. Эти короткохвостые были слишком высоки. И нагибаться им было тяжело – доспехи мешали. А нас ты видел? Мы быстро приспособились. Воевали с их голенями. Кололи в пах. Резали поджилки. Протыкали проклятые ступни. Мы были армией шавок, Неп.
– А я не шавк, Дрчунь. Я прям волк. Неп Волк!
Вмешался Релико:
– Думаю, ты дело говоришь, Драчунья. Мы начали сражаться жуть как низко, да? Прямо им по ногам, в упор, и делали нашу работу. – На его эбонитовом лице появилось нечто вроде улыбки.
– Я так и говорю, – кивнула Драчунья, зажигая очередную самокрутку с растабаком – шестую с утра. Руки дрожали. Правая нога была изрезана. И кое-как зашитая рана болела. И вообще болело все.
Уголек уселась рядом с Милым и негромко сказала:
– Им пришлось взять оружие.
Милый посерьезнел.
– Боевое оружие.
Остальные подались вперед, слушая. Уголек нахмурилась.
– Точно. Капрал Рим решил пока не торопиться.
– Так что, сержант, – сказал Затылок, – нас тоже запихнут в другой взвод? Или дадут другой, где осталась только парочка морпехов?
Уголек пожала печами.
– Это еще решается.
Милый сказал:
– Не нравится мне, что случилось с десятым, сержант. Вот они здесь – и вот их нет. Как дым. Это неправильно.
– Суровый Глаз – грязная скотина, – сказала Уголек. – Бесчувственная.
– И позволил всем своим солдатам погибнуть, – добавил Затылок. – Хватит. Невозможно думать об этом, не сейчас. Головы отрывались, летели и падали на нас сверху. Каждый был сам за себя.
– А Скрип не такой, – сказал Милый. – И капрал Битум. И Корабб, Урб или даже Хеллиан. Они сплачивали морпехов, сержант. Берегли их головы, и люди оставались живы.
Уголек отвернулась.
– Думаю, многовато разговоров. Вы все ковыряетесь в болячках, и это отвратительно. – Она встала. – Нужно словечком перекинуться со Скрипом.
Сержант Урб подошел к Лизунцу.
– Взвод, встать.
Лизунец с ворчанием поднялся.
– Собери вещи.
– Есть, сержант. Куда направляемся?
Не отвечая, Урб пошел прочь, слыша тяжелый топот в двух шагах за собой. К такому Урб вовсе не стремился. Он знал в лицо почти всех морпехов армии. Тут память его не подводила. Лица. Легко. А вот люди, которые за ними скрываются – сложнее. Имена – невозможно. Впрочем, теперь-то, конечно, лиц осталось немного.
Лагерь морпехов и тяжелой пехоты выглядел ужасно – неорганизованно и безалаберно. Взводы располагались поодаль, оставляя пустоты там, где прежде стояли другие взводы. Палатки провисали на небрежно закрепленных кольях. Оружейные ремни, побитые щиты и поцарапанные доспехи валялись прямо на земле, вперемешку с костями родара и вываренными хребтами миридов. Повсюду воняли неглубокие ямы, куда рвало солдат – бойцы жаловались на желудочную инфекцию, но дело, скорее всего, было в нервах – последствиях битвы. Желчь у выживших все еще подкатывала к горлу.
А вокруг разливалось в своем размеренном безумии утро, как всегда бессмысленное. Светлеющее небо, жужжание туч насекомых, блеяние животных, ведомых на убой. Не было только одного. Никто почти не разговаривал. Солдаты сидели опустив головы, только иногда поглядывали пустыми глазами куда-то вдаль.
Словно осажденные. Среди пустот, среди сложенных палаток с привязанными кольями и колышками. Мертвым тоже нечего было сказать, но солдатыы сидели молча, прислушиваясь к ним.
Урб подошел к такому разорванному кругу сидящих солдат. Они поставили на угли котелок; запах от варева исходил тяжелый, алкогольный. Урб присмотрелся. Две женщины, два мужчины.
– Двадцать второй взвод?
Старшая из женщин кивнула, не поднимая взгляд. Урб видел ее прежде. Живое лицо, припомнил он. Острый язычок. Родом, наверное, из Малаза или из Джакаты. Явно островитянка.
– Всем встать.
На лицах, обратившихся к нему, читалась несомненная обида. У второй женщины, помоложе, смуглой и темноволосой, ярко-синие глаза блеснули гневом.
– Прекрасно, сержант, – произнесла она с незнакомым Урбу акцентом, – вы только что пополнили свой взвод. – Увидев за спиной Урба Лизунца, она сменила тон. – Тяж. – И уважительно кивнула.
Вторая женщина бросила на подругу тяжелый взгляд.
– Вы смотрите на тринадцатый, мальчики и девочки. Это они и взвод Хеллиан пили тогда кровь ящериц. Так что ну-ка все встали и живо, вашу мать. – И сама поднялась первой. – Сержант Урб, я – Пряжка. Вы пришли нас собрать; хорошо. Нам пора собраться.
Остальные встали, хотя молодая женщина все еще хмурилась.
