VII
Убийство в императорской семье

В 23 году до н. э. на на Рим обрушились катастрофические дожди, бесконечные и безжалостные. Переполненный Тибр вышел из берегов, и стремительный поток воды унёс мост, соединявший набережную с островом Тиберина. Целых три дня передвигаться по Риму можно было только на лодках; многие люди лишились домов и лавок. Ливень всё не прекращался. Он принёс с собой бурю, жуткий ветер, рёв грома и вспышки молний. Это уже были плохие знамения, но боги ими не ограничились. В городе впервые за много лет поймали волка. В общем, год для Рима выдался скверный, а зонтов тогда ещё не изобрели. Непрерывные дожди и наводнения вызывали простуды и лихорадки, от которых никто не был застрахован. Сперва заболел император Август. По городу поползли слухи, что он умирает и уже передал своё кольцо с печатью другу и сподвижнику Агриппе. Теперь горожане дрожали не только от холода, но и от ужаса. Иллюзия восстановленной республики держалась только на Августе, а новой гражданской войны не хотелось никому. Римляне взывали к богам, приносили им жертвы, давали обеты – и их молитвы были услышаны: император выздоровел благодаря холодным ваннам и странным зельям. Появилась слабая надежда, что трагедия, предсказанная волками и ненастьем, миновала; но знамения редко оказывались обманчивыми – особенно когда речь шла о горах трупов в стоячей воде во времена до изобретения антибиотиков. Наследник престола и любимец народа, обожаемый зять и племянник Августа, захворал и в считанные дни умер. Ему было всего девятнадцать лет.

Марк Клавдий Марцелл был сыном Гая Клавдия Марцелла и Октавии Младшей. Октавия была единственной сестрой Августа, а Марцелл – её единственным сыном. У самого Августа не было биологических детей мужского пола; можно сказать, что Марцелл заменял ему сына, и поэтому все с ним сентиментальничали. С Тиберием, пасынком Августа, они были одного возраста, но Марцелл не слыл неуклюжим олухом и поэтому пользовался гораздо большей популярностью. В его юных жилах текла кровь Юлиев, родственников божественного Юлия Цезаря, потомков троянца Энея и самой богини Венеры. Когда ему было лет шестнадцать, добрый дядя Август начал готовить его к роли правителя Римской империи. Император уже смирился с тем, что родных сыновей у него не будет, и женил шестнадцатилетнего племянника на своей родной тринадцатилетней дочери Юлии. Марцелл стал его зятем, родственные связи между двумя мужчинами укрепились (до Юлии никому не было дела, потому что она была девушкой). Затем Август три года знакомил Марцелла с армией, после чего наделил его официальными полномочиями, которые явно не полагались девятнадцатилетнему молодому человеку. Август отобрал их у республиканских магистратов, чтобы передать своему наследнику. Постепенно он превращал Марцелла в преемника, готового твёрдо встать у кормила власти в качестве нового принцепса, первого гражданина восстановленной Римской республики. Он сделал из Марцелла надежду на великое будущее своего Рима. А потом Марцелл умер в Байях, в своей постели.

Для любой другой семьи это была бы трагедия. Для биологической матери Марцелла его смерть в самом деле стала трагедией: она без конца оплакивала его, своего единственного сына, подававшего столько надежд. Но Марцелл не был членом «любой другой» семьи, он был из семьи Юлиев-Клавдиев, впоследствии вошедшей в историю как первая римская императорская династия. После его смерти на эту семью, в частности, на тех, кто её возглавлял, стали смотреть принципиально иначе. Для Августа и его жены Ливии кончина Марцелла ознаменовала поворотный момент в римской политике. Марцелл был не просто потенциальным наследником, он мог унаследовать всю империю, а потому его смерть в столь юном возрасте от лихорадки, пощадившей многих – даже его болезненного дядю! – стала не просто трагедией, а весьма подозрительной трагедией. Как мы помним из истории с Германиком, подозрительные трагедии побуждали римский народ задаться вопросом «cui bono?» и косо взглянуть на коварную мачеху. В лице Марцелла римляне впервые потеряли молодого принца. После его смерти они впервые заподозрили в убийстве Ливию.

