На следующее утро Костас проснулся от звонка телефона. Дефне беспокойно заворочалась, ее ноздри раздулись, словно во сне она унюхала какой-то запах. Осторожно перегнувшись через лежащее рядом расслабленное тело, Костас снял трубку:

– Алло?

– Здравствуйте! Это доктор Норман. – (Костас, еще окончательно не проснувшись, мгновенно выпрямился. Встал с кровати и направился в сторону балкона, волоча за собой, насколько позволяла длина, шнур телефона. Сел на пол, щекой прижав телефонную трубку к плечу.) – К сожалению, я пропустил ваш вчерашний звонок. Мы были в нашем загородном доме… Только сегодня я прослушал оставленное вами сообщение.

– Благодарю вас, доктор. Когда мы говорили с вами в Лондоне, я был не в курсе определенных вещей, а потому не мог задать нужные вопросы. Но сейчас… – Костас замолчал, заметив, что Дефне перекатилась на бок; солнечные лучи, просочившись сквозь шторы, ласкали ее обнаженную спину. Судорожно вздохнув, он продолжил: – Когда мы встретились, вы говорили, что пытались помочь Дефне, но не стали развивать тему. Насколько я понял, вы имели в виду аборт. Я прав?

После затянувшейся паузы доктор Норман произнес:

– Боюсь, я не могу ответить на ваш вопрос. Видите ли, существует врачебная тайна. Я точно не знаю, что именно рассказала вам Дефне, но не вправе разглашать конфиденциальную информацию о своих пациентах. Независимо от срока давности.

– Но, доктор…

– Мне действительно очень жаль, но ничем не могу помочь. Позвольте старому человеку высказать свое мнение. Мой вам совет – больше не затрагивать столь щекотливую тему. Все это было так давно, что уже быльем поросло.

Повесив трубку после минуты-другой натянутого разговора, Костас замер и уставился сквозь балконные перила на серебряную линию горизонта.

– Кто звонил?

Застигнутый врасплох, Костас резко повернулся. Дефне соскочила с кровати, босая, полуприкрытая простыней. Увидев лицо возлюбленной, Костас понял, что она слышала весь разговор.

– Доктор Норман. Он ничего мне не сказал.

Дефне села на единственный стул на балконе, нимало не беспокоясь, что супружеская пара за стойкой регистрации может увидеть ее с патио:

– Сигаретки не найдется? – (Костас помотал головой.) – Я знаю, ты не куришь. Но я надеялась, что у тебя на дне чемодана случайно завалялась пачка. Иногда люди делают то, что противоречит их натуре.

– Дефне, пожалуйста… – Взяв ее за руку, Костас обвел большим пальцем линии на ладони, словно в поисках тепла, которое он нашел там накануне ночью. – Все. Больше никаких загадок. Я должен знать, что случилось после моего отъезда с Кипра. Что случилось с нашим ребенком?

Костас увидел весь спектр эмоций в ее глазах.

– Он умер. – Голос Дефне казался ровным, точно стена. – Мне очень жаль. Я думала, в этой семье он будет в безопасности.

– В какой семье?

– Английская пара. Надежные, порядочные люди. Они отчаянно хотели ребенка. И мне казалось, это самое правильное решение. Они обещали обеспечить ему первоклассный уход и, я знаю, сдержали свое обещание. Он был счастливым ребенком. Они разрешали мне навещать его. Всем говорили, будто я его няня. Впрочем, я и не возражала, раз уж не могла быть с ним.

По щекам Дефне ручьем потекли слезы, хотя лицо оставалось неподвижным, как будто она не осознавала, что плачет.

Он уткнулся лицом ей в колени, вдохнув ее запах. Дефне принялась рассеянно перебирать его волосы. Пространство между ними сжималось все сильнее; нежность, словно цветок, распустилась там, где сидела боль.

– Так ты расскажешь мне обо всем? – спросил он.

И на сей раз она так и сделала.

Лето 1974 года. Пыльные, разбитые, непроезжие дороги; нещадно палящее солнце – его жар, казалось, проникал в поры, чтобы там и остаться.

Она испробовала все способы. Подняла буквально все тяжелые предметы мебели, какие были в доме; прыгала с высоких стен; принимала обжигающие ванны; чашка за чашкой пила дравшую горло горькую настойку из коры ржавого вяза. Если один метод не срабатывал, она принималась за следующий. В конце недели она от отчаяния ввела в себя острый конец вязальной спицы – болевой синдром оказался настолько сильным, что Дефне согнулась пополам, так как подкосились ноги. Потом она лежала на полу ванной комнаты, всхлипывая и трясясь всем телом, а ее голос, рваный, точно зазубренная пила, вонзался в самое естество. Она знала, что в их общине есть повитухи, умеющие вызывать выкидыш, но разве она могла обратиться к ним за помощью так, чтобы об этом не узнали родители? И что будет, если они узнают? Беременность уже сама по себе была страшным позором, но забеременеть от грека – это переходило все мыслимые границы.