– Мы потеряли хорошего сержанта…
– Который не слушал, когда кричали «ложись», – возразила Пряжка.
– Все время лез куда-нибудь, – сказал мужчина, картулианец с намасленной бородой.
– Любопытство, – добавил другой – невысокий широкоплечий фаларец с волосами цвета забрызганного кровью золота. Кончик носа был обрублен, уродуя лицо.
– Закончили с элегиями? – спросил Урб. – Хорошо. Это Лизунец. Лица я помню, так что всех вас знаю. Только назовитесь.
Начал картулианец:
– Фитиль, сержант. Сапер.
– Вертун, – сказал фаларец. – Костоправ.
– Целитель?
– На это не рассчитывайте – на здешней земле.
– Печалька, – назвалась молодая женщина. – Взводный маг. Сейчас почти так же бесполезна, как и Вертун.
– Арбалеты сохранили? – спросил Урб.
Никто не ответил.
– Значит, первым делом – в оружейную. Потом возвращайтесь сюда и приберите свинарник. Двадцать второй распущен. Добро пожаловать в тринадцатый. Лизунец, составишь им компанию. Пряжка, теперь ты капрал. Поздравляю.
Когда все ушли, Урб долго стоял неподвижно и, никем не замечаемый, смотрел непонятно на что.
Кто-то ткнул ее в плечо. Она застонала и повернулась на бок. Снова тычок, посильнее.
– Проваливай. Еще темно.
– Темно, сержант, потому что вы надели повязку.
– Я? Ну так и ты надень, и все будем спать дальше. Убирайся.
– Уже утро, сержант. Капитан Скрипач хочет…
– Он все время хочет. Как только они становятся офицерами, тут и начинается – делай то, делай это, без конца. Кто-нибудь, дайте кружку.
– Все кончилось, сержант.
Она нащупала плотную повязку на глазах и чуть сдвинула край – так, чтобы открыть один глаз.
– Этого не может быть. Давай найди еще.
– Найдем, – пообещал Дохляк. – Как только встанете. Кто-то ходил по взводам и считал. Нам это не нравится. Заставляет нервничать.
– Почему? – Глаз мигнул. – У меня восемь морпехов…
– Четыре, сержант.
– Пятьдесят процентов потерь – не так уж плохо для вечеринки.
– Вечеринки, сержант?
Она села.
– Вчера вечером у меня было восемь.
– Четыре.
– Правильно, четыре на два.
– Вечеринки не было, сержант.
Хеллиан потянула повязку, чтобы открыть второй глаз.
– Не было, ха! Вот что бывает, когда бродишь неизвестно где, капрал. Пропустил веселье.
– Видимо, так и есть. Мы растопили шоколад в котелке; подумали, вам понравится.
– Эта фигня? Вспоминаю. Болтанский шоколад. Ладно, вали из моей палатки, чтобы я привела себя в порядок.
– Вы не в своей палатке, сержант, вы в канаве латрины.
Она огляделась.
– Тогда понятно, откуда запах.
– Туалетом никто еще не пользовался, сержант, раз вы тут оказались.
– А…
Его желудок снова скрутило, но тошнить было уже нечем; он справился, подождал, тяжело дыша, и медленно опустился на корточки.
– Ханжеские соски Полиэль! Если я ничего не смогу удержать внутри, я зачахну!
– Да ты уже зачах, Непоседа, – заметил Горлорез хриплым голосом, стоя с наветренной стороны. Старые шрамы на шее горели; от сильного удара смятые ряды звеньев кольчуги вдавились в грудину, и эта травма повредила горло.
Они вышли из лагеря, шагов за двадцать за восточные пикеты. Непоседа, Горлорез, Смрад и сержант Бальзам. Выжившие девятого взвода. Пехотинцы, скорчившиеся в своих норах, молча провожали их красными глазами. Со злобой? С жалостью? Взводный маг не знал, да сейчас было не до того. Вытерев губы тыльной стороной предплечья, он посмотрел мимо Горлореза на Бальзама.
– Ты позвал нас сюда, сержант. Что дальше?
Бальзам снял шлем и энергично поскреб макушку.
– Просто подумал, что нужно сказать вам: мы не распускаем взвод и не набираем новеньких. Теперь только мы.
Непоседа фыркнул.
– И вся прогулка ради этого?
– Не будь идиотом, – прорычал Смрад.
Бальзам повернулся к своим солдатам.
– Говорите, все. Горлорез, ты первый.
Великан как будто вздрогнул.
– А что говорить? Нас разжевали на куски. Но Добряк повязал Скрипа так, что… гений разнесчастный. Теперь у нас есть капитан…
– Ничего плохого в Сорт не было, – вмешался Смрад.
– Да я и не говорю, что было. Она – настоящий офицер. Но, может, в том-то и дело. Скрип с самого начала был морпех, до мозга костей. Он был сапером. Сержантом. А теперь он капитан над теми из нас, кто остался. И я доволен. – Он пожал плечами, повернувшись к Бальзаму. – Больше и сказать нечего, сержант.
– А когда он скажет – пора идти, не будешь блеять и скулить?
