Вернувшись в отель «Афродита», Костас лег спать, но так и не сомкнул глаз, поскольку все мысли неотступно крутились вокруг того, что сказала… и не сказала Дефне. Ближе к рассвету он оделся и спустился вниз, рассчитывая получить чашку чая. За стойкой регистрации никого не было – только кошка спала в своей корзине, во сне гоняясь за дикими кроликами. Открыв дверь, Костас выскользнул на улицу. И с облегчением вдохнул густой запах земли, показавшийся особенно вкусным после затхлости отеля.

Вдали, возле вздымающихся холмов, виднелись заросли акации. Быстрорастущее растение со сладким ароматом. Инвазивный вид, завезенный из Австралии. Акацией засадили весь остров из наилучших побуждений, естественно, однако без глубокого понимания особенностей местной экосистемы с ее сложной системой подземных вод, медленно, но верно деградирующей. Костас знал, что виной тому не только ничего не смыслящие в экологии бюрократы. Акацию облюбовали нелегальные птицеловы, самостоятельно сажавшие эти деревья исключительно для своих целей.

С земли медленно поднимался легкий туман, исчезающий, точно несбывшиеся мечты. Почувствовав приближение приступа головной боли, Костас зашагал быстрее в надежде на целительные свойства свежего воздуха. Но, приблизившись к деревьям, он с ужасом увидел прямо перед собой натянутые между деревьями тонкие сети, с которых свисали, точно какие-то адские флажки, пойманные певчие птицы.

– О нет! Боже мой!

Костас бросился бежать.

В сети попались славки-черноголовки, пеночки, зяблики, трясогузки, каменки и жаворонки – чудесные певчие птички, запевалы в каждом рассветном хоре. И все они запутались в силках покрова ночи. Поднявшись на цыпочки, Костас с силой потянул сеть вниз. Закрепленная со всех четырех сторон, она не поддавалась. Удалось оторвать лишь один угол. Костас лихорадочно обвел взглядом близлежащие деревья. Все ветки вверху и внизу были измазаны птичьим клеем. Костас оказался в окружении мертвых певчих птиц с расправленными, но неподвижными крыльями и остекленевшими глазами.

В десяти футах дальше по тропинке он обнаружил малиновку: приклеившись лапками к ветке, она висела вниз головой; грудка словно мягкое имбирное печенье, клюв полуоткрыт. Птичка уже не трепыхалась, хотя еще дышала. Костас попытался освободить малиновку, но тщетно: клей оказался слишком сильным. От ощущения собственной беспомощности у Костаса скрутило внутренности, и тем не менее он не мог отпустить птичку. Когда через несколько секунд ее сердце остановилось, он почувствовал постыдное облегчение.

В Лондоне Костаса всегда поражало то, сколько усилий прикладывали жаворонки, чтобы быть услышанными на фоне городского шума. Они перекрывают своими трелями гул транспорта, тук-тук-тук поездов и грохот строительной техники. Беспрестанные усилия, и совсем мало отдыха. Введенные в заблуждение яркими огнями, эти птицы продолжают петь и в ночные часы. Если одна начинает, то остальные ей вторят, защищая свою территорию. Что требует колоссальной энергии, поскольку бедняги не знают, когда кончается день и начинается ночь. Костас хорошо понимал, как нелегко жилось этим птицам в городе, и то, что они встретили свою смерть на идиллическом острове, казалось жестоким вдвойне.

Впрочем, Костас знал, что здесь повсеместно отлавливают певчих птиц. Амбелопулия, так называемая кипрская черная икра, – жареные на гриле и сковороде, маринованные, вареные певчие птицы. Популярное блюдо, считающееся деликатесом. На юге. На севере. На подконтрольной ООН территории. На британских военных базах. Среди старшего поколения жителей острова лакомиться певчими птицами считалось безобидной традицией, а молодежь видела в этом способ продемонстрировать свою удаль. Костас вспомнил лицо матери, ее руки, когда она аккуратно укладывала предназначенных для консервирования птиц на столешницу. Мама, не делай этого. Я больше не хочу это есть.