Когда она, шатаясь, вышла из ванной, то увидела свою сестру Мерьем, которая, словно приклеенная, сидела возле транзисторного радиоприемника. Мерьем покосилась на младшую сестру:

– Ты в порядке? Ты жутко выглядишь.

– Живот болит. – Лицо Дефне пылало. – Наверное, съела что-то несвежее.

Однако Мерьем сейчас было явно не до нее.

– Ты слышала новости? Турецкая армия уже здесь! Они высадились в Кирении и идут сюда.

– Что?!

– Греки отправили два эсминца, чтобы помешать высадке, но их разбомбили военно-воздушные силы Турции. Мы в состоянии войны!

Дефне не смогла с ходу переварить услышанное. Новость просто не укладывалось у нее в голове. Впрочем, бесполезно было отрицать очевидное, когда улицы оказались запруженными солдатами, ополченцами и бронетехникой. Дефне поняла, что если и делать аборт, то прямо сейчас. Через несколько дней дороги перекроют, возможно, на неопределенное время установят комендантский час. Итак, времени на размышления, на сомнения не оставалось. Забрав все деньги из кармана папиного пиджака и опустошив стоявшую на кухне копилку, Дефне покинула дом без понятия о том, куда идти. В их районе были турецкие врачи, но она боялась, что кто-нибудь из них сообщит обо всем ее семье. А учитывая все новые и новые оцепления вокруг, на греческого доктора можно было и не рассчитывать. Оставалось надеяться лишь на британского медика, однако все иностранные специалисты уже начали покидать остров.

– Я не могу взяться за ваш случай, – сказал доктор Норман.

Он осмотрел Дефне, задав минимум вопросов. Он был добрым, внимательным и, казалось, понял всю сложность ее ситуации. Но отказывался помогать.

– У меня есть деньги. – Дефне открыла сумочку. – Пожалуйста, больше у меня нет. Если этого недостаточно, я отработаю и заплачу вам. Обещаю.

Доктор судорожно вздохнул:

– Уберите. Дело не в деньгах. Наши медицинские практики закрылись. Нам не разрешено здесь работать. Обе мои медсестры уже вернулись в Англию, а я уезжаю завтра утром.

– Пожалуйста. – Глаза Дефне наполнились слезами. – Мне больше некуда идти. Моя семья никогда мне этого не простит.

– Мне очень жаль, но я не могу взяться за ваш случай, – охрипшим голосом повторил доктор.

– Доктор… – Дефне начала было что-то объяснять, но остановилась – у нее внезапно перехватило дыхание.

Отрывисто кивнув, она схватила сумочку, развернулась и направилась к выходу, комната вдруг стала слишком тесной.

Врач пару секунд смотрел ей вслед. Кровь болезненно пульсировала в глазницах.

– Погодите! – Доктор Норман мысленно вздохнул. – Через два дня будет другой самолет. Полагаю, я могу улететь позже.

Дефне остановилась, сразу переменившись в лице, вроде как от облегчения, хотя и не совсем так. Она схватила доктора за руки и дала волю слезам, выпуская наружу все накопившееся напряжение.

– Успокойся, дитя мое.

Доктор Норман усадил Дефне, дал ей стакан воды. Часы в холле уверенно отсчитывали время, их мерное тиканье – словно биение сердца.

– У меня есть сестра, которой в твоем возрасте пришлось пройти через такое же испытание. – Нахлынувшие воспоминания заставили доктора нахмуриться. – Она безумно влюбилась и собиралась выйти замуж. Но оказалось, что у ее мужчины уже была семья. Жена и пятеро детей. Ты можешь поверить? Узнав, что моя сестра беременна, он сразу порвал с ней. Это произошло зимой тысяча девятьсот пятидесятого года, за неделю до выборов. Сестра ничего мне не сказала. Я узнал обо всем только потом. Она сама нашла какой-то подпольный абортарий. Операцию провели топорно. У сестры возникли осложнения, имевшие трагические последствия. Она больше не могла иметь детей. Я хочу помочь тебе, так как боюсь, что, если я этого не сделаю, ты окажешься в руках какого-нибудь абортмахера. – (От этих слов Дефне стало дурно.) – Впрочем, тут есть одно «но». – Голос доктора звучал ласково и еще более настойчиво. – Нам велели закрыть все наши кабинеты. Сегодня вечером я сдаю ключи. И поэтому не смогу провести здесь операцию.