Горлорез поднял брови.
– Идти? Куда?
Бальзам прищурился и сказал:
– Твоя очередь, Смрад.
– Худ мертв. Серые всадники охраняют врата. Во сне я вижу лица, размытые, но спокойные. Малазанцы. «Мостожоги». Вы и не представляете, как это успокаивает, не представляете. Они все там, и думаю, благодарить нужно Мертвого Вала.
– Это ты про что? – спросил Непоседа.
– Просто чувство такое. Как будто, возвращаясь, он проложил путь. А шесть дней назад, клянусь, они были так близко – рукой подать.
– Потому что мы все чуть не погибли, – отрезал Горлорез.
– Нет, они были как осы, и лучше всего было не то, как мы умирали и не как умирали ящерицы. Все случилось в авангарде. Там была Лостара Йил. – Горящими глазами он оглядел всех. – Я ведь видел мельком. Видел ее танец. Она сделала то же, что и Рутан Гудд, только не совалась под их клинки. Ящерицы оторопели – не знали, что делать. Подойти ближе не могли, а кто пытался, падал, порубленный на куски. Я видел ее, и у меня сердце чуть не разорвалось.
– Она спасла жизнь адъюнкту, – сказал Горлорез. – А хорошо ли это?
– Не тебе даже спрашивать, – сказал Бальзам. – Скрип нас собирает. Хочет что-то сказать. Думаю, как раз об этом. Про адъюнкта. О том, что она ждет. Мы все еще морпехи. Мы – морпехи, и среди нас есть тяжи, самые упертые быки, каких я видел.
Он повернулся: к ним приближались два пехотинца из пикета. Они несли две буханки хлеба, завернутую головку сыра и глиняную семиградскую бутыль.
– Это еще что? – поинтересовался Смрад.
Два солдата остановились в нескольких шагах; тот, который был справа, заговорил:
– Смена караула, сержант. Нам принесли завтрак. А мы не так уж голодны. – Солдаты положили еду на чистое место и, кивнув, отправились обратно в лагерь.
– Худово розовое пузо, – пробормотал Смрад.
– Не трогайте пока, – сказал Бальзам. – Мы еще не закончили. Непоседа?
– Пути больны, сержант. Ну вы видели, что они делают с нами, магами. И еще есть новые – новые пути, я имею в виду, и они совсем нехорошие. Все же я могу отправиться по ним – очень уж надоело быть совершенно бесполезным.
– Ты лучший из нас арбалетчик, Непоседа, так что ты совсем не бесполезный даже без магии.
– Может, и так, Горлорез, но я этого не чувствую.
– Смрад, – сказал Бальзам, – у тебя ведь получалось исцелять.
– Да, но Непоседа прав. Веселого мало. Беда в том – про себя говорю, – что я по-прежнему каким-то образом привязан к Худу. Хоть он даже… ну, мертв. Не знаю, как такое может быть, но магия, приходящая ко мне, холодна как лед.
Непоседа хмуро посмотрел на Смрада.
– Лед? Это бессмыслица.
– Худ был долбаным яггутом, так что смысл есть. Или нет, потому что он… ну, его нет.
Горлорез плюнул и сказал:
– Если он, как ты говоришь, мертв, то он что – отправился в собственное царство? И разве он уже не был мертв как Бог смерти и прочее? А это, как ты сам сказал, Смрад, не имеет смысла.
Колдун с несчастным видом сказал:
– Знаю.
– Когда в следующий раз будешь пробовать исцелять, – сказал Непоседа, – дай мне принюхаться.
– Тебя опять стошнит.
– И что?
– Что думаешь, Непоседа? – спросил Бальзам.
– Я думаю, Смрад больше не использует путь Худа. Думаю, теперь это Омтоз Феллак.
– Я об этом думал, – пробурчал Смрад.
– Проверить можно только одним способом, – сказал Бальзам.
Непоседа выругался.
– Точно. Мы не знаем подробностей, но поговаривают, что у нее сломанные ребра, может, даже кровохарканье, и сотрясение мозга. Но из-за отатарала никто не может ничем помочь.
– Но Омтоз Феллак – Старший путь, – кивнул Смрад. – Значит, надо идти. Стоит попробовать.
– Попробуем, – сказал Бальзам. – Но сначала поедим.
– А адъюнкт пусть мучается?
– Поедим и попьем здесь, – спокойно сказал Бальзам. – Ведь мы морпехи и не плюем грязью в лица однополчан.
– Именно, – сказал Непоседа. – К тому же, – добавил он, – очень жрать хочется.
Курнос потерял четыре пальца на руке, держащей щит. Чтобы остановить кровотечение, которое продолжалось даже после того, как культи зашили, он прижал их к котелку, стоящему на огне. Теперь обрубки пальцев выглядели, будто расплавленные, а на костяшках появились волдыри. Но кровь больше не текла.
Он был уже готов заявить Молнии о своей вечной любви, но тут явился сержант из восемнадцатого и забрал Молнию и Поденку; и Курнос остался один – последний из старого взвода Геслера.