Смерть Марцелла потрясла многих людей, и это потрясение завершило трансформацию семьи Юлиев-Клавдиев: из богатого аристократического рода с хорошей родословной, мечами и огромной политической властью – таких родов в истории Рима было много – они превратились в римскую монаршую семью. Марцелл стал публичной фигурой в тот самый день, когда он впервые вышел из дома в крохотной toga virilis. Он принадлежал сенату и римскому народу так же, как и собственной семье, потому что семьёй для него был Август, а Август управлял сенатом, и римским народом. И когда неведомая болезнь унесла жизнь Марцелла, осиротел весь Рим. Август этому только способствовал. Он устроил для Марцелла – формально всего лишь девятнадцатилетнего магистрата средней руки – пышные государственные похороны, которых тот не заслужил. Марцелл стал первым человеком, чей прах упокоился в возведённом в центре города мавзолее Августа. Несколько других сооружений назвали в его честь. В отличие от смерти любого другого девятнадцатилетнего магистрата, смерть племянника Августа стала событием для всего Рима. Если сама республика умерла вместе с Юлием Цезарем, миф о её восстановлении умер вместе с Марцеллом. Всем стало ясно, что Римом правит монаршая семья.

Это могла бы быть всего-навсего скучная заметка на полях римской истории – просто очередной переходный момент – но я бы не писала о нём, если бы здесь не крылось нечто большее. Трагическая кончина Марцелла породила слух о том, что скромная и милая жена Августа Ливия – вовсе не тихая и послушная маленькая женщина, а хладнокровная амбициозная стерва, убившая Марцелла, потому что он был популярнее её скучного сына. Со временем эти слухи только усилились из-за целой серии печальных и скоропостижных смертей членов рода Юлиев. В результате в древних источниках Ливия предстаёт настоящей серийной убийцей. Если верить римским авторам, Ливия убила не только Марцелла, но и внуков Августа Гая и Луция, самого Августа и ещё одного его внука, Агриппу Постума. Её также обвиняли в попытках убить Агриппину Старшую (внучку Августа) и её детей, а также в участии в убийстве Германика, своего родного внука. В сумме пять убийств и соучастие в шестом.

Если верить этим наветам, Ливия пользовалась услугами каких-то «отравительниц» (veneficae); а в главном источнике по истории данного периода, труде Тацита, сказано, что её излюбленным оружием было «коварство» – по сравнению с этим даже veneficae звучит предельно конкретно. Книги Тацита – крайне занятный источник информации о женщинах времён Юлиев-Клавдиев, потому что Тацит ненавидел женщин так, как большинство людей ненавидит ос. Он был готов поверить в любые слухи о злокозненных деяниях или планах женщин и с удовольствием пересказывал эти домыслы. При этом он был крайне осмотрительным человеком и по-настоящему талантливым писателем, поэтому в его сочинениях обвинения скрываются за многочисленными намёками и словосочетаниями вроде «тёмные происки Ливии», «козни мачехи» и «женская безудержность» – в общем, он сделал всё, чтобы не кричать посреди улицы «Убийца!!!», но добиться того же эффекта. Забавно, что ни один из римских авторов не относится к Ливии столь неприязненно, как Тацит – это обличает его оголтелую мизогинию. К примеру, биограф Светоний, обыкновенно склонный пересказывать все известные ему сплетни для полноты картины, вообще не сообщает о каких-либо подозрениях в отношении Ливии в связи со смертью Марцелла. Историк Дион Кассий, живший гораздо позднее, признаёт, что такие слухи ходили, но объявляет их совершенно безосновательными. Веллей Патеркул, историк времён Тиберия, о слухах не пишет – впрочем, это можно объяснить тем, что он работал в правление сына Ливии, льстил ему при любой возможности и поэтому вообще не заслуживает доверия. Тацит же попался на эту удочку. Он искусно изображает Ливию коварной и хладнокровной серийной убийцей, которая готова пойти на всё ради себя самой и своего бездарного сына Тиберия. При помощи одной строчки, вложенной в уста неназванных людей, он выносит ей исторический приговор – «матери, опасной для государства, дурной мачехе для семьи Цезарей». Его Ливия – чудовище, разрушительница семей и всего римского мира. Этот образ идёт вразрез со всеми остальными источниками римской эпохи, но весь мир поверил Тациту – настолько хороша его проза.

