Березай тотчас подскочил и вытащил из-под себя небольшую книженцию в мягкой обложке… Но отдавать не торопился — лешачонок изумленно вертел томик в руках, вдруг он раскрылся, лешак понюхал страницы и попытался кусок книжицы отгрызть…

Владелица книжки настолько, видать, была ошарашена, что не делала никаких попыток спасти свое имущество. Ваня, несмотря на сопротивление лешего, умудрился вырвать книгу, — только небольшой уголок ее вместе с частью напечатанных слов исчез в пасти лешака, и протянул томик девушке, или, скорее, девочке…

Она взяла пострадавшую книжицу, и, сверкнув очками, язвительно сказала:

— Никогда не думала, что знания можно получать и таким путем…

Пока Ваня Житный неуклюже извинялся, вмешался домовик: дескать, лешаку никогда еще не попадали в руки книги, поэтому, де, он, не зная, что с книжкой делать, решил проверить, какова она на вкус… Мальчик толкнул постеня в бок — мол, думай, что говоришь… Но Шишок проворчал:

— Чего пихаешься? Неправда, что ли? И потом книжки разные бывают. Иные дак ни один желудок не переварит! Раз лешак не выплюнул страницы — значит, читать можно, книжка хорошая, цензурой полесового одобрена! Может, ему сквозь страницы белое березовое лицо просвечивало… Откуда нам знать, из какого дерева книжка сделана? Конечно, Березаю обидно! Сколь ведь деревьев изводят понапрасну!

Леший согласно кивал, а Шишок продолжил: вот я, дескать, тоже книжки люблю, только не всякие, например, «Повесть о настоящем человеке», читала ты, нет?

Девочка покачала головой и спрятала свою книжицу в кожаный рюкзачок — от греха подальше. Она была очень симпатичная: с темно-русыми волосами, завязанными в длинный хвост витой красной резинкой, в джинсах и майке пуп-наружу. Глаза за стеклами очков синие впрозелень, в пушистейших ресницах, брови соболиные, нос точеный, только вот подбородок подкачал: в точности как у Виктора Цоя… И никакой косметики, впрочем, девочка была настолько хороша, несмотря на выпяченный подбородок, что любая краска на ее лице оказалась бы некстати.

Девочка протянула Ване Житному ладошку и представилась:

— Росица Брегович.

Ваня назвался в ответ, потом представил своих друзей. Росица поглядела вниз, на Ерхана, устроившегося у лешего в ногах, и сказала:

— У вашей собаки глаза как у дяди Тома!

Ваня поглядел на пса: глаза, обведенные коричневым ободком, были с такими большими, налитыми влагой, карими яблоками, что белка не видать. И в глазах — вся тоска бездомного собачьего племени. Конечно, выразительные глаза, но… кто такой дядя Том?!

— Вашего дядю зовут Томом? — учтиво уточнил Ваня.

Но девочка, тряхнув русым хвостом, спросила:

— Ты, конечно, читал «Хижину дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу?

Мальчик почесал в затылке: он на своих полатях, ночью, под одеялом, не всю-то программную литературу прочел, какая уж тут «Хижина»… А безжалостная Росица продолжала:

— Тебе ведь… примерно пятнадцать?.. В твоем возрасте… Я думаю, ты должен был прочесть эту книжку лет восемь назад!

Ваня подумал, что лет восемь назад он жил в инфекционной больнице и читал только больничные плакаты на стенах. Врать ему не хотелось, и мальчик признался, что не читал этой книжки, но когда-нибудь обязательно прочтет.

— А вы, конечно, читали? — обратилась Росица к Шишку.

Тот угрюмо покачал головой, бормоча: дескать, незнайка на печи лежит, а знайка далеко-о бежит… Мол, некоторым, чтоб стать знайками, не обязательно читать все что ни попадя, достаточно просто дышать, к некоторым знания прямиком из солнечного света поступают: стоит только захотеть. Девочка недоверчиво хмыкнула. А Ваня Житный заподозрил, что «Повесть о настоящем человеке» — единственная книжка, которую прочел домовик.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что и Росице вот-вот стукнет пятнадцать, первого мая. Ваня поинтересовался, что за книжку погрыз Березай. Росица отвечала, что это «Хазарский словарь» Милорада Павича и с высокомерной усмешкой заявила:

— Конечно, ты не читал?!