Он какое-то время посидел в одиночестве, вскрыл шипом волдыри и высосал их досуха. Потом посидел еще, глядя, как догорает костер. В бою отрубленный палец ящерицы упал ему за шиворот, между доспехом и рубахой. Когда потом палец достали, Курнос с Поденкой и Молнией сварили его и поделили жалкие полоски мяса. Потом, разобрав косточки, вплели их в волосы. Так поступали Охотники за костями.
Курноса уговорили взять самую длинную кость – за порубленную руку, – и теперь она висела у него на бороде, затмевая другие косточки – из пальцев летерийских солдат. Новая кость, тяжелая и длинная, стучала по его груди при ходьбе; он и решил идти, когда осознал, что остался совсем один.
Собрав вещи, он закинул ранец через плечо и пошел. Через тридцать два шага Курнос очутился в расположении старого взвода Скрипача, нашел место для своей палатки, оставил там ранец и пошел к остальным солдатам, сидящим у костра.
Милая маленькая женщина справа от него протянула оловянную кружку с каким-то дымящимся напитком. Когда он благодарно улыбнулся, женщина не ответила; тогда-то он и вспомнил, что ее зовут Улыбка.
«Так лучше, – решил он, – чем одному».
– Конкуренты, Корабб.
– Не вижу, – ответил семиградский воин.
– Курнос хочет быть нашим новым силачом, – объяснил Спрут. – Что же получается, четыре силача во взводе? Я, капрал Битум, Корик, а теперь и Курнос.
– Я был капралом, а не силачом, – сказал Битум. – И потом, я не бью, я их просто делаю.
Спрут фыркнул.
– Ну не знаю. Ты шел первым, совсем как все силачи, каких я знал.
– Я шел первым и спокойно стоял, сапер.
– Хорошо сказано, – согласился Спрут. – Значит, и я стоял правильно.
– Я вдруг поняла кое-что, – сказала Улыбка. – У нас больше нет сержанта, разве что ты, Битум. А в таком случае понадобится новый капрал, а поскольку мозги тут остались только у меня, значит, это буду я.
Битум поскреб седеющую бороду.
– Вообще-то я думал про Корабба.
– Для него нужен отдельный фургон с оружием!
– Я сохранил свой летерийский меч, – возразил Корабб. – На этот раз я ничего не терял.
– Давайте проголосуем.
– Давайте не будем, Улыбка, – сказал Битум. – Корабб Бхилан Тену’алас, отныне ты – капрал четвертого взвода. Поздравляю.
– Да он же еще почти зеленый рекрут! – Улыбка, нахмурившись, оглядела всех.
– Сливки всегда поднимаются, – сказал Спрут.
Корик оскалился на Улыбку.
– Живи теперь с этим, солдат.
– Я теперь капрал, – сказал Корабб. – Слыхал, Курнос? Я теперь капрал.
Тяжелый пехотинец поднял глаза от своей кружки.
– Слыхал что?
Потеря Флакона оглушила их; Спрут ясно читал это по их лицам. Первая потеря во взводе, по крайней мере на его памяти. Ну, среди тех, кто был с самого начала. Впрочем, потеряв всего одного солдата, они еще неплохо отделались. Некоторые взводы заплатили куда дороже. Некоторые? Да почти все.
Спрут, прислонившись к складкам свободной палатки, исподтишка наблюдал за остальными. Слушал их жалобы. Корик был просто раздавлен. Как бы ни был прежде крепок его хребет, позволявший держаться прямо, он сломался. Теперь Корик носил внутри цепи, сковывающие мозг, и, похоже, не скинет их никогда. Он испил из колодца страха и постоянно возвращался к нему.
Удар был ужасный, но Корик и прежде спотыкался. Спрут пытался понять, что осталось от прежнего воина. Племена привыкли преклонять колени перед худшими превратностями цивилизации; и даже умнейшие из самых умных часто не понимают, что убивает их.
Может, все как и у обычных людей, но, на взгляд Спрута, в чем-то более трагично.
Даже Улыбка постепенно отдалялась от Корика.
Она-то сама ничуть не изменилась, решил Спрут. Ни на йоту. Улыбка оставалась такой же сумасшедшей и кровожадной, как и прежде. Ножом она орудовала яростно, под мелькающим оружием ящериц. В тот день она повергла гигантов. И при всем при том из нее получился бы ужасный капрал.
А Битум есть Битум. Тот же, каким был и каким будет всегда. Получится настоящий сержант. Может, ему не хватает воображения, но этому взводу уже ни к чему всякие потрясения. И мы без колебаний пойдем за ним. Битум – неприступная стена; когда он надвинет шлем на лоб, его не сдвинет с места даже стадо разъяренных бхедеринов. Да, Битум, ты прекрасно справишься.
Корабб. Капрал Корабб. Идеально.
И еще Курнос. Сидит как пень, руки в волдырях. Потягивает пойло, сваренное Улыбкой, и кривая улыбка на побитом лице. Не морочь мне голову, Курнос. Я слишком давно в армии. Ты любишь тупить, как и все тяжи. Но я вижу, как сверкают глазки под веками.
