Римские аристократы очень любили судиться друг с другом. Просто обожали. Трудно переоценить их склонность в свободное время тащиться в суд и громко выкрикивать обвинения. Считается, что Катон Старший однажды провозгласил, проложив дорогу всем своих духовным наследникам: «Да, вот что нужно приносить в жертву умершим родителям – не овец и козлят, но слёзы осуждённых врагов». Моя любимая история о римском судопроизводстве – это история Гая Флавия Фимбрии, которого Цицерон назвал «необузданным» и «совершенно обезумевшим» человеком. На похоронах Гая Мария (этого уже достаточно, чтобы понять, что в то время всё шло просто ужасно) Фимбрия напал на великого понтифика Квинта Муция Сцеволу. Сцевола был ранен, но не смертельно. Узнав, что ему не удалось убить Сцеволу (на похоронах!), Фимбрия подал на него в суд. Когда озадаченный приятель спросил Фимбрию, в чём, собственно, тот обвиняет Сцеволу – потому что никто не понимал, что происходит – Фимбрия выдал замечательное: «В том, что он не принял удара меча по самую рукоять» Ну разве не замечательный ответ? Мы не знаем, что решил суд, но что-то мне подсказывает, что дело развалилось.

Выступления в суде шли римлянам на пользу, особенно когда они выдвигали обвинения против кого-нибудь знаменитого: таким образом можно было урвать себе немного чужой популярности. Их имена, пусть на короткое время, увязывались с известным именем, и они сами становились известными. А если им удавалось выиграть дело, вместе с известностью они получали славу победителя. В Древнем Риме кто угодно мог обвинить кого угодно практически в чём угодно. Представьте себе, что вам хочется, чтобы ваше имя появилось, к примеру, рядом с именем Тейлор Свифт. Вы могли бы обвинить Тейлор Свифт в каком-нибудь преступлении, и ей пришлось бы явиться в суд, чтобы опровергнуть ваше обвинение. Популярные СМИ тут же разбушевались бы: Тейлор Свифт обвиняется, скажем, в том, что она отправляла вам письма, написанные отравленными чернилами. Да просто написала вам кучу оскорбительных писем. И теперь ей нужно явиться в суд и ответить на это смехотворное обвинение, потому что это в буквальном смысле закон номер один всей вашей цивилизации. Вы тем временем можете раздавать интервью журналам вроде US Weekly и People и таблоидам вроде The Mirror и придумать что-нибудь попечальней для The Guardian. Стервятники из жёлтых интернет-изданий соберутся у суда, чтобы всех сфотографировать, а в «Инстаграме» быстро создадут аккаунт, где будут обсуждать ваши наряды. Для Тейлор, не сделавшей ничего плохого, всё это грозит сплошными неудобствами, зато вам удастся примазаться к её популярности и, быть может, попасть в проект вроде «Острова любви». Римляне занимались этим практически ежедневно и в конце концов, уже в эпоху империи, превратили это занятие в смертельное оружие. Из-под обломков республики выползли имперские доносчики.

Классический пример доносчика времён империи – это, разумеется, Иуда Искариот. Мы редко думаем о нём в этом ключе, потому что у нас он ассоциируется с Библией и религией, но по сути Иуда был типичным доносчиком. Он пошёл к представителям римской власти, сообщил какую-то расплывчатую информацию о якобы совершающемся преступлении и потребовал денег за подробности, а затем забрал свою награду и отправился восвояси. Вот так просто. И в эпоху империи подобное происходило каждый день. Замечательный человек по имени Стивен Ратледж (чтобы вы поняли, какой он молодец – у него есть ферма, которую он назвал Фермой танцующего фавна) проделал огромную работу и установил имена 109 доносчиков времён ранней империи (от Тиберия до Домициана). Он рисует жуткую картину мира, в котором кто угодно мог донести на кого угодно, обвинив его практически в чём угодно и назвав это оскорблением величия. Для профессиональных информаторов придумали даже новое слово: delator, то есть буквально «тот, кто доносит». Большинство этих доносчиков по старой доброй традиции подавали на человека в суд. И самым известным и ужасным из них был Марк Аквилий Регул.

Марк Аквилий Регул – ярчайший пример человека, извлекавшего выгоду из тирании. Многим людям капризный и деспотичный владыка, чьё эго было раздуто, как сладкая вата, которую стирает енот-полоскун, по-настоящему мешал жить; но пример Реугла показывает, что в действительности им мешал избыток порядочности и совести. Регул умел смотреть на вещи под другим углом, находить выход из трудного положения, делать деньги и мстить любому, кто действовал ему на нервы. Регул был настоящим провокатором, которому повезло жить при двух печально знаменитых императорах, и, как все провокаторы, он был тем ещё уродом.

