Глава двадцать девятая

Выйдя замуж, Виктория Павловна Салкина быстро родила сына Веню. Ее отец, новоиспеченный дедушка Павел Николаевич, был недоволен и именем младенца, и зятем. Вика скоропалительно оформила брак с Петром Рыжовым, чем очень расстроила отца. Галя появилась на свет спустя немало лет после брата и хорошо помнила деда, сердитого старика, который любил Веню и не обращал внимания на внучку. Если она подходила к деду, тот сердито ворчал:

– Удались, подлиза! Виктория, убери ее! Надоела! Не могла мне еще одного внука родить. Зачем девка в семье?

– Папа, у вас тоже мальчиков не получилось, – отбивалась Виктория.

Дед обычно замолкал после этих слов. Но один раз он вдруг ответил дочери:

– Это мать твоя не постаралась. Поэтому фамилия наша исчезнет.

– Веня записан как Салкин, – напомнила дочь, – по вашему желанию. Петя спорить не стал, а мог. Зря вы моего мужа не любите!

Павел Николаевич заорал:

– Тьфу! Вот уж убила бобра! Петр Сигизмундович! Откопала урода! Еврея!

– Папа, – остановила его Виктория, – мы живем в СССР, не в Америке, где негров угнетают, в нашей стране не обращают внимания на национальность и цвет кожи! И Петя не иудей. Он из семьи Войтецких, ты об этом прекрасно знаешь. Родители его – поляки, записали ребенка как Рыжова, с этой фамилией можно спокойно жить. Заплатили в загсе и получили метрику.

– Ты сама себе противоречишь, – язвительно сказал отец. – Если, как ты утверждаешь, никто у нас не смотрит на национальность, зачем фамилию менять? Рыжову жить спокойней? Войтецкий он! Да мы в восемнадцатом году из таких поляков кровь выпускали. Загонишь их в лес, и готово.

Мама закатила глаза, но промолчала. Гале тогда исполнилось то ли восемь, то ли девять лет. Она целый день думала о словах старика, а потом вечером спросила у мамы:

– Что такое кровь из поляков выпускать?

Виктория Павловна, скорая на руку, отпустила дочке подзатыльник.

– Не смей подслушивать разговоры взрослых.

– Дед громко говорил, – стала оправдываться Галочка и получила от матери новую затрещину.

Через несколько лет после той беседы Павел Николаевич заболел. Лежал он дома, непривычно тихий, перестал злиться на внучку, которая изредка по приказу матери заглядывала к нему в комнату и спрашивала:

– Дедушка, как вы себя чувствуете?

– Не жди, не умру. Господь еще не скоро меня приберет, – раздавалось в ответ.

Галя, которая сначала состояла в октябрятах, а потом стала пионеркой, после этой фразы быстро уходила. Всем известно, что Бога нет, да не стоит спорить со стариком. Но один раз, задав традиционный вопрос, она услышала:

– Чего в дверях маячишь? Заходи, посиди со мной!

Галя поразилась, но выполнила его просьбу.

Примерно четверть часа они со стариком провели молча, потом он велел:

– Ступай.

На следующий день мать приказала дочке:

– Как придешь с занятий, иди к деду, газету ему почитай. Он вчера сказал, что от твоего присутствия ему стало легче.

Галина привыкла слушаться маму, та после смерти мужа стала единственной кормилицей семьи, с утра до ночи сидела в загсе, которым заведовала, боялась потерять хорошее место. Девочка стала проводить время с дедушкой, а вот Веня к старику старался не заходить. Если мать выговаривала сыну: «Имей совесть, поговори с дедом, ему скучно», то юноша отвечал: «Да, да, сейчас». И на том все завершалось.

Властная Виктория, которая воспитывала детей с помощью крика и затрещин, потеряла свое влияние на Вениамина, он вырос. Мать хотела, чтобы сын стал доктором, а он вопреки ее воле отнес документы в вуз, где готовили киноактеров. И, о удивление, его туда приняли. Виктория разозлилась на непослушное чадо и заявила:

– Мне еще пять лет тебя кормить? Решил, что я всю жизнь ломаться буду, лентяя содержать? Раз школу окончил, изволь деньги в семью приносить!