«Слыхал что?» – миленько, но от меня не скроешь искорку в глазах. Ведь рад быть здесь? Хорошо. И я рад, что ты здесь.
А сам я что узнал? Ничего нового. Мы прорвались, но еще предстоит прорываться много раз. Тогда и спросите. Тогда и спросите.
Он увидел, что к ним подходит Скрипач. От скрипки остался только гриф, свисающий с плеча; перекрученные струны торчали как непослушные волосы. Рыжина в бороде почти исчезла. Ножны короткого меча пусты – клинок так и торчит в глазнице ящерицы. Голубые глаза смотрят спокойно, почти холодно.
– Сержант Битум, через полколокола выводи всех на место.
– Есть, капитан.
– С юга прибыли всадники. Изморцы, несколько хундрилов и другие. Много других.
Спрут нахмурился.
– Кто?
Скрипач пожал плечами.
– Переговорщики. Очень скоро все узнаем.
– Говорила же, что выживешь.
Хенар Вигульф улыбнулся ей со своей койки. Только улыбка вышла неуверенная.
– Я сделал так, как ты сказала, Лостара. Я смотрел.
Ее взгляд дрогнул.
– Кто ты? – спросил Хенар.
– Не спрашивай. Я читаю этот вопрос в каждом взгляде. Все смотрят на меня и молчат. – Она помедлила, глядя на свои руки. – Это был Танец Тени. – Она внезапно взглянула ему в глаза. – Это была не я. Я просто скользнула внутрь и, как и ты, только смотрела.
– Если не ты, то кто?
– Узел. Котильон, бог – покровитель убийц. – Она поморщилась. – Он управлял мной. Думаю, он и раньше проделывал подобное.
Глаза Хенара расширились.
– Бог…
– Яростный бог. Я… я никогда раньше не чувствовала такого гнева. Он прожигал меня насквозь. И полностью очистил. – Она расстегнула пояс, сняла нож в ножнах и положила на одеяло, укрывающее израненную грудь Хенара. – Тебе, любимый. Но будь осторожен, он очень-очень острый.
– На твоем лице не осталось морока, Лостара, – сказал Хенар. – Ты и прежде была прекрасна, но теперь…
– Наверняка непреднамеренный дар, – неуверенно сказала она. – Боги не ведают милосердия. Или сострадания. Но любой смертный в таком огне или сгорит дотла, или возродится.
– Да, возродится. Очень точно сказано. Моя решимость, – добавил он, печально поморщившись, – отступает теперь перед тобой.
– Не надо, – отрезала она. – Мне не нужен в постели мышонок, Хенар Вигульф.
– Тогда я постараюсь вспомнить, каким был прежде.
– И я помогу, только не сейчас: целители еще не закончили с тобой. – Она поднялась. – А теперь я должна уйти. К адъюнкту.
– Кажется, Брис забыл про меня. Или считает мертвым.
– И не жди, что я ему напомню, – сказала она. – Отныне ты будешь ехать верхом рядом со мной.
– Но Брис…
– Вряд ли. Словечко наедине с Араникт – и все решится.
– Брат короля надел ошейник?
– Когда встретитесь, можете померяться кандалами.
– Я думал, тебе не нужен мышонок, Лостара Йил.
– Ну, я надеюсь, ты будешь бороться с цепями изо всех сил, Хенар. Ведь мы приковываем тех, кого не в силах приручить.
– Ясно.
Она повернулась к выходу из лекарской палатки и увидела, как все таращатся на нее, даже лекари.
– Худов дух… – пробормотала она.
Чувствуя приятное опьянение, Банашар шел к командирскому шатру. У входа он увидел Кулака Блистига – тот стоял как приговоренный перед пыточной камерой. Ох, бедняга. Не тот мертвый герой остался там. А ведь, полагаю, у тебя был шанс. Мог быть таким же безмозглым, как Кенеб. Мог бы оставаться в его тени до конца, раз прятался в этом безопасном убежище в последние месяцы.
А теперь никем не заслоненное солнце ярко тебя освещает и каково это? У Блистига был больной вид. Да ты же не пьешь? И на твоем лице нет печати вчерашней отравы, так тем хуже для тебя. Значит, его мутит от страха, и Банашар всерьез посочувствовал. Ему бы глоточек-другой, сглаживающий острые грани праведного удовлетворения.
– Какое прекрасное утро, Кулак, – сказал он, подходя.
– Скоро вам будет нерадостно, Высший жрец.
– Это как?
– Когда закончится вино.
Банашар улыбнулся.
– Храмовые подвалы остаются полны, могу вас уверить.
В глазах Блистига мелькнула алчность.
– Вы можете туда попасть? В любое время?
– В каком-то смысле.
– Так почему вы остаетесь? Почему не бежите от этого безумия?
Потому что Святая Мать хочет, чтобы я остался. Я – ее последний жрец. Она что-то задумала для меня, это точно.
– Ужасно жаль вас огорчать, Кулак, но эта дверь – частная, для избранных.
Лицо Блистига потемнело. У входа в шатер, всего в нескольких шагах, стояли два охранника, которые все слышали.