Ваня удрученно покачал головой. Девчонка явно была отличницей из отличниц и занудой из зануд. И еще мальчик решил, что все-таки у нее ужасный подбородок, да и нижняя губа оттопырена. Бабушка Василиса Гордеевна сказала бы: «Разве-есила отопки»…

Тут пташки, сидевшие на плечах Златыгорки, принялись вопить, что и они не читали «Хазарский словарь», да им никакие словари и не нужны. Ежели что, дак Златыгорка живо обучит их и вообще всех, кого захочет, — хоть эту сову в очках, — хазарскому языку! Но, как и следовало ожидать, Росица Брегович, несмотря на свою начитанность, птичьих речей не поняла. Даже на «сову в очках» не среагировала. А жаворлёночек продолжал:

— А читать и мы умеем, — и в доказательство они с соловьем слово за словом прочли английскую надпись на майке Росицы «У меня нет всего, что я люблю, но я люблю все, что у меня есть». Но опять похвалы от «совы» не дождались.

А Росица Брегович, повозившись, вынула из рюкзака упаковку с поп-корном и протянула Ване: хочешь? Мальчик покосился на домовика, который сидел через проход, и отказался. Но Росица на этом не успокоилась и принялась методично предлагать свой дурацкий попкорн всем новым знакомым… Птахи угощенью обрадовались — клевали с рук Златыгорки. Ерхан уминал кукурузу на полу. Лешачонок, конечно, отрекся от воздушного блюда — он ел только всякие древесные отходы. И, разумеется, Шишок, узнав поп-корм, брезгливо повел носом…

— Берите, дедушка, угощайтесь, — не отставала от домовика настырная Росица Брегович.

— Тамбовский волк тебе дедушка, — процедил сквозь зубы Шишок.

— А у меня правда дедушку Вуком звали, — не обидевшись, сообщила Росица.

У Вани в голове что-то щелкнуло, слово стало двоиться, из-за одного выскользнуло другое: волк — вук…

Постень же принялся рожи строить и ворчать: дескать, «спрос рождает предложе-ение»! Как бы не так! Надо было устранять дефицит, умеривая аппетит. А теперь предложение раздувает спрос. Появляются такие предложения, которых у спроса не было и в воображении. «Спрос рождает предложение» — вот вам образчик демфарисейства!

Ваня, чтобы развести Шишка с Росицей, явно не глянувшихся друг другу, принялся выспрашивать у девочки, куда едет и откудова, если не секрет… Росица Брегович пожала плечами: никакого секрета нет, ездила осматривать Кносский дворец на Крите. Ваня, прыснув, покосился на «многодетного отца семейства». Девочка удивилась: а что тут такого смешного?.. Но мальчик быстро посерьезнел и объяснил, что просто они тоже собирались смотреть эти развалины, а после сменили направление…

— Ведь ты слышала, конечно, — продолжал Ваня, — про натовские бомбежки?!

— Как не слыхать! — отвечала Росица Брегович. — Из-за них я и застряла в Греции. Но CNN передает, что бомбят только военные объекты, и я думаю, что все это со дня на день прекратится. Потому что демократические страны понимают, что делают… Известно, что демократия, которая как раз из Греции и пошла гулять по миру, — лучшая форма правления. Вспомните знаменитое высказывание Черчилля… Конечно, и демократия — не сахар, но ведь, согласитесь, это лучше, чем тоталитаризм! Конечно, лучше! Это общее место. Сразу вспоминаются режимы Гитлера и Сталина… И…

Но тут Шишок, слушавший с открытым ртом, не выдержал, пулей выметнулся из мягкого кресла и завопил:

— Да как ты смеешь их рядом ставить, чертова кукла! Всем изве-естно, общее ме-есто… Черчилль-Рузвельт! Читаешь ты, читаешь, а своих мозгов нет, вставные у тебя мозги-то, пластиковые! Тьфу!

— Вы что же, отрицаете западные ценности?! — заморгала Росица.

— Западные це-енности! — передразнил домовик. — Цивилизация, скажу я вам, нужна человеку, как ящерице хвост, который отбросится, когда выведенный из терпения Творец попытается задержать преступника. Твою страну каженный день бомбят цивилизованные западные страны, а ты пластинку про западные ценности завела… Эх ты! Как будто и не сербка…

И тут Росица Брегович поразила всех, кто еще не успел уснуть, своим ответом:

— Я — гражданка мира!

Даже домовик не нашелся, что сказать — закрыл глаза и нарочито захрапел, в унисон со Златыгоркой. Птахи посестримы, устроившись на ее плечах, давно спали, сунув головки под крылышки. И Ерхан, желтый, как песок пустыни, дрых, повизгивая во сне. Один Березай, сидевший между Ваней и девочкой и без конца наклонявшийся, чтоб с любопытством заглянуть то в лицо новой знакомой, чьи очки его очень занимали, то в лицо сердившегося на что-то домовика, слушал разговор. Но теперь и лешак перестал вертеться. Да и Ваня Житный, отвернувшись от Росицы Брегович, за которой осталось последнее слово, прикрыл глаза. И вскоре вправду задремал.

