Таков контекст убийства Юлия Цезаря: целый век одни сенаторы убивали других, как в рамках закона, так и вне всяких рамок. Десятилетиями сенаторы выступали от имени римского государства и своими руками убивали тех, кто пытался поколебать статус-кво. До сих пор из каждой схватки эти олигархи выходили победителями; они не выпускали из рук власть и богатство и сами писали истории своих побед. Раз за разом сенаторы провозглашали себя спасителями республики, героями Рима. Благородные и достойные мужи, готовые убить во имя отечества. Примерно в это время в источниках впервые встречается легенда о смерти великого и обожествлённого Ромула. Традиционно считалось, что Ромул был вознесён на небо в очень плотном грозовом облаке, которое, ко всеобщему удивлению, окутало его одного, когда он проводил смотр войск за стенами Рима. Но существовала и иная версия, изложенная у Ливия в «Истории от основания города» и у Аппиана в «Гражданских войнах». Согласно этой версии, к концу своего правления Ромул превратился в тирана, а облако, окутавшее его в день смотра, было отнюдь не божественным облаком пыли, которую подняли сенаторы, набросившиеся на него с кинжалами. Версия с вознесением на небо пользовалась большей популярностью, чем история об убийстве – в действительности, конечно, не происходило ни того, ни другого – но тот факт, что рассказ о расправе над тираном дожил до императорских времён, демонстрирует трепетное отношение римской аристократической культуры к убийствам во имя Рима – даже если жертвой был божественный Ромул, сын Марса.

В нашем распоряжении столько материалов о Юлии Цезаре (включая его собственные военные сочинения, которые он писал от третьего лица, и это ужасно раздражает), что изучить их все практически невозможно. При этом источников, повествующих о его смерти, всего пять, и все они созданы существенно позднее. Значительная часть сведений о политической карьере и диктатуре Цезаря дошла до нас благодаря речам и письмам Цицерона. Их он написал достаточно. Откройте любую книгу по истории поздней республики, биографию Марка Антония или того же Цезаря, и вы убедитесь: многое из того, что в ней описывается, известно почти исключительно со слов Цицерона. Цицерон – мечта любого историка. Вернее, был бы мечтой, если бы его словам можно было доверять. Так или иначе, об убийстве Цезаря у Цицерона ничего нет. Он описывал предшествующие события и последующие действия Марка Антония, но произошедшего в мартовские иды 44 года до н. э. никогда не касался. Интересно, не так ли?

В любом случае в нашем распоряжении есть пять текстов, созданных уже во времена империи: фрагмент биографии Августа, написанной сирийским философом Николаем Дамасским через два-три десятилетия после смерти Цезаря; биография самого Цезаря, изложенная Светонием, представителем всаднического класса и приближённым императора Адриана, около 100 года н. э., то есть через полтора века после убийства; ещё одна биография Цезаря, написанная примерно в это же время греческим философом и моралистом Плутархом; история гражданских войн Аппиана, работавшего в Александрии Египетской примерно через 180 лет после гибели Цезаря; и, наконец, история Рима с древнейших времён, над которой грекоязычный римский сенатор Дион Кассий трудился в 230 годах, когда Цезарь был уже почти три века как мёртв. Хоть мы и привыкли называть весь период с 753 до 476 годов н. э. (когда был свергнут последний император Запада) римским, иногда приходится обращать внимание на то, что за двенадцать веков очень многое менялось. Это как раз такой случай. За исключением Николая, все эти писатели родились в мире, где императорская власть была нормой, а Юлия Цезаря почитали как бога – в буквальном смысле: ему приносили в жертву маленьких (и не очень) животных, у него были жрецы, само имя «Цезарь» стало именем нарицательным, обозначением священной императорской власти. В этом мире убийство Цезаря воспринималось как событие исключительное, а императоров убивали только для того, чтобы заменить их другими императорами. К 69 году н. э., когда пала династия Юлия, республика стала казаться чем-то мнимым, почти мифическим. А для современников Диона Кассия республиканский период уже был глубокой древностью. Важно также отметить, что почти все грекоязычные авторы (кроме Диона, обожавшего через каждые три строчки напоминать о том, что он – римский сенатор) писали о римлянах как о «чужих», а не как о «своих». В этих источниках подчёркивается, что римляне, по крайней мере, римляне прежних времён – не «мы», а «они», люди очень странные во многих отношениях.

Первый источник, текст Николая – пожалуй, самый интересный из всех. Описание убийства здесь является частью крайне льстивой биографии Августа, написанной словно бы для того, чтобы император расплылся в улыбке. Вышло так, что всю жизнь Николай был приближённым тех людей, которые особенно раздражали Августа. Он занимался воспитанием детей Антония и Клеопатры – надо полагать, отличная работа, вот только затем эти двое поссорились с Августом. Николаю удалось выйти сухим из воды, и он поступил на службу к Ироду Великому – тому самому Ироду, упомянутому в Библии, убийце младенцев. Избиение младенцев Августа не смутило, а вот решение Ирода начать войну с арабским царём, не получив на то разрешения – очень даже. Пришлось Ироду отправить в Рим Николая, чтобы через него вымолить у императора прощение. На этом фоне Николай и описывал смерть недавно причисленного к богам приёмного отца Августа. Не стоит забывать, что именно с этой смерти началась политическая карьера будущего императора: он решил, что следует отомстить убийцам, и начал гражданскую войну. Зная это, Николай охотно перевирал и перелицовывал факты. Юлий Цезарь, один из самых успешных и самых коррумпированных политиков в истории Запада, у него описан как человек «бесхитростный по характеру и малоопытный в искусстве политики, поскольку преимущественно вёл войны на чужбине». Смех да и только!