Впервые Регул появился на исторической сцене в конце 60 годов н. э., когда ему было чуть больше двадцати. Тринадцатилетнее правление Нерона, который успел всех достать, приближалось к концу. Отец Регула был осуждён за какое-то преступление и отправился в ссылку, оставив свои поместья сыну. Благодаря им Регул мог вести весьма комфортную жизнь – нам она наверняка показалась бы ужасно роскошной, но по меркам сенаторов он едва сводил концы с концами («Всего три поместья? И ни одного в Умбрии? Не знаю, я бы, наверно, не выдержал…»). И Регул не собирался с этим мириться. Он хотел славы, хотел восстановить репутацию семьи, но больше всего он хотел денег. К счастью для него, Регул дружил с неким Гелием, вольноотпущенником Нерона. Любимым вольноотпущенником Нерона. Именно ему – к ужасу всех жителей Рима – Нерон поручал управление городом всякий раз, когда укатывал в Грецию мучить своих подданных посредством пения. В общем, Гелий обладал огромной властью и знал, как порадовать Нерона и заставить его проявить щедрость.

Чтобы понять, каким образом Регулу удалось возвыситься, нужно осознать, какой жутко странной вещью была римская имперская система на протяжении первых двух веков её существования. Власть императоров основывалась на том, что они делали вид, будто никакой реальной власти у них нет, будто они вовсе не тираны, опирающиеся на армию, а обычные люди, которым просто повезло одновременно занимать несколько разных должностей, формально доступных каждому, и к которым все прислушивались исключительно из уважения. Если императоры переставали притворяться, потому что это было глупо и противно, с ними рано или поздно расправлялись, как с Гаем Калигулой. Особенно опасно было казнить сенаторов без суда. Поэтому важной частью фарса, который представляла собой имперская система, были люди, стремившиеся угодить императорам, выдвигая обвинения против тех, кого императоры ненавидели. Таким образом доносчик/обвинитель мог заслужить благосклонность императора, а император мог делать вид, что беспристрастно наблюдает за тяжбой двух людей, не имеющей к нему никакого отношения. Именно этим и промышлял Регул.

Ещё в юности Регул выступал в суде обвинителем по трём очень резонансным делам. Сперва он притащил в суд Сервия Корнелия Сальвидиена Орфита. В 51 г. Орфит был коллегой Клавдия по консульству; он слыл едва ли не лучшим другом Клавдия и пользовался популярностью среди сенаторов. Регул обвинил его в том, что он жил слишком близко к форуму и сдал внаймы три харчевни. А однажды его даже видели там с друзьями! Он намекал – по-видимому, весьма прозрачно – на то, что Орфит каким-то образом использовал свой дом и эти харчевни для подготовки покушения на Нерона. И Орфита, бывшего консула, пользовавшегося, по-видимому, безупречной репутацией, приговорили к смерти. Регул добился своего. После этого он накинулся на Марка Лициния Красса Фруги, ещё одного бывшего консула. Всего три года назад Фруги был коллегой самого Нерона по консульству и с тех пор не сделал ровным счётом ничего примечательного – если не считать того, что, возможно, именно он выдвинул обвинение против отца Регула. Регул отомстил ему; ещё одного бывшего консула казнили, ещё одну семью разрушили. Наконец, в тот же год неутомимый Регул – он всегда выкладывался на 150 % – подал в суд на Сульпиция Камерина, консула 46 года н. э., и его сына Сульпиция Камерина-младшего. Выдвинутое им обвинение – это просто потрясающий пример того, как умный и жестокий человек мог превратить тщеславие императора в оружие. Много веков назад роду Камеринов за какие-то подвиги было даровано право носить когномен «Пифик» («Пифийский»). Зная римлян, эти Камерины, наверное, захватили какой-то греческий город. Как бы то ни было, ко временам Нерона когномен «Пифик» воспринимался как часть имени семьи, мелкая деталь, на которую никто не обращал внимания. Кроме Кроме Регула. Тот уцепился за имя «Пифик». Он вызвал обоих Камеринов в суд и потребовал от них отказаться от имени «Пифик», потому что оно якобы умаляло славу Нерона, одержавшего несколько побед на Пифийских играх.