– Я предлагал, чтобы вы покинули нас, Высший жрец. Вы – бесполезный пьяница и дурно влияете на армию. Почему адъюнкт настаивает на вашем гребаном присутствии на переговорах, мне недоступно.
– Ну разумеется, Кулак. Но не представляю себя таким темным искушением для ваших солдат. В конце концов, я же не делюсь личными запасами. В самом деле я подозреваю, что мой вид отвращает людей от беды алкоголя.
– Хотите сказать, что внушаете им отвращение?
– Именно так, Кулак.
Только зря мы завели эту беседу, да? Потому что если бы мы поменялись местами, то, не считая выпивки, ни слова не изменилось бы. Единственная разница в том, что мне по барабану их отвращение, а вот тебе…
– Ожидаем летерийцев, Кулак?
– Простая вежливость, Высший жрец.
Понравилась идея? Готов ухватиться за нее. Хорошо.
– Тогда я пока составлю вам компанию – по крайней мере до их прихода.
– Не заставляйте себя ждать, – сказал Блистиг. – Произведете дурное впечатление.
– Несомненно, затягивать не стану.
– А вот, я вижу, – продолжил Блистиг, – идут другие Кулаки. Если хотите выбрать место в шатре, Высший жрец, лучше идите сейчас.
Ну что ж, я-то с радостью ухвачусь.
– Да, это тактика, Кулак. Прислушаюсь к вашему совету.
Поклонившись, повернулся и пошел между двумя часовыми, подмигнув одному из них.
И не получил никакого ответа.
Лостара Йил повернулась на крик и увидела, что к ней приближаются четыре морпеха. Сержант-далхонец, как там его? Бальзам. За ним три солдата – видимо все, что осталось от взвода.
– Что-то нужно, сержант? Только недолго – я иду в командный шатер.
– Мы тоже, – сказал Бальзам. – У нас есть целитель, который, возможно, сможет ей помочь.
– Сержант, так это не работает…
– Может, – сказал высокий солдат с пораненной шеей. Тихий голос звучал как будто клинок точили о камень.
– Объясни.
Заговорил другой солдат:
– Мы думаем, капитан, что он использует Старший путь.
– Использует что? Как, во имя Худа, такое возможно?
Целитель как будто поперхнулся, а потом шагнул вперед.
– Мне стоит попробовать, сэр. Думаю, на этот раз Непоседа прав, для разнообразия.
Лостара немного поразмыслила и кивнула.
– За мной.
Морпехи не привыкли заставлять людей ждать, и для большинства из них приглашение к адъюнкту вовсе не было пределом мечтаний. Значит, они считают, что придумали что-то. Стоит поглядеть, правы ли они. Голова у нее болит все сильнее – это сразу видно.
Подходя к командному шатру, она увидела, что у входа собираются Кулаки. При ее появлении какая-то отрывочная беседа совсем прервалась. Так-так, и вы туда же. Ну, валяйте.
– Кулаки, – сказала она, – будь любезны, позвольте пройти. Этим морпехам назначена встреча с адъюнктом.
– Впервые слышу, – сказал Добряк.
– Ну, насколько я помню, – возразила Лостара, – оставшиеся тяжи и морпехи теперь под командованием капитана Скрипача, а он подчиняется только адъюнкту.
– Я хочу обсудить это с адъюнктом, – сказал Добряк.
Нет смысла.
– Придется подождать до конца переговоров, Кулак. – Махнув рукой, она повела морпехов между ротными командирами. Может, хватит пялиться? От их взглядов сводило мышцы шеи; Лостара с облегчением нырнула в тенистый вход шатра.
Большинство внутренних перегородок были сняты; получилось огромное пространство. Только в глубине тяжелыми занавесками было отгорожено спальное место для адъюнкта. В зале Лостара увидела только Банашара; он сидел на длинной скамье, спиной к наружной стене, сложив руки, и, похоже, дремал. В зале – только стол и еще две скамьи. Больше нет ничего, даже лампы. Нет, лампы не надо. Свет бьет ее по глазам, словно ножом.
Когда вслед за Лостарой вошли морпехи, одна из занавесок колыхнулась.
Появилась адъюнкт Тавор.
Даже с десяти шагов Лостара видела, как блестит пот на бледном лбу. Боги, если армия увидит такое, все испарятся, как снег в пламени очага. Развеются по ветру.
– Что здесь делают морпехи, капитан? – Голос звучал слабо, неровно. – Мы ждем официальных гостей.
– Этот взводный целитель думает, что может помочь вам, адъюнкт.
– Значит, он идиот.
Солдат, о котором шла речь, шагнул вперед.
– Адъюнкт, я – капрал Смрад, девятый взвод. Я пользовал Путь Худа.
Ее бледные глаза дрогнули.
– Насколько я понимаю ситуацию, капрал, могу только посочувствовать.
Он словно оторопел.
– Э… спасибо, адъюнкт. Дело в том… – Он поднял руки, и Лостара ахнула, когда целителя окутал поток ледяного воздуха. Островерхий потолок зала покрылся инеем. Смрад выдыхал клубы пара.
Маг Непоседа сказал:
– Это Омтоз Феллак, адъюнкт. Старший путь.