Политическая карьера Цезаря была длинной и жуткой. Он был одержим жаждой власти и наделен несколькими талантами. Во-первых, он умел располагать к себе людей благодаря потрясающей харизме. В этом смысле он был Биллом Клинтоном или Бараком Обамой своего времени. Общение с ним приводило большинство людей в восторг: каждый из его собеседников чувствовал себя в этот момент самым важным человеком во вселенной. В частности, ему удавалось внушить своим солдатам, что он их любит и ценит. Римские легионеры редко сталкивались с подобным отношением: их, как британских солдат времён Веллингтона, считали отребьем, которое нужно вымуштровать, бросить в бой и предать забвению. Но Цезарь был выдающимся военачальником: он одержал множество побед в Галлии, вторгся в Британию, а после всего этого не забыл о своих воинах. Своим возвышением Цезарь был обязан популизму, как и все популяры до него: он тоже обещал раздать землю римским солдатам и беднякам. Он щедро вознаграждал своих легионеров, не мешая им присваивать имущество несчастных галлов, и обещал им ещё больше славы и ещё больше денег. Он обещал, что они вернутся в Рим богачами и будут всем хвастаться, что сражались под командованием Цезаря. И эта стратегия оказалась пугающе эффективной. Ко всему прочему, Цезарь был трудолюбивым управленцем, внимательным к деталям и способным делать несколько дел одновременно. И это пугало не меньше, чем его военные таланты – потому что Цезарь вмешивался буквально во всё.

Как и всем популистам, Цезарю давали полярные оценки. На каждого его поклонника приходился кто-то, кто его терпеть не мог, презирая его популизм и выдумки о том, что он якобы был потомком Венеры. Оптиматы ненавидели и боялись его за стремление к славе и переменам. Их особенно ужасало его крайне неуважительное отношение к условностям, собственности и закону. Цезарь просто погряз в коррупции. Первую свою должность он получил благодаря взяткам – и никогда не сходил с этого пути. Не забывайте, что и Рубикон он перешёл не для того, чтобы спасти Рим, а потому, что отказался слагать полномочия проконсула Галлии: эта должность защищала его от судебного преследования за совершенные им преступления. Представьте себе, что один из мировых лидеров – тот, который вам меньше всех нравится – отказывается покидать свой пост по истечении срока, и при этом в его распоряжении огромная армия. Когда сенат – небезосновательно – признал Цезаря виновным в неповиновении и измене, тот захватил Рим и несколько лет воевал с Помпеем. В общем, он был, мягко говоря, неоднозначной фигурой.

Покончив с Помпеем, Цезарь объявил себя диктатором и принялся перестраивать всю систему, начиная с календаря. Оторопевшим приспешникам он милостиво позволял оказывать себе новые и новые почести. Почести, которых он удостоился, ошеломляют, даже если забыть о звании пожизненного диктатора. Дион Кассий перечисляет их все, но это довольно утомительный список, так что вот самые важные. Цезаря провозгласили консулом, пожизненным диктатором, цензором сената, императором и отцом отечества. Его золотые статуи установили среди статуй древних царей и богов. В честь него воздвигались алтари и храмы, была создана особая коллегия жрецов, обязанных присматривать за этими храмами и молиться за Цезаря. Реформируя календарь, он переименовал в честь себя пятый месяц. Он получил право всюду восседать на золотом троне, носить красные сапоги, традиционно ассоциировавшиеся с древними царями, а также пурпурное одеяние, которое военачальники надевали во время триумфа. К нему приставили особых ликторов. Он мог въезжать на коне туда, куда въезжать на коне не позволялось. Каждый год устраивались молебствия о его здравии и благополучии – и так далее, и тому подобное. Эти почести ему присваивали по отдельности на протяжении достаточно долгого времени, но к моменту смерти в 44 году до н. э. от какого-нибудь Людовика XIV он отличался только тем, что формально не был монархом. Его превосходство над всеми остальными аристократами подчёркивалось всеми явными и неявными способами. Оптиматов это ужасало. Цезарь испортил всё.

Страх, который испытывали оптиматы, видя, как сенат и народ Рима преклоняются перед Цезарем, как множатся его титулы и крепнет его власть, в 44 году до н. э. усилился в связи с тремя инцидентами, описанными во всех пяти наших источниках.