В истории Ливии сразу несколько неприятных моментов. Во-первых, в ретроспективе смерть шести человек, преграждавших Тиберию путь к власти, в самом деле кажется немного подозрительной. Вновь зададимся вопросом: cui bono? Как только Август начинал покровительствовать кому-то из своих кровных родственников, этот человек испускал дух. Марцелл умер вскоре после того, как организовал свои первые игры и завоевал благосклонность народа. Тогда Август усыновил Луция и Гая Цезарей, старших сыновей его дочери Юлии и его лучшего друга Агриппы (постарайтесь не думать о том, что несчастная Юлия овдовела в возрасте примерно шестнадцати лет и была сразу же выдана за папиного товарища, которому шёл четвёртый десяток, – вам наверняка станет её жалко). Поскольку родные внуки Августа, Гай и Луций заменили ему сыновей, то по достижению ими более-менее сознательного возраста, он принялся готовить их к роли наследников, как когда-то Марцелла. Но всё, как всегда, пошло не по плану. Во 2 году н. э. находясь во главе армии в городе, который сегодня носит название Марсель, восемнадцатилетний Луций неожиданно заболел и скончался. Если бы речь шла об исторической драме производства BBC, он бы зловеще покашлял в платочек в одной из напряжённых сцен и умер бы ещё до окончания эпизода. Но до настоящей трагедии ещё не дошло, ведь в живых оставался его старший брат Гай.

Гай был старше Луция на три года, то есть он уже достиг солидного возраста двадцати трёх лет, когда Август отправил его в Армению. Дел там всегда было невпроворот, потому что она располагалась между Римом и Парфией и раз в несколько лет в неё вторгалась то одна, то другая империя. В тот момент Арменией правил лояльный римлянам царь, а парфяне поддерживали мятежников, надеясь возвести на трон верного им монарха. Это была типичная прокси-война, из-за которых на протяжении примерно пятисот лет армянам, по-видимому, жилось довольно тяжело. Так или иначе, Август послал Гая решить очередную проблему, однако Гай был, по сути, ещё ребёнком и повёл себя немного наивно. Предводитель мятежников по имени Аддон взял и пригласил Гая к себе в лагерь. Приходи ко мне в лагерь, предложил враг, посидим, поболтаем. Гай, будучи, видимо, не очень умным человеком, отправился к нему, может быть, даже с дарами, и был шокирован – шокирован! – обнаружив, что попал в ловушку: вместо посиделок его ждало покушение. Каким-то образом ему удалось спастись, но он был тяжело ранен. Он отправился домой в Италию, но по пути умер от ран. Трудно отделаться от ощущения, что император из него вышел бы не самый выдающийся, но планы Августа его смерть всё равно нарушила. Между тем с кончины Луция прошло всего полтора года, и выглядело всё это в самом деле зловеще: уже третий молодой и здоровый военный приказал долго жить, едва Август задумал сделать его наследником.

Фактически у Августа не осталось родственников мужского пола, за исключением паренька по имени Агриппа Постум, которого он отправил в ссылку за плохой вкус и жестокий нрав, и пасынка, который не нравился решительно никому. Этот пасынок был сыном Ливии от её первого мужа. Звали его Тиберий. Он был последним выжившим, растерянно озирающимся по сторонам, как Джон Траволта на той гифке из «Криминального чтива». С явной неохотой Август велел Тиберию и Юлии пожениться (это было забавно, потому что они не скрывали, что терпеть друг друга не могут). Он объявил Тиберия своим наследником, а затем умер сам, прожив целых семьдесят пять лет, из которых пятьдесят шесть он старательно делал вид, что восстанавливает республику. Умер он спокойно, в своей постели, но, по-видимому, и это вызвало подозрения. В четырёх источниках сообщается, что ходили слухи, будто Ливия накануне его смерти была чем-то раздражена, а в двух прямо утверждается, что она отравила мужа, намазав ядом растущие на дереве фиги и убедив его сорвать их и съесть – гениальный способ перехитрить императорских дегустаторов. Эту милую историю приводят и Тацит, и Дион Кассий. Кроме того, и у них, и у Плиния Старшего и у Плутарха говорится, что перед смертью Август собирался вызвать Агриппу Постума в Рим, чтобы сделать его наследником, и даже тайно – в сопровождении одного-единственного друга по имени Фульвий – посетил остров, где Агриппа жил в изгнании. Фульвий, однако, рассказал о поездке и планах Августа собственной жене, а она сообщила обо всём Ливии. Разница в том, что у Плиния и Плутарха Ливия всего лишь накричала на Августа, вынудив его извиниться. А у Тацита и Диона она намазала ядом фиги и укокошила любимого мужа, с которым прожила полвека, чтобы наконец-то показать своё истинное лицо – лицо жадной до власти матери императора, который ненавидел свою мать!