Тавор не шевелилась, словно застыла на месте. Прищурившись, она посмотрела на целителя.
– Нашел в покровители яггута, Смрад?
Целитель словно не знал, что ответить.
– Бога Смерти больше нет, – сказал Непоседа, клацая зубами от наступившего в зале холода. – Но, возможно, сам Худ не так мертв, как мы все считали.
– А мы так считали? – Тавор сжала губы, разглядывая Смрада. – Целитель, проходи.
Крепко обхватив Смрада, чтобы удержать на ногах, Бальзам вывел его наружу. Горлорез и Непоседа прикрывали их по бокам, с такими яростными лицами, словно готовы в любой миг выхватить оружие, попытайся кто-то приблизиться.
Кулаки, как один, подались назад, и сержант хмуро оглядел их.
– Позвольте пройти, если не возражаете, сэры. А, и теперь она готова вас принять.
Не дожидаясь ответа, Бальзам потащил Смрада дальше; целитель пошатывался, его одежда промокла от растаявших на утренней жаре инея и льда. Шагов через двадцать, за провисшей палаткой с припасами, сержант наконец остановился.
– Садись, Смрад. Нижние боги, скажи мне, что это пройдет.
Целитель рухнул на землю. Голова поникла, и остальные решили, что сейчас его стошнит. Но вместо этого они услышали нечто вроде рыдания. Бальзам вылупился на Горлореза, потом на Непоседу, но, судя по их лицам, они тоже ничего не понимали. Бальзам пригнулся и положил ладонь на спину Смраду – и ощутил содрогания.
Какое-то время целитель плакал.
Никто не проронил ни слова.
Когда рыдания начали стихать, Бальзам нагнулся ниже.
– Капрал, что, во имя Тогга, с тобой происходит?
– Я… я не могу объяснить, сержант.
– Исцеление сработало, – сказал Бальзам. – Мы все видели.
Смрад кивнул, все еще не поднимая головы.
– Ну так… что?
– Она сняла защиту, всего на мгновение. Впустила меня, сержант. Ей пришлось, чтобы я смог исправить повреждения… боги, какие повреждения! Да чтобы просто показаться на людях – ей наверняка требовались все силы. Стоять, говорить… – Он покачал головой. – Я был внутри. Я видел…
Не в силах продолжать, он снова громко зарыдал.
Бальзам застыл, склонившись над ним. Непоседа и Горлорез отвернулись и стояли неприступной стеной. Оставалось только ждать.
Несколько мгновений до появления Кулаков, Лостара Йил стояла перед Тавор. Стараясь говорить ровно и спокойно, она произнесла:
– С возвращением, адъюнкт.
Тавор медленно вздохнула.
– Что думаете, Высший жрец?
Банашар поднял голову.
– Слишком холодно, чтобы думать, адъюнкт.
– Омтоз Феллак. Вы слышали шаги яггутов, Банашар?
Бывший жрец пожал плечами.
– Значит, у Худа был запасной выход. Нужно ли, в самом деле, удивляться? Этот коварный дерьмовый бог никогда не играл напрямик.
– Лукавите, Высший жрец.
Он поморщился.
– Хорошенько думайте, от кого вы принимаете дары, адъюнкт.
– Ну наконец-то, – ответила она, – разумный совет от вас, Высший жрец. Почти… трезвый.
Если он и собирался ответить, то прикусил язык, когда в зал вошли Добряк, Сорт и Блистиг.
Воцарилось молчание, потом Фарадан Сорт хмыкнула и сказала:
– А я вот всегда считала, что холодный прием – просто…
– Мне сообщили, – прервала ее адъюнкт, – что наши гости уже на подходе. И до их появления я хочу, чтобы каждый доложил о состоянии своих солдат. Кратко, пожалуйста.
Кулаки уставились на нее.
Лостара Йил бросила взгляд на Банашара; что-то блеснуло в его глазах, устремленных на адъюнкта.
Им пришлось ехать по тропе с севера малазанского лагеря, петляя среди палаток забойщиков скота, где в воздухе, пропитанном запахом убитых животных, жужжали мухи. Атри-седа Араникт ехала в молчании рядом с командиром Брисом, ежась от блеяния миридов и мычания родара, визга перепуганных свиней и стона коров. Животные, обреченные на забой, прекрасно понимали свою судьбу, и слушать их крики, наполняющие воздух, было мучением.
– Неудачный путь выбрали, – пробормотал Брис. – Мои извинения, атри-седа.
Дорогу им перешли два солдата в пропитанных кровью фартуках. Лица были безучастны. С рук капала кровь.
– Армии купаются в крови, – сказала Араникт. – Вот и вся правда, да, командир?
– Боюсь, мы все купаемся в крови, – ответил Брис. – Просто, на мой взгляд, города позволяют нам прятаться от голой правды.
– А вот интересно, что было бы, питайся мы только растениями?
– Мы бы распахали всю землю, и диким зверям негде было бы жить, – ответил Брис.
– Значит, можно считать, что домашних животных приносят в жертву во имя диких зверей.
– Да, так можно считать, – сказал Брис, – если поможет.
