После завершения последней загранкомандировки я получил назначение на работу в Центр. Рабочий день только начался. Не успел я просмотреть поступившую вчера вечером почту, как ко мне зашел один из сотрудников и молча положил на стол рапорт на имя высокого руководства. Вопрос, который там был изложен, решался только высшим руководством Службы, но рапорт должен был пройти несколько инстанций, то есть получить визы тех, в подчинении которых работал этот сотрудник. Содержание рапорта вызвало у меня недоумение. Вот оно: «Прошу откомандировать меня по семейным обстоятельствам в региональный отдел кадров (далее указывалось то периферийное управление, откуда он был направлен на учебу в Москву как один из лучших молодых сотрудников для использования в дальнейшем на работе за границей)».

И никаких далее разъяснений этих самых «семейных обстоятельств». Он, безусловно, имел право ссылаться на что угодно и не конкретизировать причины. Я с удивлением посмотрел на него. Нет, вроде все в порядке. Ясный взгляд ничем не затуманенных глаз и цвет лица нормальный. И выглядел он, как обычно, спокойным, уравновешенным, уверенным в себе человеком, всегда вызывавшим у начальства уважение своей исполнительностью, настойчивостью в овладении практическими навыками, необходимыми ему в будущей сложной и ответственной работе за рубежом. В общем, ничего такого, что указывало бы на что-то случившееся, необычное в жизни этого человека. Чувствовалось, что у него вроде бы все в порядке, он явно не нуждался ни в утешении, ни в сочувствии. Но чем же могло быть вызвано столь экстраординарное решение расстаться с «голубой мечтой» — попасть на самый острый участок работы в нашей Службе?

Я попытался как-то очень тактично расспросить его. Безрезультатно. Слава настаивал на своем решении и далее «не раскрывался». Это было его право. Я напомнил Славе, что до его отъезда за рубеж осталось не больше 14–16 месяцев, он заменит сотрудника, который заканчивает свою командировку. Может быть, это произойдет несколько раньше. Что же случилось? Ведь он после двух лет учебы попал на работу в Центр. Прошло всего чуть больше года. Иначе нельзя. Все имеет свои сроки. Слава продолжал молчать. Что-то он скрывал. Что же мучило его? Ведь такие решения принимаются не спонтанно, а являются плодом чего-то необычного, мучительно больного.

— Я сейчас уйду на совещание. Ты никому не говорил о своем решении? — спросил я Славу.

— Нет, — ответил он. — Знает только моя жена. Кстати, у нас с ней все в порядке, и дома, на родине, тоже ничего не случилось, — спокойно пояснил Слава.

— Вот что — никому ничего не говорить и ни с кем не советоваться. Иди спокойно работать. Я вернусь, и продолжим разговор, — закончил я.

Я тоже никому из начальства не сказал о необычном рапорте…

Закрывшись в кабинете, мы со Славой попили чайку и душевно поговорили по-мужски. То, что я услышал от Славы, чем и был вызван этот злополучный рапорт, потрясло меня. Оказалось, что его семье просто банально не хватало его, единственного кормильца, зарплаты на самую скромную жизнь. За пару лет до учебы в Москве Слава женился. Родители Вали — простые сельские труженики. Мать — бухгалтер в совхозе, отец — водитель грузовика в этом же хозяйстве. На свадьбу в качестве приданого родители подарили молодым импортный спальный гарнитур. Пока Слава учился в Москве, он был без семьи и материальных трудностей не испытывал, так как Валя с малолетним сыном Ярославом была на иждивении у своих родителей, имевших небольшое натуральное хозяйство — приусадебный участок. Часть зарплаты Слава отдавал по денежному аттестату жене с сыном. Еще небольшую сумму своего аттестата он отсылал бабушке, вырастившей и воспитавшей его. Ей — одинокому человеку, не имевшему ни своего дома, ни подсобного хозяйства, на колхозную пенсию не прожить. Вторая беременность Вали, рождение Богдана. После окончания учебы Славе объявили, что через год запланирован его выезд за рубеж. Он решил забрать жену с двумя детьми в Москву, где заранее снял комнату в квартире, хозяева которой были в длительной загранкомандировке. Оплата однокомнатного «угла» была конечно же «коммерческой». Вскоре семья после почти трехлетнего перерыва снова была вместе. Но не знала периферийная молодежь особенностей столицы. Там, дома, была своя прочная и надежная база. Здесь же, в чужом и огромном городе, все нужно было покупать в магазине или на рынке. Валя по профессии провизор. Но двое малышей связывали ее, как говорится, по рукам и ногам. Как все детки в таком возрасте, конечно же, часто болели. Оставить с кем-то дома, под присмотром не на что. Тут никакие ясли не помогут. Кончились подъемные. Постепенно по частям начали продавать свадебный подарок — спальный гарнитур. Продержались год. Последними продали пружинные матрасы, заменив их дешевыми мягкими тюфяками. Зарплата Славы, казалось бы приличная, вся была расписана постатейно. Первое решение для себя — мужское, волевое — бросил курить. Даже любимое пиво по воскресеньям — и от этого удовольствия пришлось отказаться. И все равно денег не хватало. Каких-то совсем немного рублей. Если бы только квартплата была не «коммерческой», может быть, как-то и справились бы…