Первый инцидент был, пожалуй, самым возмутительным для оптиматов: он был самым неожиданным и обернулся активной демонстрацией неуважения. В тот день Цезарь не присутствовал на заседании сената. Он был слишком занят, восседая на своём троне посреди стройплощадки и внимательно следя за возведением будущего Форума Цезаря. Он сам всегда стремился во всё вникать и всё контролировать, постоянно был полон энергии и готовности решать возникающие проблемы. Из него получился бы отличный ведущий шоу «Истории дизайна». Если верить Аппиану и Плутарху, он сидел перед рострой, которую незадолго до того велел перенести на свой форум; если верить Светонию и Диону – перед храмом Венеры-Прародительницы. Где бы он ни восседал, он был погружён в свои бумаги и планы и вообще очень занят. Между тем сенаторы решили воспользоваться отсутствием Цезаря, чтобы вывести подхалимство на новый уровень и без всякой причины – за исключением стремления понравиться диктатору – присвоили ему ещё несколько исключительных почестей. Чрезвычайно довольные собой, они пожелали лично сообщить ему о том, что теперь у него будет ещё более роскошный трон, или право раздавать пинки направо и налево, в общем, что-нибудь в этом роде. Они надеялись, что за это он наградит их. Сенаторы надели свои лучшие тоги – во всех источниках подчёркивается, что они принарядились – и отправились к диктатору на стройплощадку. Увидев Цезаря, окружённого рабами и клиентами и заваленного бумагами, они приблизились к нему, сохраняя столько достоинства, сколько может сохранить кучка олухов в шерстяных одеялах. А Цезарь не обратил на них никакого внимания. Вообще-то в присутствии сенаторов он должен был стоять, но он даже не шелохнулся. Друг Цезаря Гай Требаций, которому явно было очень стыдно за сенаторов, вежливо предложил ему поговорить с этими уважаемыми людьми, проделавшими такой путь пешком. У Николая Требаций говорит Цезарю: «Посмотри на подходящих к тебе с другой стороны!» Я прямо ощущаю неловкость в этой фразе. А Цезарь просто презрительно посмотрел на них и, как мне представляется, вздохнул. В итоге он всё же их выслушал, но так и не встал. Когда они закончили читать список новых почестей, всем было ясно, что Цезарь не впечатлён. Он ответил, что от некоторых из этих даров отказывается, но остальные принимает, и поспешил вернуться к своим делам. Он унизил сенаторов, а эти люди очень не любили, когда их унижали. Они считались лучшими людьми во всём римском государстве. Перед ними должны были заискивать все, они даже должны были заискивать друг перед другом. Очень советую почитать что-нибудь из переписки римских сенаторов – половину письма они тратили на то, чтобы хорошенько похвалить адресата, и от этого просто тошнит. Цезарь должен был выразить им благодарность и сделать вид, что он всего лишь один из них. А он повёл себя так, что с тем же успехом мог плюнуть каждому из пришедших в лицо.

Этот незначительный эпизод потряс многих сенаторов и смущал даже авторов текстов, написанных гораздо позднее. Оправдывая Цезаря, они выдумывали причины, по которым он якобы не мог встать. Плутарх сваливает вину на другого друга Цезаря, Корнелия Бальба: якобы тот помешал Цезарю подняться, сказав ему, что сенаторы рады перед ним пресмыкаться, и буквально положив руку ему на плечо. Снова смех да и только. Но мне больше всего нравится версия Кассия Диона – самого преданного почитателя Цезаря. Он даже не пытается это скрыть и в самом начале заявляет, что Кассий и Брут из зависти и по глупости уничтожили единственную стабильную власть в истории Рима. Но даже Диона приводит в замешательство тот факт, что Цезарь не встал, когда к нему подошли сенаторы. В конце концов, Дион ведь и сам – как он уже, кажется, пару раз упоминал – настоящий римский сенатор. А потому он пишет, будто «ходили слухи», что в тот день Цезарь страдал от поноса и предпочёл не вставать при виде сенаторов, чтобы не допустить конфуза. Вы явно совершили нечто ужасное, если даже ваш главный фанат, пытаясь вас оправдать, не может придумать ничего лучше, чем предположить, что вы боялись обделаться. И даже Диону приходится признать, что чуть позже Цезарь всё-таки встал и отправился домой. Дион, однако, не признаёт, что подобный инцидент мог стать причиной убийства. Всё дело в том, что Дион жил во времена, когда императоры в присутствии сенаторов не вставали, а сами сенаторы давно смирились с превосходством цезарей. В 44 году до н. э. сенаторы ещё не успели привыкнуть к этому. В неловкой тишине, воцарившейся после их торжественного прибытия и прерванной лишь покашливанием Требация, к некоторым из них впервые пришло осознание: они больше не правят Римом. Римом теперь правит Цезарь.

Плюсы источников, не являющихся типично римскими и созданных гораздо позднее описанных в них событий, в том, что их авторы, рассказывая о конфликте Цезаря и сената в 44 году до н. э., проявляют завидную проницательность, даже если само убийство приводит их в замешательство или глубоко возмущает. Плутарх, например, отмечает, что сенаторы приветствовали провозглашение Цезаря диктатором, потому что им надоели длившиеся десятилетиями войны, в которых погибло немало их родственников и друзей. Легко дистанцироваться от прошлого, написать что-то вроде «гражданская война длилась четыре года» и не думать о том, какими невыносимыми были эти четыре года для римского народа, половина которого стремилась уничтожить другую половину, и никто не знал, когда это всё закончится. Четыре года – это большой срок для человека. Попробуйте вспомнить, что вы делали четыре года назад, и вы это почувствуете. Оттого, что Цезарь безоговорочно победил, что он благородно помиловал сторонников Помпея, что его правление обещало сколько-то лет мира и залечивания ран, римляне испытывали настоящее облегчение. Однако, пишет Плутарх, когда никому не подотчётный автократ крепко держится за власть, и все свыкаются с его властью, это называется тиранией. С тиранией можно мириться, если она хорошо замаскирована; однако Цезарь упорно отказывался маскироваться.