Но то, свидетелем чего он стал сейчас, было не просто местным обычаем. За годы его отсутствия черный рынок значительно расширился: торговля мертвыми птицами стала прибыльным бизнесом для контрабандистов и их пособников. Пойманных на Кипре птиц переправляли контрабандным путем и продавали за большие деньги в разные страны мира. В Италию, Румынию, на Мальту, в Испанию, Францию, Россию и даже в Азию… Некоторые рестораны включали блюда из певчих птиц в меню, другие продавали их из-под прилавка по завышенным ценам. А посетители высоко ценили эту привилегию, гордясь тем, сколько могли съесть за один присест. Поэтому браконьеры продолжали беспорядочно убивать беззащитных птиц. Каждый год на Кипре истреблялось более двух миллионов певчих птиц.

Охотились не только за перелетными птицами. В браконьерские сети попадались и другие пернатые: совы, соловьи, даже ястребы. После восхода солнца браконьеры не торопясь проверяли свою добычу: обходили птиц одну за другой и убивали их, протыкая горло зубочисткой. Птиц, на которых можно было заработать, укладывали в контейнеры. А тех, что ничего не стоили, просто выкидывали.

Контрабандистам не было нужды отстреливать птиц: пернатых приманивали их же собственными песнями. Прятали за кустами на открытых пространствах акустические системы и проигрывали заранее записанные птичьи голоса. И птицы, прилетевшие в поисках пары, попадали в ловушку, где оказывались в цепких объятиях ночи. В промежутке между самым темным часом ночи и первыми лучами солнца пойманные птицы бились в сетях в отчаянной попытке освободиться, ломая при этом крылья.

Вернувшись в отель, Костас сделал звонок, который запланировал еще накануне. Трубку никто не снял, и Костас оставил сообщение на автоответчике: «Доброе утро, доктор Норман, это Костас… Я на Кипре. Решил поехать туда после нашего разговора. Спасибо за то, что в тот день согласились встретиться со мной. Это очень много значило для меня. Жаль только, что тогда я не знал того, что знаю сейчас. Но остались кое-какие вещи, которые не укладываются у меня в голове. Я встретил Дефне и… Доктор Норман, пожалуйста, мы могли бы поговорить? Это очень важно. Отзвонитесь мне, пожалуйста».

Костас оставил номер своего телефона и повесил трубку. Принял душ. Холодная вода стала бальзамом для кожи. После чего, перехватив на ходу поздний завтрак, направился в ближайшее отделение полиции.

– Я хочу сообщить о происшествии.

Поначалу в полиции решили, что он имеет в виду тяжкое преступление или кражу, а потому отнеслись к заявлению со всей серьезностью. Но, услышав его фамилию и поняв, что он грек, сразу проявили подозрительность, усомнившись в чистоте его намерений. А когда полицейские узнали, что он хочет пожаловаться на истребление певчих птиц, то не могли скрыть своего удивления. И обещали непременно изучить вопрос и доложить о результатах, но Костас сразу понял, что в ближайшее время ответа он явно не получит.

В тот же день Костас посетил британскую военную базу. Тамошний клерк, страдавший нервным тиком глаз, оказался более понимающим, хотя и в равной степени бесполезным.

– Боюсь, тут творится полный беспредел. Прямо у нас под носом. Вроде бы считается незаконным, но это не останавливает браконьеров. Тут целая индустрия. В прошлом месяце в аэропорту задержали контрабандиста. В его чемоданах обнаружили три тысячи пятьсот двадцать девять птиц. Того парня поймали, но большинство так и будет продолжать свое грязное дело.

– Значит, вы не собираетесь ничего предпринимать по данному вопросу? – спросил Костас.

– Это очень чувствительная тема. Вы должны понимать, что наша миссия здесь очень деликатная. Мы не можем расстраивать местных жителей. Не стану лукавить. Людям не нравится, когда им начинают задавать вопросы о певчих птицах. – (Костас встал с места: он услышал более чем достаточно.) – Поймите, если вы уничтожите одну сеть, они натянут новую уже в другом месте. Должен вас предупредить, некоторые банды очень опасные. Ведь речь идет о больших деньгах.