Проснулся Ваня оттого, что Шишок тряс его за плечо:

— Хозяин, проснись, что-то тут не ладно, воздух сгустился… вот-вот лопнет…

Мальчик вначале отмахивался от домовика: очень уж хотелось спать, — а после все-таки поднялся. Пробрались к темному окошку и высунули головы наружу: рельсы шли дугой, так что весь состав до самого головного вагона оказался на виду. Луна как раз вышла из-за облаков и осветила гористую местность. Перед составом маячил железнодорожный мост — поезд вот-вот должен был въехать на него, как вдруг…

Ване показалось, что заложило уши: был миг какой-то провальной тишины, и… чудовищный взрыв, встряхнувший состав до самого основания. Мальчику почудилось, что обреченные молекулы внутри него перестроились в какого-то нового Ваню. Когда он открыл глаза, вместо моста через реку перекинулся чадный факел. Поезд с разгону остановился, и мальчик повалился на домовика. А тот, вскочив на ноги, уже командовал: выходите на улицу, все, живо! Заспанные пассажиры не понимали, в чем дело, некоторые ворчали, дескать, зачем на улицу, это обычная остановка, а за окном — гроза, гром гремит, чего панику разводить, сейчас дальше поедем…

— Какой дальше! Там мост разбомбили! Марш из вагона! — орал Шишок, выдергивая пассажиров со своих мест. Многие уже теснились к выходу, другие выглядывали из окон, третьи все еще сомневались.

Соловей с жаворлёночком давно вылетели через окошко на улицу, Златыгорка, слегка приподнявшись над полом, летела где-то впереди. Ерхан скулил, а Березай голосом вокзальной справочной службы объявлял:

— Провожающих просим выйти из вагонов! Провожающие, срочно покиньте вагоны — поезд отправляется! Повтор-ряю!

Ваня Житный тащил за собой Росицу Брегович, бормоча:

— Шишок зря паниковать не будет, пошли отсюда, да скорей же!

Тут скакавший прямо по креслам домовик схватил девчонку за руку и так дернул, что той волей-неволей пришлось следовать за ним.

Едва они, в числе многих, вывалились из вагона, как Шишок, заплясав на месте, заорал, тыча пальцем кверху:

— Вон он, вон, паскуда!

В облачной тьме небес со шмелиным гулом летел бомбардировщик, вот он железным туловом закрыл луну, вдруг развернулся — и… полетел обратно!.. Домовик молча схватил Ваню за руку (а мальчик тащил за собой балду Росицу, которая бормотала: это, де, ошибка, это страшная ошибка), указал пальцем на какую-то лощину — и они помчались. Рядом неслась понятливая Златыгорка, бежал Березай, перед которым расступались деревья и кусты, Ерхан не отставал от хозяина. А голоса пташек раздавались откуда-то сверху, из верхушек темных деревьев. Соловей горячечно выпевал:

— Ястреб, это железный ястреб, коршун его задери!

Жаворлёночек попискивал, как неоперившийся птенец:

— Ой, птицы мои, хочу обратно в скорлупу!

А из нутра темного бомбардировщика вылетело ядовитое железное жало и с фатальной, рассчитанной неизбежностью вонзилось в состав «Салоники — Белград».

Мгновения порядка прошли — наступил огненный хаос. Поглядев друг на друга, беженцы, углубившиеся в лес, не сговариваясь, помчались обратно: к пожарищу. Два вагона, — в том числе тот, где они только что ехали, — лежали на боку и полыхали, еще два стояли, накренившись, вот-вот рухнут под откос. Из них отовсюду: из окон, из дверей — гроздьями сыпались люди. На насыпи лежали раненые и стонали. Кто-то кричал: «Доктора! Остановите кровь!» «Мама, мама! Мама не встает! Вставай, мама!» «Господи, помогите! Да кто-нибудь!»

Из левого рукава домовика высунулся вороненый автоматный ствол и устремился в небо — раздалась очередь, но бомбардировщик летел слишком высоко, даже Шишку было до него не дотянуться… Домовой в бессильной ярости грозил единственным кулаком туче, в которой скрылся толстобрюхий ночной тать, топал ногами и орал:

— А ну, вертайся, пакостник! Али боишься? Сидишь там в безопасности и пакостничаешь! А ну спускайся вниз, поговорим, как мужики! Лицом к лицу слабо тебе, да, курва американская? Укрылся за тучами! Али детишек с мамками испугался? Гад-деныш! Мы еще с тобой встретимся, ты Шишка не знаешь, я твой самолет на всю жизнь запомнил, так и знай, паскуда!