Веня счел ее требование справедливым и стал работать после занятий уборщиком в парикмахерской. Драя полы, парень смотрел на мастеров, потом сам попробовал себя в роли цирюльника. Неожиданно выяснилось, что у него талант. Студент стал ходить по домам, оброс клиентурой. Он помогал матери, отдавал ей почти весь заработок, выносил мусор, мыл деда, переодевал его. Но общаться с ним не желал.

Как-то раз брат увидел, что Галя выходит из комнаты старика, и поинтересовался:

– Уже не боишься его?

– Нет, – удивилась та, – дедушка не страшный, я читаю ему газеты, он молчит.

Веня скорчил рожу:

– Ничего, скоро заговорит. Как начнет воспоминаниями упиваться, принимайся кашлять и чихать. Тогда он тебя выгонит, очень за свое здоровье боится, не хочет заразиться.

– Хорошо, – пробормотала девочка, она не поняла, почему Веня дал ей столь странный совет.

Иногда к деду приходили друзья. Имен их Галя не знала, они обращались друг к другу по фамилии. Девочка запомнила, что один Леонтьев, другой Герасимов, остальные в ее голове не удержались. Они заходили иногда поодиночке, но чаще вдвоем, приносили бутылку, закуску, сидели несколько часов и уходили. Приятели и дед жили в одном доме, правда, в разных подъездах. У них были семьи, дети, внуки, но общих праздников они никогда не устраивали, вместе ничего не отмечали.

Однажды, незадолго до Седьмого ноября, дед крикнул из своей комнаты:

– Галька, а ну свари мне картошки!

Внучка попросила:

– Можно через десять минут?

– Чем таким серьезным ты занимаешься, если не можешь отвлечься? – разозлился старик.

– Заголовок пишу красивый для классной стенгазеты, – объяснила Галя, – герои Гражданской войны. Мы к празднику всегда такую выпускаем.

Дедушка неожиданно заинтересовался:

– Ишь ты! Чьи фамилии упоминаешь?

– Книга такая есть, – ответила Галя, – из нее их беру. В ней рассказывается о подвигах.

– Дай поглядеть, – скомандовал Павел Николаевич.

Внучка принесла том. Старик его полистал и швырнул на пол.

– Вранье. Не герои они вовсе, вот мои товарищи – да. Но только мы живы, а чтобы тебя признали героем, надо помереть. А тех, о ком в дурацкой книге рассказано, убили по их же глупости. На этого глянь!

Старик ткнул пальцем в одно фото.

– Вот уж понаписали! Погиб, сражаясь с белогвардейцами, когда собирал разведданные. Ха! Ванька к кухарке пошел ночью, не терпелось ему. Говорил я дураку: «Не лезь туда, в деревне белые, сиди тихо. Потом с бабой повеселишься. Утром беляков выгоним и делай что хочешь». Ан нет! Идиот никого не послушал, в окно к поварихе залез. Думал, там его шлюха спит, а в комнате оказался офицер. Он Ваньку пристрелил. Наш командир скумекал: если узнают, зачем парень в дом, набитый белогвардейцами, залез, то старшему в группе… оторвут, и живо доложил наверх, что отправил Коломенского в разведку и он геройски погиб.

Галя открыла рот.

– Дедушка, ты знал Ивана Сергеевича?

– Да и остальных, кто в книге упомянут, тоже, – рассмеялся всегда угрюмый дед. – Писателя, который ее сочинил, тоже. Мы все вместе служили в Гражданскую, а потом в НКВД работали. Писака слабак, два раза на расстрел сходил, потом заболел. Слишком грамотный был, стишки строчил про любовь. Его отправили в газету работать, потом он писателем стал. Но мы с ребятами знали: здоров прозаик, как молодой бык. Он кого-нибудь расстреляет, потом в лес подальше уйдет и плачет. Жалко ему врагов народа было, не герой он вовсе, а те, о ком он настрочил, – дураки. Вот мы с парнями…