Да-да: Регул пытался вынудить семью изменить родовое имя на том основании, что оно «оскорбляло величие» нечестных побед императора на состязаниях певцов в Дельфах. И когда оба Камерина отказались менять имя, он добился того, что их казнили. Двух мужчин, один из которых был консулом, обезглавили, потому что Регул захотел привлечь к себе внимание. Все презирали его: юнец, выскочка, доносивший на уважаемых людей, обвинявший их в несуществующих преступлениях и выигрывавший суды, воплощал собой всё, что ненавидели добропорядочные римляне. Он разрушал семьи: у Фруги осталось четверо маленьких детей, а жена Камерина в один день потеряла и мужа, и сына из-за какого-то имени. Но Регулу не было до них никакого дела. Он был из тех, кто не видит разницы между славой и бесславием. Ему, как Дональду Трампу, не было дела до того, что именно говорили о нём люди – главное, чтобы они о нём не забывали: шептались и показывали на него пальцем, когда он шёл по форуму, сплетничали о нём за обедом. Он считал это славой. Больше того, Нерон был в восторге. Он видел в Регуле героического защитника своего величия и репутации и пожаловал ему семь миллионов сестерциев и жреческий сан. Для справки: среднестатистический римлянин зарабатывал семь сестерциев в день, то есть где-то две с половиной тысячи сестерциев в год. Семь миллионов сестерциев сделали и без того состоятельного человека одним из богатейших людей Рима. И для этого ему всего-то нужно было пойти в суд и расправиться с четырьмя людьми. Он даже не марал руки в крови, хотя, по мнению Тацита, душа его «жаждала крови честных людей».

Однако не успел Регул войти во вкус, как Нерона свергли. Целый год шла гражданская война, и в конце концов на трон взошёл Веспасиан – немногословный старый солдат и просто замечательный человек. После падения Нерона многих его друзей и людей, разбогатевших благодаря доносительству, просто растерзали на улицах. Гладиатора Спикула, как мы помним, раздавили, сбросив на него статую. Гелия арестовали и публично казнили. Другого печально знаменитого доносчика времён Нерона, Антисция Сосиана, снова сослали. В первый раз он отправился в ссылку в 62 г., когда на него самого донёс Коссуциан Капитон: Сосиан зачитал за обедом оскорбительные стихи про Нерона. После этого он несколько лет просидел на острове, пока кто-то не рассказал ему, что Нерон щедро вознаграждает доносчиков. Тогда Сосиан написал Нерону письмо, сообщив, что сосланный вместе с ним прорицатель получает деньги от человека по имени Публий Антей. Антей был приятелем матери Нерона Агриппины, с которой Нерон к тому времени уже расправился, и Сосиан догадывался, что императора его письмо заинтересует. Он сел и стал ждать. Вскоре с Антеем, а заодно ещё с несколькими людьми, оказавшимися в ненужное время в ненужном месте, было покончено; Сосиану же разрешили вернуться в Рим. За эти убийства и за несколько процессов, в который Сосиан поучаствовал уже после своего возвращения, Веспасиан сразу же отправил его обратно на остров. А вот Регул каким-то образом выжил.

На несколько лет Регул переквалифицировался из обвинителя в защитника и занялся строительством красивых домов, стараясь не попадаться на глаза новому императору, самооценке которого позавидовал бы Тони Роббинс. Мы знаем об этом благодаря его современникам – поэту Марциалу, которому Регул нравился, Тациту, который относился к нему прохладно, и Плинию Младшему, как-то назвавшему его негоднейшим из всех двуногих. Мы также знаем, что в эти годы, когда доносительство перестало приносить прибыль, он принялся охотиться за наследствами. Плиний рассказывает очаровательную историю о том, как Регул навестил умирающую вдову своего злейшего врага и этим привёл её в замешательство. Он сел у её постели и начал допытываться, в какой день и час она родилась. И она зачем-то ответила на этот и другие вопросы. Тогда он умолк, уставился в одну точку, поджал губы и принялся что-то высчитывать. Он сидел так довольно долго, пока несчастная женщина (звали её Верания), полуживая, прикованная к постели, тихо наблюдала за ним и недоумённо гадала, чем он таким занимается. Наконец он заговорил и сообщил ей, что делал в уме какие-то астрологические расчёты (поразительная способность!) и узнал, что она вскоре поправится. Обрадовавшись, поразительно доверчивая Верания сразу же велела принести восковую табличку и отписала ему по завещанию часть своих земельных угодий. После этого она умерла. Регул стал ещё немного богаче. В общем, пока правили Веспасиан (целых десять лет) и его сын Тит (совсем недолго), Регул манипулировал женщинами. Только при Домициане, очередном слабовольном недоросле, ему удалось вернуться к своему настоящему призванию. Как медведь, вышедший из спячки, Регул вновь пошёл по судам, чтобы убивать.