Вернувшись в отель, Костас, рассчитывавший получить весточку от Дефне, поинтересовался у женщины за стойкой регистрации, нет ли для него записки. Ничего. Он провел в номере остаток вечера, в основном на балконе, безуспешно пытаясь читать, но не в состоянии сконцентрироваться, а потому просто смотрел на остров, зная, что Дефне где-то здесь, ускользнув от него, возможно, на несколько дней, а возможно – и навсегда. А когда на город опустилась ночь, Костас стал думать о сетях, натягиваемых прямо сейчас, невидимых глазу, тонких и легких, словно кукурузные рыльца, смертельно опасных.

После полуночи Костас, прихватив с собой нож и пачку бумаги, снова покинул отель. Прячась в тени, он изрезал ножом все найденные сети. Прикрыл бумагой птичий клей на ветках, а когда бумага закончилась, стал использовать листья. Костас действовал очень проворно, пот ручьем стекал у него по спине. Не обнаружив новых сетей и совершенно обессилев, Костас понял, что не может продолжать путь. Тогда он вернулся в отель, рухнул на кровать и забылся тяжелым сном без сновидений.

На следующую ночь он снова пошел на дело, но на сей раз удача от него отвернулась. В кустах устроили засаду браконьеры. Они поджидали человека, уничтожавшего их ловушки.

Их было семеро, один совсем юный, практически школьного возраста. Они даже не прятали лица. Костас сперва увидел их горевшие злобой глаза, а потом его начали бить.

На другой день он лежал на кровати, глядя на трещину в потолке, и снял трубку телефона исключительно потому, что ждал звонка от доктора Нормана. Звонила администратор.

– Здравствуйте, мистер Казандзакис. К вам посетитель. Кое-кто хочет вас видеть. Она говорит, ее зовут Дефне.

Костас попытался сесть на кровати, острая боль пронзила грудную клетку. С губ невольно сорвался стон.

– С вами все в порядке?

– Да, – прохрипел Костас. – Не могли бы вы попросить ее подняться ко мне в номер?

– Простите, но мы не разрешаем неженатым парам встречаться в номерах. Вам придется спуститься в холл.

– Но… – Костас колебался. – Хорошо. Передайте ей, что я спущусь через несколько минут.

Тяжело дыша и едва переставляя ноги, Костас спустился в холл; малейшее движение вызывало нестерпимые боли в боку.

Когда он наконец подошел к стойке регистрации, администратор ахнула от ужаса. Накануне ночью он вернулся поздно, сумев незаметно дотащиться до номера. Никто не видел его плачевного состояния.

– Мистер Казандзакис! Что с вами случилось? Боже мой! Кто вас так отделал? – Она судорожно замахала руками. – Может, вызвать доктора? Вы приложили лед? Нужно было приложить лед!

– Я в порядке. Все не так страшно, как кажется. – Костас попытался поверх головы женщины встретиться глазами с Дефне.

Поняв, что мешает обзору, администратор посторонилась.

Костас направился к Дефне. Она окинула его скорбным, но отнюдь не удивленным взглядом. У Костаса невольно возник вопрос: неужели Дефне предвидела, что он, Костас, попадет в беду? Шагнув навстречу, Дефне коснулась его треснувшей, вздутой губы, после чего нежно провела рукой по синяку цвета переспелой сливы под левым глазом.

– Этот цвет идет твоим глазам. – Уголки ее рта дрогнули в едва заметной улыбке.

Костас рассмеялся. И тотчас же почувствовал обжигающую боль в треснувшей губе.

– О мой дорогой! – воскликнула Дефне и поцеловала его.

И в тот же миг у Костаса в голове закружился целый рой мыслей, а затем возникло ощущение покоя и легкости, настолько обволакивающей, что он позволил себе просто плыть по течению под умелым управлением Дефне. Запах ее волос, тепло ее кожи казались такими знакомыми, словно они никогда не расставались, а прошедшие двадцать пять с небольшим лет были всего-навсего дыханием ветра.