– Что-то я не уверена.
– И я тоже.
– Думаю, я слишком мягка для такого, – заключила Араникт. – Слишком сентиментальна. Даже если можно закрыть глаза на саму бойню, воображение не позволит спрятаться от нее по-настоящему, да?
Они подъехали к широкому перекрестку; навстречу им, по южной дороге, двигался большой конный отряд.
– Так-так, – сказал Брис, – это болкандские знамена?
– Похоже, королева решила продолжать движение далеко за пределами своего королевства.
– Да, очень любопытно. Подождем их?
– А почему бы и нет?
Они выехали на перекресток.
Окружение королевы было велико, но Брис нахмурился.
– Это эвертинские солдаты, – сказал он. – Но ни одного офицера.
Помимо закаленных воинов, рядом с Абрастал ехали три воина-баргаста, а справа – две хундрильских женщины, одна из которых была на седьмом или восьмом месяце беременности. Слева – два облаченных в доспехи иноземца; наверное, изморцы.
Араникт шумно вздохнула.
– Видимо, это Смертный меч Кругава. Она одна могла бы стать героем дворцового гобелена.
Брис хмыкнул.
– Понимаю. Я повидал жестких женщин в свое время, но эта… действительно пугает.
– Я даже вряд ли смогла бы поднять меч, который она носит на поясе.
Королева Абрастал, подняв руку, остановила отряд. Она что-то сказала одному из солдат, и внезапно все ветераны спешились, сняли с седельных лук ранцы и устремились в малазанский лагерь. Араникт наблюдала, как солдаты рассыпались веером, явно в поисках расположения взводов.
– Что они делают?
Брис покачал головой.
– Не пойму.
– Они привезли… бутылки.
Брис Беддикт хмыкнул и хлопнул пятками по бокам коня. Араникт двинулась следом.
– Командир Брис Беддикт, – произнесла королева Абрастал, выпрямившись в седле. – Наконец-то мы встретились. Скажите, ваш брат знает, где вы сейчас?
– А ваш муж, ваше величество?
Ее зубы блеснули в улыбке.
– Сомневаюсь. Но так ведь лучше, чем встреча в гневе?
– Согласен, ваше величество.
– Поглядите-ка: не считая этого олуха гилка рядом со мной – и, разумеется, вас, – здесь собрание женщин. Дрожите, принц?
– Когда я дрожу, я, как мужчина, ни за что не признаюсь, ваше величество. Не будете ли любезны представить нас?
Абрастал, сняв тяжелые перчатки, показала направо.
– От хундрилов – Ханават, жена Военного вождя Голла, и с ней Шелемаса, охранница и участница битвы.
Брис поклонился обеим женщинам.
– Ханават. Мы были свидетелями битвы. – Он мельком взглянул на Шелемасу и снова посмотрел на Ханават. – Прошу вас, если можно, передайте мужу, что я был пристыжен его мужеством и мужеством «Выжженных слез». Увидев хундрилов, я не мог оставаться в стороне. Пусть знает: все, что совершили летерийцы, помогая Охотникам за костями, я бы смиренно положил к ногам Военного вождя.
Широкое, мясистое лицо Ханават ничего не выражало.
– Очень великодушно, принц. Мужу передадут.
Неуклюжий ответ повис в пыльном воздухе, потом королева Абрастал показала на изморцев.
– Смертный меч Кругава и Кованый щит Танакалиан, из Серых шлемов.
Брис снова склонил голову.
– Смертный меч. Кованый щит.
– Шесть дней назад вы были на нашем месте, – сказала Кругава почти сердито. – На душе моих братьев и сестер – открытая рана. Мы скорбим о жертве, которую вы принесли вместо нас. В конце концов, это не ваша война, но вы стояли крепко. Сражались бесстрашно. Если возникнет случай, сэр, мы встанем на ваше место. Это клятва Серых шлемов.
Брис Беддикт выглядел растерянным.
Араникт кашлянула и сказала:
– Вы смутили принца, Смертный меч. Наверное, настала пора представиться адъюнкту?
Королева Абрастал подобрала поводья и развернула коня на дорогу, ведущую в центр лагеря.
– Поедете рядом со мной, принц?
– Благодарю, – выдавил Брис.
Араникт направила коня вслед за ними и оказалась рядом с «олухом гилком».
Он искоса взглянул на нее, и его широкое, покрытое шрамами лицо было серьезным.
– Ах, эта Смертный меч, – негромко проворчал он. – Говорит так ласково, будто горсть кварца сыплет. Поздравляю, что ваш командир поправился.
– Спасибо.
– Не поворачивайтесь, но если бы повернулись, увидели бы слезы на глазах Ханават. Пожалуй, ваш командир мне нравится. Я – Спакс, Военный вождь баргастских гилков.
– Атри-седа Араникт.
– Это ведь значит Высший маг Араникт, да?
– Кажется, да. Вождь, эти эвертинские солдаты, которые отправились к малазанцам… что им нужно?
Спакс поднял руку и царапнул щеку под глазом.
Что надо, атри-седа? Нижние духи, они просто люди.