Видите, как легко сделать из всех этих смертей коварные убийства, а из Ливии – настоящую суперзлодейку. В ретроспективе кажется, что всё произошедшее пошло на пользу Ливии и Тиберию – если, конечно, вы верите, что Тиберий хотел быть императором, а Ливия – императрицей-матерью. Ужасно здорово представлять себе, как Ливия варила зелья у себя в спальне и отправляла смертоносных гонцов то во Францию, то в Армению, чтобы те подмешивали эти самые зелья в питьё наследникам императора, и никто, разумеется, ничего не заметил и не вмешался. С точки зрения логистики это, конечно, безумие. В действительности перед нами римский аналог теорий заговора о гибели принцессы Дианы, тех, в которых виноват во всём принц Филипп, приказавший МИ-6 расправиться с ней, потому что она забеременела от своего бойфренда-мусульманина, Доди Аль-Файеда. Якобы ему настолько претила мысль о том, что один из родственников королевской семьи не будет христианином. Автором этой теории является отец Доди, миллиардер Мохаммед Аль-Файед. Он неоднократно излагал её в интервью, а один раз даже выступил с ней в суде. Аль-Файеда поддержал личный дворецкий Дианы, Пол Баррелл, полиция Лондона начала расследование, а пользователи «Википедии» создали несколько тематических страниц. Этих фактов в принципе достаточно, чтобы историкам будущего смерть Дианы показалась крайне подозрительной. Что расследовала полиция, если и расследовать-то было нечего? Нет дыма без огня. Два свидетеля, близких к погибшей паре, публично обвинили принца Филиппа. Очень подозрительно! Вот только мы, разумеется, знаем, что ни принц Филипп, ни королева не приказывали МИ-6 устранить принцессу Диану. Причиной её смерти стало вождение в нетрезвом виде и без ремней безопасности: трагедия, но не убийство. Выходит, что под определённым углом любая трагедия, в результате которой гибнут молодые люди, может показаться подозрительной – особенно если дело касается монаршей семьи.

История Ливии свидетельствует о том, что семья Юлиев-Клавдиев из обычной семьи, о несчастьях которой могли посплетничать за обедом, превратилась в монаршую семью, сплетни о которой становились Историей с большой буквы и удостаивались места в исторических трудах. Ливия – женщина, которая многим казалась главным бенефициаром этих трагедий – стала главной мишенью для слухов и обвинений, просто потому, что она пережила своих родственников, принадлежала к императорской семье и играла более-менее заметную роль. Её муж и сын иногда с ней советовались, она могла убедить их поступить так-то и так-то. С точки зрения некоторых римлян, одно это делало её убийцей.