Уже позже, с наступлением ночи, Дефне сумела проскользнуть к нему в номер. Женщина за стойкой регистрации самым таинственным образом исчезла: возможно, это было просто совпадением, а возможно, она сделала так по доброте душевной или из жалости.

Они впервые занялись любовью после мучительных лет разлуки; их первое прикосновение за долгое время – словно спала пелена тумана, обнажив неприкрытое вожделение. Бесконечные страхи, сожаления и горести, терзавшие разум, улеглись до шелестящего шепота. Но тела помнили то, что казалось давно забытым, пульсируя со страстной силой, свойственной лишь юности, их юности. Ведь плоть обладает собственной памятью, воспоминания вытатуированы на коже, слой за слоем.

Тело бывшего любовника – это карта, затягивающая вас в свои глубины и возвращающая на поверхность ту часть вашего естества, которая где-то когда-то затерялась в пути. Это еще и потускневшее, треснувшее зеркало, которое демонстрирует вам, насколько вы изменились; и, подобно любому зеркалу, оно мечтает вновь стать целым.

Уже после, когда в постели Дефне уткнулась лицом ему в грудь, он рассказал о малиновке со сломанными крыльями. Он объяснил, что пять миллиардов птиц летят на зимовку в Африку и на север Средиземноморья, и каждый год один миллиард перелетных птиц безжалостно истребляется. А значит, любую пташку в небе можно смело назвать выжившей. Так же, как и ее, Дефне.

Костас рассказал, что обнаружили в чемоданах контрабандиста, которого остановили и досмотрели в аэропорту: в общей сложности три тысячи пятьсот двадцать девять птиц. Подумать только, три тысячи пятьсот двадцать девять певчих птиц! Быть может, евразийский жаворонок, падающий в объятия ночи вслед за своими собратьями, в последнюю секунду замедлился и пролетел по касательной к сети, оказавшись вне пределов ее досягаемости. Что спасло именно его, а не остальных? Жестокость жизни зиждется не только на несправедливости, ущемлении прав и злодеяниях, но в том числе и на их рандомном характере.

– Только люди могут творить подобные вещи, – сказал Костас. – Животные на такое не способны. И растения тоже. Да, деревья иногда слишком затеняют другие деревья, соревнуясь за пространство, воду и питательные вещества. Борьба за выживание… А насекомые поедают друг друга. Но массовое убийство для личного обогащения характерно только для человеческого рода.

Внимательно вслушиваясь в каждое слово, Дефне приподнялась на локте и вгляделась в его лицо; распущенные волосы упали на ее обнаженные плечи.

– Костас Казандзакис… Ты очень странный. Я всегда так считала. Думаю, давным-давно, в бронзовом веке, хетты привезли тебя на этот остров да и забыли забрать. Когда я тебя нашла, твой возраст уже составлял несколько тысячелетий. И твоя натура полна противоречий, мой любимый, совсем как у тех, кто прожил слишком долгую жизнь. Ты кажешься таким мягким, терпеливым и спокойным, что мне хочется плакать. А через минуту ты уже готов рисковать жизнью в стычках с контрабандистами. Когда ты занимаешься со мной любовью, то поешь о певчих птицах. Ты древняя душа.

Костас ничего не ответил. Просто не смог. Голова Дефне давила на грудную клетку, что было мучительно больно, но ему не хотелось, чтобы любимая женщина отодвинулась даже на дюйм, а потому он лежал неподвижно, пытаясь обуздать нахлынувшую боль.

– Я так и не могу решить, кто ты такой: невоспетый герой или блистательный дурак, – сказала Дефне.

– Невоспетый дурак. Как пить дать.

Дефне улыбнулась и поцеловала Костаса. Затем круговыми движениями провела пальцем по его груди. И Костас ухватился за эти маленькие спасательные круги, купаясь в нежности момента. На сей раз они занимались любовью, глядя друг другу в глаза, все движения были продуманными, неторопливыми, с размеренными приливами и отливами.

Костас вновь и вновь повторял ее имя. При каждом вздохе все его тело болело и пульсировало, точно открытая рана, однако он уже давно не ощущал себя таким живым.