Не менее проницательное наблюдение сделал Аппиан, который наверняка долго и упорно пытался осмыслить всё, что творилось в ту пору в Риме. Он силился понять, почему сенаторы добровольно преподнесли Цезарю столько почестей, от всевозможных привилегий до особенной обуви, восхищались им, почитали его, а потом решили убить его за то, что он пользовался их дарами. Аппиан не привык к царившим в сенате двоемыслию и лицемерию, но он, по крайней мере, попытался понять сенаторов. В конце концов, он пришёл к выводу, что проблема для них заключалась в одном-единственном слове. Золотой трон, красные сапоги и молитвы за Цезаря их не смущали. Их смущало слово rex – «царь». Аппиана это всё-таки сбивало с толку. Между пожизненным диктатором и царём, писал он, нет никакой разницы. Просто один титул заменён на другой. Как говорится в другой пьесе Шекспира, «роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет». Для Аппиана, как и для абсолютного большинства писателей эпохи империи, между царём, диктатором и императором принципиальной разницы не было. Но для римлян в 44 году н. э. название имело значение, и очень большое. Вся идентичность сенаторов была построена на том, что они свергли царя и создали идеальную республику. Ну да, прямо сейчас она переживала не лучшие времена, но это не значит, что они ошиблись, избавившись от царя. В их культуре это было самое главное достижение. Даже более важное, чем завоевание всех городов, до которых они могли дотянуться. Римлянам, выросшим во времена республики, монархия казалась чем-то абсолютно неприемлемым, а слово «царь» – практически бранным. Поэтому-то все оптиматы и значительная часть популяров занервничали, когда появились признаки того, что Цезарь может присвоить себе этот титул.

Во-первых, Цезарь собирался снова выступить в поход и попробовать всё-таки завоевать Парфию. Решение атаковать Парфию не раз становилось сигналом того, что римский полководец или император окончательно зазнался, но в данном случае имелся вполне конкретный повод для беспокойства. У римлян был особо чтимый сборник пророчеств, известный как «Сивиллины книги». Последний римский царь Тарквиний Гордый купил его у некой греческой предсказательницы. Считалось, что эти пророчества – истинные и предельно ясные слова самих богов. Но они хранились под сводом великого храма Юпитера Капитолийского, их строго стерегли и обращались к ним только в исключительно тяжёлых обстоятельствах. В 44 году до н. э. кто-то пустил слух, будто в Сивиллиных книгах написано, что парфян может победить только римский царь, а Цезарь собирается воспользоваться этой информацией – проверить достоверность которой никто из римлян не мог – чтобы убедить сенат присвоить ему царский титул, например, сделать его царём одной из провинций. Цезарь не раз извлекал выгоду из религиозности римлян, поэтому слух напугал народ.

После этого народные трибуны Марулл и Цезетий принялись создавать проблемы. Однажды статую Цезаря – большую золотую статую Цезаря – кто-то увенчал диадемой. Под диадемой имеется в виду традиционная римская корона – белая лента, украшенная лавровым венком. Это был главный символ царской власти. Вы скажете, что речь всего лишь о статуе. Кого это волнует? Римлян это волновало, и очень сильно. Жители Рима относились к статуям как к публичному пространству для выражения своего мнения о политических деятелях. В ответ на действия политиков, известных людей и даже императоров неизвестные покрывали статуи надписями. Грубые стишки на золотых статуях значили тогда то же, что сегодня – волна негатива в «Твиттере». Во всех источниках упомянуты оскорбительные граффити, появившиеся на статуях Брута: аноним подталкивал его присоединиться к заговору, намекая, что Брут позорит свой род, позволяя Цезарю править. Надписи отражали общественное мнение о человеке или проблеме. Таким образом, диадема на статуе Цезаря была тревожным знаком того, что в Риме были люди, которые искренне хотели, чтобы Цезарь стал царём. Цезетия и Марулла это очень расстроило. Они нашли человека, увенчавшего статую диадемой – увы, его имя ни в одном из источников не упомянуто – и бросили его в тюрьму. Так сильно римляне ненавидели царскую власть. Выкрикивать слово «царь» было запрещено законом, как в сегодняшней Германии запрещено использовать нацистское приветствие. Инцидент с диадемой мог лишь незначительно усилить подозрения насчёт намерений Цезаря, но вслед за ним произошёл другой, очень похожий. На сей раз Цезарь ехал верхом, когда кто-то из его фанатов – к политикам тогда относились, как нынче к звёздам – закричал ему «рекс». По-латински rex значит «царь», но существовало и такое римское родовое имя. Поэтому Цезарь моментально отреагировал, в очередной раз продемонстрировав впечатляющую находчивость. Он засмеялся и ответил толпе: «Я не Рекс, я Цезарь!», словно кричавшие просто умудрились забыть, как его зовут. И эта проблема была решена, но о произошедшем узнали Марулл и Цезетий, которые принялись разыскивать кричавших, чтобы наказать и их. На сей раз Цезарь потерял терпение и допустил оплошность.

