2
После революции одесситов ужасали ночные грабители – Пружинщики. Они тоже были с большой буквы, эти спортивные молодые люди, которые крепили к ногам рессоры и скакали по улицам криминальными кенгуру, на ходу подрезая у прохожих мешки и лопатники. Для большего эффекта Пружинщики закутывались в саваны. Они вырастали перед обывателями, как лихие привидения, делали грабеж и исчезали в темноте под восхищенный свист беспризорников. Высокая культура гоп-стопа была воспета бардами Молдаванки и Пересыпи.
Митя мечтал стать пружинкой ночного танцующего бандитского механизма Одессы.
В раннем детстве у него была няня, гречанка Афродита из Бессарабии, суеверная и поэтичная, с волосатой бородавкой, печатью Великого Пана, на длинном носу. Она утверждала, что не все одесские привидения – бандиты, что встречаются среди них настоящие мертвые души, у которых связаны руки, из-за чего они не могут поднять с земли даже корку хлеба. Столкнувшись с таким на улице, надо первым делом убрать свои руки в карманы. Иначе он позавидует, а на свете нет ничего хуже зависти мертвеца.
Думаю, что сказка-ложь была камуфляжем воспоминаний о красном терроре двадцатого года. Массовые расстрелы на набережных Крыма и в других туристических местах. Советские палачи халтурили, как все советские люди. Поэтому казненные иногда оживали в мешках, куда их засовывали перед тем, как сбросить в море. Оживали и пытались уйти, но не могли, так же, как няня не могла рассказать мальчику эту историю. Так же, как я не могу нырнуть в прошлое и вернуться с подлинной биографией деда. Руки связаны. Иногда удается распутать узелок-другой, но до полного освобождения еще далеко.
Митя, под впечатлением баек Афродиты, разглядывал свои ладони и пытался прочесть узоры будущей жизни. Он брал карандаш, приказывал руке лететь и создавал на бумаге мир с точки зрения птицы.
Практичный отец хвалил рисунки, но говорил при этом, что художник – профессия никчемная, а вот архитектор – это хлебное дело, и с такими способностями надо ехать после школы в московский или харьковский институт градостроения. Мать сомневалась, что у архитектуры в СССР есть будущее. Из осторожности она возражала по-французски:
– Les Bolcheviks ne construisent pas, ils détruisent. Tu te souviens de ce qui est chanté dans leur hymne?
– Я помню, – отвечал Павел Васильевич. – Там поется «а затем». А затем кому-то придется строить все заново.
Он был типичный попутчик, презиравший красных директоров и ленивый пролетариат, но прятавший усмешку в усах, наивно полагая, что это защитит его от неприятностей. Дед вспоминал, что прадед очень расстроился, когда за ним пришли.