Многих, очень многих родственниц императоров описывали как коварных убийц, жаждавших власти и из-за этого расправлявшихся с членами своей семьи. За Ливией в этом печальном списке следует… ещё одна Ливия (остаётся вздыхать). Впрочем, эту Ливию чаще называют Ливиллой, то есть «маленькой Ливией». Довольно мило. Ливилла была дочерью Антонии Младшей, внучкой Марка Антония и Октавии, сестрой будущего императора Клавдия и племянницей Тиберия. В двенадцать лет она стала женой своего троюродного брата Гая Цезаря (того самого, которого ранили в Армении). В семнадцать она овдовела и тут же была выдана за своего двоюродного брата Друза, старшего сына Тиберия. Буквально в том же году. Десять лет всё шло хорошо; у неё даже родилась дочь, которую предсказуемо назвали Ливией. А ещё умер её двоюродный дед Август, а её дядя и свёкор Тиберий стал императором. Это означало, что Ливилла стала женой вероятного наследника престола. Замечательная роль для тех, кому нравятся такие вещи. Увы, Ливилла не вписывалась в тогдашние представления о женщинах: у неё были собственные желания и личность. Из-за этого ей не поздоровилось, особенно когда она закрутила роман на стороне. Оказалось, что женщины, которых в подростковом возрасте насильно выдают замуж за двоюродных братьев, редко бывают счастливы в браке. Знаю, вы тоже шокированы. Ещё хуже было то, что она выбрала совершенно неподходящего мужчину. Он не только не был её родственником, он даже не был сенатором. Влюбись она в человека достойного и осторожного, это было бы ещё терпимо, но Ливилла сошлась с представителем всаднического класса, командующим преторианской гвардией Луцием Элием Сеяном. Если вы смотрели классический сериал 1976 г. «Я, Клавдий», вы, должно быть, помните Сеяна как скотину в исполнении молодого Патрика Стюарта. И вы знаете, почему Ливилла ни в коем случае не должна была в него влюбляться.

Понимаете, Сеян хотел быть императором. В крайнем случае, членом императорской семьи. И у него были довольно неплохие шансы. Сеян был лучшим другом Тиберия. Он родился во всаднической семье, стал префектом преторианской гвардии и до того сблизился с Тиберием, что, когда Тиберий устал от Рима и переселился на маленький остров, Сеян был практически единственным, с кем он не прекратил общаться. Если бы в римском мире существовал «Инстаграм», Сеян целыми днями постил бы селфи с Тиберием, сделанные на Капри и снабжённые хештегом #лучшиедрузья, чтобы все в Риме это знали. Тиберий засыпал Сеяна подарками и почестями, например, сделал его консулом, наделил его чрезвычайными полномочиями и просто его нахваливал, и Сеяну это нравилось. Но ему всегда хотелось чего-то большего. Сперва он организовал помолвку своей юной дочери с сыном Клавдия, племянника Тиберия. Это был не самый удачный союз, потому что в то время Клавдия ненавидели все (по правде говоря, потом мало что изменилось). На его потомство никто не возлагал надежд, но для Сеяна этот брак был способом породниться с семьёй Клавдиев. А потом глупый сын Клавдия подавился грушей, и юная дочь Сеяна лишилась жениха прежде, чем у неё прорезались зубы. Вот почему, когда Ливилла с Сеяном начали проводить больше времени вместе, это было похоже на попытку последнего стать членом императорской семьи, женившись на племяннице (и пока ещё снохе) императора. Единственным препятствием был её муж.

Если верить Тациту, Сеян подговорил Ливиллу отравить её мужа Друза. Или, может быть, Ливилла и Сеян вместе решили отравить Друза, чтобы узаконить свои отношения. Все источники, кроме труда Диона, изображают Сеяна гениальным преступником уровня профессора Мориарти. Сеян соблазнил Ливиллу и, убедив её предать мужа один раз, пообещал жениться на ней и разделить с ней власть над Римом, если она пойдёт ещё дальше. Это обвинение намеренно обходит стороной тот факт, что Ливилла уже была женой вероятного наследника Тиберия и наверняка стала бы следующей римской императрицей без какой бы то ни было помощи со стороны Сеяна. Не говоря уже о том, что покушаться на мужа – единственного родного сына императора – было для неё крайне рискованно, а брак со всадником – даже лучшим другом Тиберия – страшно снизил бы её социальный статус. Если бы «амбициозная» Ливилла мечтала стать августой, ей следовало бы терпеть своего мужа, будущего императора, а не расправляться с ним. Ливилла могла отравить мужа, только если она действительно этого хотела: либо из-за любви к Сеяну, либо из-за ненависти к Друзу. Даже перспектива стать императрицей не могла заглушить какое-то из этих чувств.