Созвав сенаторов, Цезарь велел привести трибунов. Как вы помните из истории убийства Тиберия Гракха, трибуны пользовались правом неприкосновенности. По закону, их полномочия были сопоставимы с полномочиями консула – высшего должностного лица в Римской республике – и другие магистраты не имели права посягать на их права. Но Цезарь обвинил двух трибунов в заговоре против него. Он объявил, что они подстроили оба инцидента, чтобы его подставить. По его версии, трибуны, его враги, подстрекали его сторонников объявить его царём, чтобы все решили, что он в самом деле хочет быть царём. Сложная и странная схема, но римские сенаторы были способны и не на такое. Дион, к примеру, считает, что именно они за всем и стояли. Авторы других источников перестраховываются. В любом случае Цезаря не красило то, что он закричал на трибунов. А потом он зашёл слишком далеко. Он лишил их трибуната и всех полномочий и запретил им появляться в здании сената. Это уже была тирания. Цезарь продемонстрировал явное неуважение к институтам римского государства и правовым нормам Сената. Он показал, что может отправить неугодных ему людей в отставку, какие бы высокие и священные должности они ни занимали. Если после инцидента на стройплощадке у кого-то и оставались сомнения, они развеялись.

После этого был ещё знаменитый инцидент на Луперкалиях. О нём что-то слышал каждый: в тот день Марк Антоний, лучший друг Цезаря и его главный соучастник (в буквальном смысле), преклонил перед ним колено и предложил ему корону. Есть две версии этой истории: версия Николая и версия, которую излагают все остальные авторы. Впрочем, в главном источники сходятся. Луперкалии праздновались 15 февраля, и кульминацией этого праздника было впечатляющее зрелище: все самые знаменитые мужчины города раздевались догола, забивали козу, намазывались маслом и бежали через весь Рим, нанося женщинам удары кусками шкур. Разумеется, для плодовитости. Людям это нравилось. Все стекались на улицы, чтобы поглазеть и получить удар шкурой от голого сенатора на удачу. Чудный семейный праздник. И разумеется, Юлий Цезарь тоже на нём присутствовал. Он сидел на форуме, где должен был завершиться забег, на своём троне из золота и слоновой кости, водруженном на особое возвышение. Пурпурная тога и ярко-красные сапоги отличали его от сенаторов, одетых, как всегда, в белое. Ясно было, что он превосходит их всех. В этом месте показания источников незначительно расходятся. У Николая диадему Цезарю подносит не Антоний, а другой его друг, Лициний (правда, по мнению Николая, диадема и лавровый венок – две совершенно разные вещи, так что, может, он просто путался в этих римских делах). Заметив это, Цезарь подозвал некоего Лепида, чтобы тот помешал Лицинию. Тогда третий парень, Лонгин, забрал диадему у Лициния (уж простите, что у них такие похожие имена) и положил её Цезарю на колени. Цезарь её оттолкнул, и вот тут подскочил Антоний – голый и намазанный маслом – и возложил диадему Цезарю на голову. Испугавшись, Цезарь сорвал её со своей головы и бросил в толпу. По-моему, эта версия очень забавная: по сути, Цезарь отбивался от своих друзей, которые пытались насильно его короновать! А один из них ещё и членом тряс. По версии Николая, толпа упрашивала Цезаря принять корону. То есть у Николая Цезарь совершенно не при делах, зато все его знакомые и римский народ отчаянно пытаются навязать ему царскую власть.

В остальных источниках участников этой сцены значительно меньше: только Марк Антоний и сам Цезарь. Антоний несётся через весь город, добегает до форума и откуда-то достаёт диадему (учитывая, что он был голый, лучше не думать, откуда). Затем он подходит к Цезарю и кладёт диадему ему на голову. У Диона, в самом позднем источнике, Антоний говорит: «Народ предлагает тебе это через меня», а Цезарь ему отвечает: «У римлян только один царь – Юпитер». Таким образом, у Диона Цезарь тоже невиновен и ведёт себя безупречно. У Плутарха и Аппиана, которые настроены к Цезарю враждебнее остальных, Антоний предлагает, а Цезарь отстраняет корону несколько раз, потому что Цезарь ждёт, как отреагирует народ на их действия. У Плутарха толпа молчит, когда диадему оказывается на голове у Цезаря, и ликует, когда он её отвергает; это происходит дважды, просто чтобы удостовериться, что народ точно не хочет царя. У Аппиана народ освистывает Цезаря, получающего корону, и аплодирует ему, когда он от неё отказывается. Тоже дважды. В этих версиях Цезарь и Антоний тестировали реакцию римского народа. Схожим образом современные государства устраивают «утечки», чтобы узнать, как народ отнесётся к новой политике, и при этом сохранить лицо. Цезарь проверял, как поведут себя люди, если он станет царём.