Как и царствование Нерона, правление Домициана было золотым временем для людей, лишённых стыда и совести. Плиний рассказывает об удивительном деле, обвинителями по которому выступали он сам и Тацит (пожалуйста, снимите об этом фильм!), а обвиняемыми – два человека, подкупившие судей. Вителлия Гонората, как в своё время Клуенция, обвиняли в том, что он заплатил судье триста тысяч сестерциев, чтобы какого-то всадника приговорили к ссылке, а семерых его друзей казнили. В сумме семь смертей и ссылка за триста тысяч. Второго обвиняемого, Флавия Марциана, это, должно быть, шокировало, потому что сам он заплатил целых семьсот тысяч, чтобы другого всадника побили, отправили на рудники и удушили. Одно-единственное убийство за взятку в два раза больше той, которую дал Гонорат. Впрочем, посмеяться над Марцианом Гонорат не успел: он умер ещё до суда, а вот Марциана признали виновным и приговорили к штрафу в размере семисот тысяч сестерциев и пятилетнему гнанию. Плиний был вне себя от ярости: если бы он написал грубую эпиграмму о Домициане, его бы казнили! Но никому (кроме Плиния) не было дела до убийств по приговору суда, поэтому Регул мог ничего не бояться. Он отправил на тот свет ещё нескольких человек, включая сына Сальвидиена Орфита (которого, разумеется, тоже звали Сальвидиеном Орфитом), только что достигшего совершеннолетия и наверняка жаждавшего отомстить убийце отца. После этого неожиданно умер сын самого Регула. Регул был убит горем. Плиний пишет, что на похоронах он принёс в жертву всех питомцев покойного: лошадей, собак, соловьёв и попугаев. Регул перебил их у погребального костра. Плинию казалось, что это безумная показуха, но, по-моему, это довольно печально. Вернее, было бы печально, если бы Регул не убил как минимум шесть человек и не разрушил несколько семей.

Меня удивляет, что ни древние, ни современные авторы не называют Регула убийцей. Лично мне кажется очевидным, что предъявить человеку вымышленное обвинение, которое тот почти наверняка не сможет опровергнуть, перед лицом кровожадного и неуверенного в себе императора – ничуть не лучше, чем заколоть его. То и другое – верная смерть. Регул использовал суды как оружие, чтобы избавиться от недругов или что-нибудь получить – чаще всего деньги. Выступая перед императором и судейской коллегией, он был уверен, что люди, которых он обвиняет, уже не вернутся домой. Он смотрел им в глаза, слушал, как они безуспешно пытались опровергнуть его смехотворные выдумки. Он смотрел на детей, которых обвиняемые приводили на заседания, чтобы разжалобить судей, выслушивал просьбы о помиловании и вновь набрасывался на своих жертв. В разговоре с Плинием он так описал свой подход: «вижу, где горло, и за него и хватаю». Раз за разом он входил в здание суда и использовал этот суд, чтобы убивать ни в чём не повинных людей ради собственной выгоды. Перечисленные Стивеном Ратледжем 109 доносчиков – это 109 человек, пользовавшихся размытым понятием «величия» и паранойей нескольких кровожадных императоров, чтобы обогатиться. Я не вижу большой разницы между ними и людьми вроде Гэри Риджуэя и Вилли Пиктона, которые пользовались беспорядком, царящим в мире уличных проституток, чтобы насиловать и убивать женщин, или Гарольдом Шипманом, использовавшим статус врача, чтобы травить старушек. Риджуэю хотелось мучить женщин, и он выбирал женщин, до которых никому не было дела; Шипману нужны были деньги, и он подделывал завещания, а затем травил бедных бабушек. Регул и ему подобные мечтали о славе, благосклонности императора и больших деньгах и убивали других людей при помощи судов. Многие погибали по их вине, даже при «хороших» императорах. Нам кажется, что убийца здесь – император, но в действительности и он – всего лишь оружие. Им манипулировали люди вроде Регула. С его помощью они запугивали собственных врагов. Катон говорил, что слёзы осуждённых врагов и судебные приговоры – это жертвы, приносимые родителям в судах. А имперская система превратила судопроизводство в настоящее жертвоприношение.

С точки зрения римских аристократов, смертный приговор, выносимый императором сенатору или магистрату, почти всегда был убийством вне зависимости от того, кто и в чём обвинял осуждённого. Приемлемых поводов для расправы над человеком, который мог похвастаться dignitas, было не так уж много. Разве что если сенатор ударил вас ножом, и это вас очень сильно расстроило. Но большинству императоров не было дела до этих принципов. Большинство императоров казнили людей, обладавших dignitas, по причинам, которые не казались сенаторам ни разумными, ни справедливыми. Поэтому-то сенаторы и описывали эти казни как убийства, совершённые распущенными кровожадными маньяками, которые не испытывали уважения к престижу, достоинству и чести сената, а значит – с точки зрения сенаторов – и к самому Риму. Разумеется, с точки зрения самих «плохих» императоров сенат был сборищем выскочек, не имевших никакой власти, но обладавших громадным самомнением, которое нужно было одновременно тешить и держать в узде – в то время как именно они, императоры, воплощали собой могущество и величие Рима. Эти столкновения идеологий и точек зрения нередко заканчивались убийствами ещё одного типа, характерного только для эпохи империи: убийствами самих императоров.