Мне нравится думать, что Сеян и Ливилла действительно любили друг друга и оба ненавидели Друза. Есть основания полагать, что характер у Друза был трудный. Тацит рассказывает замечательную историю о том, как Друз вышел из себя и ударил Сеяна по лицу: скандальное поведение для римского мужчины, который, вообще-то, должен был контролировать свои эмоции. По-видимому, они в самом деле относились друг к другу крайне враждебно и агрессивно. Мне нравится думать, что Ливилла и Сеян были этакими Рут Снайдер и Гарри Джаддом Греем своего времени, только гораздо более компетентными, потому что они почти добились своего. Если верить Тациту, они посвятили в заговор врача по имени Эвдем, который давал Друзу яд небольшими порциями, так что со стороны казалось, будто тот медленно умирает от болезни. Друз вёл такой образ жизни, что окружающие считали причиной его смерти банальную распущенность – до тех пор, пока Сеян не утратил доверие Тиберия и не был публично казнён вместе со своими маленькими детьми. Сеяна судили, признали виновным и в тот же день задушили, а его тело выставили напоказ на Гемониевой террасе. Если верить источникам, римский народ три дня предавался надругательству над трупом. Его дети, Капитон Элиан и Юнилла, тоже были задушены, причём двенадцатилетнюю Юниллу палачи сперва изнасиловали, потому что казнить девственницу считалось делом неслыханным. Их искорёженные тела тоже бросили на террасу на потеху толпе.

В отчаянии – по-видимому, запоздалом – жена Сеяна Апиката написала Тиберию письмо, поведав ему, как Сеян и Ливилла убили его сына ради собственной выгоды. Потом она покончила жизнь самоубийством. Тиберий был возмущён. Из Ликурга, евнуха Сеяна, и упоминавшегося выше врача Эвдема под пытками выбили признание – этот метод всегда работал. Тиберия их показания убедили. Сеян был уже мёртв, но Ливиллу ещё можно было наказать. О её судьбе сообщает Дион, но довольно расплывчато: он убеждён, что она умерла, но не уверен, казнил ли её Тиберий, или собственная мать заперла её в комнате и уморила голодом.

Жители римского мира верили, что всё так и было. Доказательства, впрочем, нельзя назвать безупречными. Это письмо женщины, мужа и детей которой только что публично казнили, и показания, данные под пытками. Я сама здесь и сейчас признаюсь в убийстве Друза, если мне будут угрожать пытками, поэтому к такого рода доказательствам я отношусь настороженно. Как бы то ни было, из-за них Ливилла умерла, и это лишний раз демонстрировало, что семейные дела Юлиев-Клавдиев превратились в дела государственные. Это также свидетельствовало о том, что на убийства отныне смотрели как на династическую стратегию.

Перечислять все убийства, совершённые в римских императорских семьях, было бы очень долго и утомительно. Мы потратили бы на это месяц и при этом нас ни на минуту не покидали бы сомнения в том, действительно ли эти убийства совершили именно эти люди. Особенно это касается женщин. К примеру, действительно ли Агриппина Младшая планировала убить своего брата, а через двадцать лет отравила своего мужа и дядю Клавдия, чтобы императором стал её сын? Описание этого второго убийства кажется правдоподобным, но в то же время оно удивительно похоже – в том, что касается орудия, мотива и обстоятельств – на рассказ о том, как Ливия якобы убила Августа. Сходятся практически все детали – этого достаточно, чтобы зародилось сомнение. Действительно ли Тиберий убил своего приёмного сына Германика, потому что тот стал слишком популярен? Правда ли, что другая жена Клавдия, Мессалина, расправилась с хозяином одного красивого сада ради этого самого сада? Или всё это – сплетни и клевета? Важно то, что население империи, по всей видимости, верило, будто члены императорской семьи постоянно пытаются убить друг друга. В тайных убийствах начали видеть стратегию, с помощью которой члены императорской семьи обретали и удерживали власть. Посплетничать об этом любили многие.

Более широкая проблема заключается в том, что подобная борьба за власть велась и в других могущественных римских семьях. Мы уже говорили о том, как при помощи убийств люди пытались положить конец неудачным бракам; но то были дела частные. Никто не писал о них исторических сочинений. Биографы и историки не копались в них два века спустя в поисках больших картин и цельных характеров. Смерть Марцелла показывает, насколько неубедительной была предложенная Августом идея восстановления республики: на самом деле абсолютно никто не воспринимал её всерьёз. Императорская эпоха началась, когда сплетни стали историческими фактами, а каждая смерть в семье императора – убийством.