К какой бы версии вы ни склонялись, инцидент имел место, и он окончательно разозлил оптиматов. Цезарь отказался от диадемы, но они собственными глазами видели человека – друга и врага – восседающего на золотом троне и увенчанного царской короной. Это их крайне встревожило. Всего через несколько недель Цезарь должен был покинуть город, чтобы снова отправиться на войну. Он уже решил, кто будет консулами и магистратами на время его отсутствия. Он рассчитывал сохранить контроль над ситуацией в городе, несмотря на расстояние. Казалось, его не остановить. Он уже был царём, ему не хватало только титула, он даже уже получал этот титул, пусть всего на несколько мгновений. Оптиматы были в отчаянии.

Здесь важно остановиться и подумать о том, что, собственно, собирались сделать оптиматы, когда они приступили к составлению своего плана. Тремя главными заговорщиками были Марк Юний Брут, Гай Кассий Лонгин и Децим Юний Брут Альбин, также известные как Брут, Кассий и другой Брут, о котором вечно забывают. За десять месяцев до убийства, 8 июня 45 года до н. э., Цицерон написал письмо своему лучшему другу Аттику (так мило, что у них у всех были лучшие друзья) из загородного дома Марка Брута в Анции. Ясно, что заговор уже назревал: Брут уже беспокоился о своей безопасности, то же чувствовал и Кассий. Заговорщики и их жёны (о которых, заметим в скобках, тоже всегда забывают) обсуждают, стоит ли Бруту и Кассию возвращаться в Рим. В конце письма Цицерон радуется, что получил работу на следующие пять лет, но тут же вздыхает: «Впрочем, зачем мне думать о пятилетии? Для меня срок, видимо, сокращается» Уже тогда настроение в сенате царило мрачное. Сенаторы всё время чувствовали опасность, поскольку теперь их карьера зависела не от их собственных действий, а от настроения и прихотей Цезаря. К февралю, когда произошёл инцидент на Луперкалиях, они уже отчаялись и потеряли бдительность. Заговорщикам остро требовалось вернуть себе положение в республике и потерянную свободу, и для этого они готовы были пойти буквально на всё.

Но свобода римских аристократов – совсем не то, что наша свобода. Наша свобода – это свобода для всех, свобода от угнетения и жёстких ограничений в повседневной жизни. Свобода римских аристократов подразумевала возможность участвовать в борьбе за политическую власть, ведущейся по определённым правилам. У этих людей в собственности были другие люди – множество порабощённых людей; женщины в их обществе были неполноправны, а права патрициев отличались от прав плебеев. Римским аристократам нужна была не свобода, а право самим становиться Цезарями. Как заметила замечательная Гретхен Виннерс: «Брут ведь ничем не хуже Цезаря, правда? Брут такой же умный, как Цезарь, люди любят Брута так же, как Цезаря… И вообще, с какой стати одному человеку теперь можно всеми командовать? Это вообще не по-римски!»

Так и родился заговор. Заговорщики, которых всего было шестьдесят (или восемьдесят, если вам больше нравится версия Николая), некогда не собирались все вместе. Вместо этого они, как настоящие революционеры, организовали небольшие ячейки. Далеко не все участники одной ячейки знали участников других. Собрания устраивались дома у кого-нибудь из заговорщиков и напоминали обычные дружеские встречи, только обсуждались на них способы устранения Цезаря. Все понимали, что нужно спешить: 20 марта Цезарь отправится в поход на Парфию, и на несколько лет окажется вне зоны досягаемости. Они не хотели связываться с телохранителями Цезаря и вообще отвергали планы, в которых существовал риск, что диктатора защитит кто-то вооружённый. Умирать никому их них не хотелось, после гибели Цезаря они собирались жить дальше и строить карьеру. Поэтому они отказались от идеи сбросить его с моста во время голосования, или напасть на него на Священной дороге около форума, или застать его врасплох у входа в театр: это было слишком опасно.

Удача улыбнулась заговорщикам, когда Цезарь сам решил созвать сенат и назначил заседание на вечер 15 марта. Это был идеальный вариант: можно приблизиться к Цезарю, не вызвав у него подозрений; можно не опасаться других сенаторов, поскольку приносить на заседания оружие запрещено; и у него даже не будет телохранителя.

Кроме того, как отмечает Аппиан, заговорщики верили, что, если убийство будет совершено в сенате, священном для римлян месте, никто не усомнится, что они действовали от имени римского государства, а не из личной мести. По той же причине они предпочли не убивать Антония. Они надеялись, что народ воспримет убийство тирана как попытку восстановления республики, а не уничтожения враждебной политической партии. Позднее Цицерон горько сожалел об этом решении и писал, что они действовали «с отвагой мужей, с разумом детей» Так оно и было. Заговорщики отчаянно и тщетно пытались обставить убийство популярного политического лидера как что-то приемлемое, чтобы спасти свою репутацию. На самом деле оба Брута и Кассий хотели, чтобы после убийства их признали героями, достойными консульства или хотя бы управления приличной провинцией. Это вышло им боком, но можно понять, каким образом они убедили себя, что это сработает.