Слава хорошо помнил голодные годы оккупации, когда они с бабушкой с сумой через плечо побирались за кусочком хлеба по окрестным селам. Не забыть ему и тяжелые послевоенные годы. Он помнил, как отобрал корку хлеба у клевавших ее воробьев и съел. Тяжелая работа в колхозе очень скоро сделала бабушку инвалидом. Но он к этому времени уже заканчивал институт. Не мог он сейчас, офицер, лишить бабушку денежной помощи…

Когда-то, еще в детские годы, он в дорожной пыли босой ногой нащупал что-то твердое. Старинный медный царский пятак. Так началась охватывавшая его все сильнее и сильнее страсть к нумизматике. Ни золотых, ни серебряных монет у него в те годы не было. Медных же у народа было много, вот он их и коллекционировал. К моменту принятия решения возвратиться на родину у него была уже приличная коллекция. Если бы он ее продал, они смогли бы прожить несколько месяцев. Ну а что дальше? Он знал, что подработки любого вида во внерабочее время в его Службе строго запрещены. Физически крепкий, полный сил, энергии, планов и надежд молодой офицер не мог найти выхода, кроме возвращения на прежнее место службы, где был надежный тыл у Вали, а стало быть, и у него.

Москва безжалостно пожирала всю его зарплату, несмотря на максимальные личного характера ограничения. Они, молодые родители, всегда исходили из того, что дети ни в чем и никогда не должны быть ограничены. И рапорт начал свой официальный путь.

Я молча взял карандаш и чистый лист бумаги, разграфил его на столбцы, сверху обозначил зарплату офицера, и мы вдвоем произвели очень любопытную калькуляцию. Семье не хватало что-то около 10 процентов от зарплаты на более или менее нормальную жизнь с двумя детьми и не по своей воле не работающей женой. Это как раз была та сумма, которая бы восполнялась при нормальной государственной квартплате. С квартирами, даже в нашей Службе, всегда было проблемно. За редким исключением, все вернувшиеся из длительных загранкомандировок имели возможность вступить в жил кооператив. Это касалось прежде всего тех, кто не имел никакой квартирной базы в Москве. Я сказал Славе:

— Мы должны что-то придумать. Если ты не возражаешь, я посоветуюсь с нашим парторгом.

Это был великолепный человек, настоящий, как многие его шутливо называли, «партийный двигатель» — В.Н. Андрианов. Слава выдвинул одно-единственное условие — кроме Владимира Николаевича, никто в коллективе не должен знать о его рапорте. Я пообещал…

Выслушав меня, Володя Андрианов не поверил. Мы, теперь уже с ним вдвоем, вновь «поработали» с карандашом и бумагой, с учетом существовавших тогда в Москве цен на продукты и услуги, сопоставив все это с офицерской зарплатой Славы. Вновь все сошлось. В этот же день, уже втроем — парторг нашего подразделения Андрианов, секретарь парткома Службы Г.А. Орлов и я, — долго «раскладывали» по полочкам денежное содержание Славы, даже с учетом почти ежемесячных продуктовых посылок родителей Вали. Та же картина…

Утром следующего дня Георгий Александрович уже один был в кабинете секретаря «большого» парткома, а спустя несколько дней указанием Юрия Владимировича Андропова из его личного квартирного фонда (был такой у главы нашего Ведомства) Славе был вручен ордер на трехкомнатную квартиру. Еще через две недели счастливые Слава и Валя въехали в свое новое жилище.

В числе приглашенных на новоселье был и я. Не пошел. Мне было бы больно и неловко присутствовать на этом торжестве, зная тайные пружины, приведшие к решению этого вопроса. Слава буквально умолил меня взять в знак благодарности и в качестве памятного подарка один из двух имевшихся в его «медной» нумизматической коллекции серебряный рубль, выпущенный в год смерти Петра I в 1725 году женой его Екатериной. Таких рублей в России было немного. «Мой» рубль был с отверстием для цепочки, поэтому, как утверждал «нумизмат» Слава, он особой ценности не представлял. Это попавшее волею печально-приятного события в мою семью украшение всегда было самым любимым у жены, покойной Аллы, а затем и у дочери Ларисы. Теперь я уже могу рассказать дочери историю появления в семье этой монеты и уверен, что этот серебряный знак со временем перейдет по наследству моим правнучкам. Слава Богу, таковые уже имеются!

Когда мы вновь встретились со Славой спустя почти три десятилетия, моими первыми словами были:

— Ну что, Слава! Я был прав. Все произошло так, как я тебе говорил.

Его три маленькие звездочки давно превратились в большие. Он слегка поматерел, посолиднел, но остался таким же, как и раньше, подвижным и внешне и внутренне. Он достойно прошел свой нелегкий путь в Службе длиною в несколько десятков лет, соблюдая, как и положено, все правила этой жесткой, часто беспощадной и опасной игры.

Сейчас он уже пенсионер. Он по-прежнему любознателен, остроумен, не теряет интереса к жизни и не может быть без работы. Любит свою Валю, выросших Ярослава и Богдана. Иногда с ветерком выезжает на своей «вольво», а часть своей любви ко всему живому и доставляющему радость вместе со всеми домочадцами отдает тоже члену семьи и общему любимцу светло-бежевому лабрадору Шанелю…

Так и хочется пожелать молодым сотрудникам Службы: можете поступать, как считаете нужным и правильным, но обязательно слушайте старых и богатых опытом «служивых».