– Думаю, я знаю подходящее место, – задумчиво кивнула Дефне.

На следующий день, ранним вечером, задняя комната «Счастливой смоковницы» превратилась в импровизированную клинику. Йоргос с Юсуфом убрали оттуда все стулья и, поставив рядом три стола, застелили их свежевыстиранными скатертями, чтобы сделать комнату максимально чистой и удобной. Двери таверны уже целую неделю были закрыты для посетителей. Несмотря на слухи о военных столкновениях и жертвах среди гражданских лиц, об исходе населения из обеих частей острова и о создании постоянной разделительной линии, двое давних партнеров оставались на месте, не имея возможности покинуть Никосию. Учитывая, что они собирались и дальше идти по жизни рука об руку, куда им было податься: на север или на юг? Чем стремительнее разрастался хаос вокруг, тем глубже они погружались в апатию. И когда Дефне рассказала о своем затруднительном положении, они с готовностью предложили свою помощь.

Доктор Норман, стоявший посреди комнаты, приготовил хлороформ, собираясь использовать его в качестве анестетика. Норман не хотел давать Дефне обычную дозу, так как девушка была очень бледной, на грани нервного срыва, и это вызывало опасения, что ее слабый, измученный организм не выдержит сильного наркоза. Когда врач начал стерилизовать инструменты, Дефне заплакала.

– Мужайся, дитя мое, – сказал он. – Все будет хорошо. Я сделаю тебе анестезию. Ты абсолютно ничего не почувствуешь. Но ради бога, подумай еще раз: ты действительно этого хочешь? Неужели никак нельзя поговорить с родными? Быть может, они все поймут.

Она покачала головой. Слезы градом покатились по щекам.

– О моя дорогая Дефне! Не п-п-плачь. – Стоявший рядом Юсуф погладил ее по голове. – Ты вовсе не обязана этого д-д-делать. Послушай, мы можем взять младенца на в-в-воспитание. А ты н-н-навсегда останешься его матерью. Люди ничего не узнают. Это останется нашей т-т-тайной. Мы с Йоргосом п-п-позаботимся о ребенке. Все будет хорошо. Ну что с-с-скажешь?

Однако после этих ласковых слов Дефне зарыдала еще сильнее.

Йоргос метнулся на кухню и вернулся со стаканом сока из плодов рожкового дерева. Дефне отказалась: один лишь вид этого напитка напоминал ей о Костасе.

Они закрыли окна, затем открыли их снова. Несмотря на потолочные вентиляторы, жара действовала удушающе. Воздух за окном был пропитан ароматом мелиссы, посаженной для избавления от комаров. Чико, запертый в клетке, чтобы никому не мешать, принялся выкрикивать слова, которых набрался в прежние счастливые времена:

– Привет! Чмоки-чмоки! О-ля-ля!

И тут они услышали звук мотора. К таверне приближался автомобиль, покрышки с хрустом скребли по гравию. Затем еще один. Посетители никогда не подъезжали так близко. Поскольку таверна примостилась среди оливковых рощ, гости предпочитали припарковаться на прогалине в ста футах отсюда и подниматься на холм пешком.

– Пожалуй, схожу проверю, – произнес Йоргос. – Возможно, кто-то из наших постоянных посетителей надеется получить втихаря выпивку. Скажу, чтобы приходили в другой раз.

– Я с тобой. – Юсуф присоединился к другу.

Но это были отнюдь не завсегдатаи, страстно желавшие выпить в своей любимой наливайке. К таверне подъехала компания незнакомцев – молодых, грязных, угрюмых мужчин, жаждущих выпустить пар, ищущих ссоры; их дыхание было пропитано алкоголем. Парни вышли из автомобилей – все, кроме одного. Они неловко крутили в руках палки и бейсбольные биты, словно позабыв, зачем прихватили их с собой.

– Мы закрыты. – В голосе Йоргоса слышались осторожные нотки – он пытался понять намерения непрошеных гостей. – Вы что-то потеряли?

Ни один из парней не проронил ни слова в ответ. С каменными лицами они обшаривали тяжелым взглядом таверну; ярость, отвергающая неуместную веселость. И вот тогда-то Юсуф заметил нечто такое, что в первый момент упустил. Один из мужчин нес банку с краской; из банки торчала малярная кисть.

Юсуф не мог оторвать глаз от краски. Она была ярко-розовой, цвета жевательной резинки, с помощью которой была приклеена к двери давешняя записка с угрозами. Цвета ягод, что росли на вечнозеленых кустах, прилепившихся к скалам, опасно хватающихся за пустоту.