Наступили мартовские иды. Медленно приближался час, когда должно было начаться заседание сената. Знамения для Цезаря были не лучше, чем в своё время для Тиберия Гракха. В каждом источнике описаны какие-то знамения, потому что римляне были просто помешаны на них. Светоний приводит длинный рассказ о том, как в Капуе раскопали древнюю гробницу и нашли в ней предостерегающую надпись: когда гробница будет потревожена, потомок троянцев «погибнет от руки сородичей, и будет отмщен великим по всей Италии кровопролитием». Подозрительно подробное пророчество: ведь Цезарь всем говорил, что он – потомок богини Венеры, а римляне верили, что происходят от Энея, спасшегося из захваченной Трои. При этом больше ни в одном из источников это предсказание не упоминается. Плутарх предпочёл историю о том, как Цезарь совершал жертвоприношение, и у убитого животного не было обнаружено сердца. Он уточняет, что это ненормально, на случай, если у читателей возникнут сомнения. О подобном предзнаменовании пишет и Светоний, но у него Цезарь презрительно заявляет, что если бы он хотел, чтобы у животного было сердце, то оно бы у него было. Довольно дерзкая реакция на чудовищное знамение! Но самая известная история – та, которую приводит в своей пьесе Шекспир: о предсказателе, советовавшем Цезарю опасаться мартовских ид. Шекспир позаимствовал эту сцену у Плутарха, но о ней сообщают и Аппиан, и Светоний, и Дион Кассий. Предсказателя звали Спуринна. В большинстве версий Цезарь вновь встречает его по пути в сенат и посмеивается над ним, замечая, что иды уже наступили, а у него, Цезаря, всё хорошо. На что Спуринна отвечает, что иды хоть и наступили, но ещё не прошли.

Все источники нагнетают напряжение, сообщая, что в тот день Цезарь неохотно отправился в сенат. Он неважно себя чувствовал, видел плохой сон, его жена Кальпурния тоже плохо спала и нервничала из-за всех этих предзнаменований. Тем временем заговорщики нервничали в здании сената, ожидая прихода Цезаря. В конце концов они послали Децима Брута, чтобы тот нашёл диктатора и уговорил его посетить заседание. Дециму удалось убедить Цезаря в том, что он им очень нужен, и диктатор вышел из дома. В версии Плутарха один раб пытался предупредить Цезаря о заговоре, но не смог приблизиться к нему из-за собравшейся у его дома толпы – замечательная кинематографическая деталь. Наконец на закате дня Децим, Цезарь и Антоний добрались до здания, в котором заседал сенат. До начала заседания Цезарь (как его инициатор) должен был совершить жертвоприношение, чтобы узнать, угодно ли заседание богам. Такова была традиция. Жертвоприношение, однако, принесло дурные вести: боги велели сенаторам разойтись. Они принесли в жертву ещё одно животное и взглянули на его внутренности. Тот же ответ. Забили и третью жертву, но благоприятных знамений так и не дождались. По версии Аппиана, Цезарь не хотел раздражать сенаторов и решил пренебречь знамениями. У Николая Цезарь собирался вернуться домой, но Брут упрекнул его в трусости. Видимо, у Цезаря, прямо как у Марти Макфлая, это было слабое место, потому что упрёк сработал. Цезарь вошёл в здание сената, а Антония Децим Брут отвёл в сторону, предложив ему обсудить какое-то срочное дело наедине. Когда Цезарь поднимался по ступеням, его, как обычно, окружила толпа просителей. Один из них сунул ему в руку какую-то записку, умоляя немедленно прочесть её, чтобы спасти свою жизнь. Цезарь пошёл дальше.

Здание, в котором заседал сенат, было пристроено к театру Помпея. Более того, его тоже построил Помпей, пока Цезарь покорял Галлию. Это было величественное сооружение, символ власти римского сената – и в центре этого святилища возвышалась статуя Помпея. Внутри Цезаря давно уже ждали три сотни сенаторов. Когда он вошёл, все они немедленно встали, а некоторые из них сразу же приблизились к диктатору. Зал заседаний сената не был похож на его телеверсии, где среди белоснежных тог и колонн царит молчаливое достоинство. Это было оживлённое, шумное место. Цезарь шёл к своему роскошному трону, не подозревая, что Антоний задержался у входа, а заговорщики уже приступили к исполнению своего плана. Один из них, по имени Тиллий Цимбр (имя довольно дурацкое), бросился перед Цезарем на колени, умоляя диктатора вернуть из изгнания его брата. Цезарь отклонил его просьбу; тогда Цимбр схватил диктатора за край тоги. Тем временем остальные заговорщики приблизились к трону. Цимбр сдёрнул с Цезаря тогу, обнажив его шею и подав сигнал остальным.

Если верить Светонию, Цезарь был оскорблён действиями Цимбра и закричал: «Это уже насилие!» А у Аппиана сам Цимбр кричит: «Что вы медлите, друзья?» Во всех остальных версиях первый удар наносится без предупреждения. Первый удар нанёс Каска; он подошёл к Цезарю со спины и целился в шею, но промахнулся и вонзил свой кинжал диктатору в плечо. Так началось убийство.

В разных источниках Цезарь по-разному реагирует на нападение. Если верить Николаю, Цезарь молча вскочил и тут же был пронзён мечом брата Каски. У Светония Цезарь схватил Каску за руку, в которой тот всё ещё держал окровавленный кинжал, и воткнул в неё палочку для письма, но тут его ударил кто-то ещё. В версии Плутарха Цезарь не просто хватает Каску за руку, он геройски останавливает лезвие меча, выкрикивая проклятия в адрес Каски, и только после этого его атакует второй брат. У Аппиана Цезарь стоя трясёт Каску, швыряя его по комнате, и тем самым подставляет под удар свой бок. Наконец, в версии Диона Цезарь наименее агрессивен и наиболее жалок: он не успевает отреагировать и сразу же оказывается под градом ударов.

В большинстве источников гибнущий Цезарь описан как дикий зверь, атакуемый со всех сторон, потрясённый, истекающий кровью и в конце концов поскальзывающийся и падающий к ногам статуи своего врага Помпея. У Светония, Диона, Плутарха и Аппиана последнее, что успевает сделать диктатор – закрыться собственной тогой. Только Светоний и Дион приводят его последние слова, произнесённые не по-латински, а по-гречески: καὶ σὺ, τέκνον. В переводе это значит «И ты, дитя». Уже Шекспир вложил в его уста латинское (по-видимому, зрители времён Тюдоров древнегреческим владели неважно) et tu, Brute? – знаменитое «И ты, Брут?». Гай Юлий Цезарь умер, получив двадцать три колотые раны, лёжа в луже крови – своей и чужой – на полу здания, где заседал сенат.

После убийства начался хаос: сперва прощение, затем гнев, затем прибытие Октавиана и его решение отомстить Кассию и Бруту. Римские аристократы разошлись в своих оценках случившегося. Цицерон, к примеру, открыто поддержал убийц. В трактате «Об обязанностях», написанном гораздо позднее, он приравнивал убийство тирана к ампутации конечности, поражённой гангреной. По мнению Цицерона, убийство Цезаря не было убийством, потому что, становясь тираном, человек отказывается от человеческого естества. Событие печальное и неприятное, но – не убийство. Разумеется, нужно помнить, что сам Цицерон убил Катилину, объявив его врагом государства, без суда и вопреки доводам Цезаря: так что защищал он не только убийц последнего, но и себя самого. Один из друзей Цицерона, Гай Маций, придерживался иного мнения. Маций полагал, что Цезарь был последней надеждой республики, и вопрошал: «если он, при таком уме, не находил выхода, кто теперь найдёт?» Мацию было не до цицероновского философствования. Может быть, с точки зрения этики тирана в самом деле следовало убить, но в сложившейся ситуации убийство Юлия Цезаря было скверной идеей. А Брут тем самым ещё и предал друга – это Мацию казалось неприемлемым. И подобные споры велись повсюду, в каждом доме и на каждой улице.

Восприятие случившегося быстро менялось. В первые дни после убийства казалось, что всё будет так, как и хотели убийцы: сенат во главе с Антонием даровал им прощение. На короткий период их мотивы сочли благородными. Убийцы не подлежали наказанию, потому что не совершили ничего наказуемого. Но мир длился недолго. Вопреки желаниям убийц и вразрез с их целями, Сенат удостоил Цезаря публичных похорон. На похоронах друзья убитого выставили его восковую фигуру на ложе из слоновой кости, украшенном золотом и задрапированном пурпуром. На статуе была одежда, в которой Цезарь умер – запачканная кровью туника в центре торжественного святилища. Посыл был ясен: у нас отняли нашего священного и любимого Цезаря. Антоний воспользовался правом произнесения надгробной речи, чтобы зачитать список высших почестей, дарованных Цезарю постановлением сената, и данную сенаторами клятву защищать Цезаря. В этот момент общественное мнение о смерти диктатора изменилось: в глазах римского народа она стала настоящим убийством. И народ пришёл в ярость.

Кассий и Брут не осознавали или по наивности не принимали во внимание то, что в результате убийств сенаторов, уличных расправ, одобрявшихся властями, незаконных смертных приговоров и гражданских войн мир вокруг них изменился. Они думали, что станут героями, как древний Брут, свергший последнего царя, но забыли, что тот Брут сверг царя с одобрения и при помощи (почти) всех остальных сенаторов, обратившись к народу на форуме. Тот Брут не строил тайные планы в тихих комнатах, перешёптываясь со столь же напуганными друзьями. Большая часть сената объединилась, чтобы убить Тиберия Гракха; ещё больше было тех, кто довёл до самоубийства его брата. За сто лет, в течение которых сенаторы собственными руками убивали людей и гордились этим, многое поменялось. Даже Милону пришлось отвечать за убийство Клодия в суде, а ведь Клодий при жизни не пользовался популярностью. Среди сенаторов не было прежнего единства, а народ уже не чувствовал себя столь униженным и обездоленным. Два века убийств создали новый мир, и убийцы Цезаря, кажется, поняли это последними.