Тут взгляд его упал на Росицу Брегович, заладившую, как испорченная пластинка, одно и то же:

— Это ошибка, это страшная ошибка, этого не может быть! Ошибка, ошибка…

Домовик хлестнул девчонку по щеке, после чего пластинка враз выключилась. И постень, тыча пальцем в небо, зашипел, как змея:

— Западные ценности, да? Вон западные ценности на башку тебе валятся! Ошибка! Не ошибка это, а точное попадание — это Шишок тебе говорит!

Златыгорку решено было послать за помощью в ближайший населенный пункт — городок Лесковац. Тут уж было не до маскировки — надо было поспешать. И самовила, узнав направление, сильно взмахивая крыльями, поднялась в воздух и стремительно полетела над зубчатыми верхушками темных деревьев. Росица с полуоткрытым ртом следила за полетом девушки, торопливо протерла очки, надела снова…

— Это ангел?! — воскликнула пораженная девочка.

— Ангел, ангел, — пробурчал Шишок. — Ангелица! Чем бесполезные вопросы задавать, лучше б делом занялась!

И домовик показал пример: полез в накренившийся вагон и принялся вытаскивать тех, кто уже не мог выйти оттуда своими ногами. Но вот вагон закачался и с грохотом рухнул, кажется, кого-то придавив. Ваня, рывшийся в вещмешке в поисках аптечки, замер. Но домовик показался сверху, из выбитого окошка, — бок вагона стал теперь крышей, — за собой он тащил кого-то, может быть, еще дышавшего…

Ваня Житный делал перевязку раненой женщине. Росица подбежала к нему и принялась помогать: дескать, у нее тетушка Ефросима в больнице работает, так что она немножко умеет. Тогда мальчик отправил ее к другим: тут ведь не одна раненая…

В чудовищном свете полыхавших вагонов и моста через реку все было ясно видно — как на воинственной планете Марс красным днем. Пассажиры клубились вокруг состава, не зная, что предпринять, кто-то утягивался в стороны, кто-то пытался помогать. И раненых было много, слишком много, только успевай поворачиваться. У обочины, прикрыв лицо ладонями, лежал мужчина, Ваня с трудом отнял его руки — и не мог не охнуть: все лицо было залито кровью, осколки стекла впились в плоть, как злые слепни. Нужен был пинцет! Ваня позвал Росицу — у нее, конечно, был, — и велел вытаскивать стеклянных слепней. А сам побежал дальше.

У многих были оторваны руки-ноги, так что Шишок больше не выделялся отсутствующей шуицей. Нужно было остановить кровь, бьющую фонтаном из тел, лишенных конечностей, из перебитых артерий… Но, спасая одного, он неминуемо не поспевал к другому. Тогда Ваня влез на ступеньки целого вагона, подтянулся, заскреб подошвой по поручню, но не сорвался, вскарабкался на крышу и встал во весь рост в жаре и свете пожарища. И, раскинув руки, заорал, обращаясь к чуть посветлевшему востоку:

— Встану — благословлюсь, пойду — перекрещусь на людовитый океан. В людовитом океане ехал состав. В том составе двенадцать вагонов, сорок восемь дверей. В том составе лежал камень, на камне сидела дева. Она шила-вышивала, шелку не достало. У людей божьих… Имен-то я не знаю… — всполошился мальчик и крикнул: — Имена, ваши имена!.. Быстрее!

И снизу зашелестели имена: кто мог, шептал своими губами, а чьи-то имена выкликали родные…

А Ваня повторял:

— У людей божьих Рады, Цветаны, Момчила, Жиле, Нешо, Ацо, Неда, Загорки, Бояна, Елицы, Стойна, Милоша, Драганы, Радована, Яницы, Любиша, Бырко, Янко, Груи, Радки, Зорана, Манола, Вука, Бранко, Росицы, Стояна, Мейримы, Рабро, Миралена, Иво, Милицы, Богосава, Божаны — чтобы кровь перестала: жильная, костная, позакожная, нутряная.

Трижды прокричал мальчик загоравшейся заре свое слезное прошение — сделал все, что мог!

Увидал: Росица Брегович сидит на уступе уходящей к небу горы, рядом с ней — маленькая девочка в красной, как семафор, курточке, та, у которой мать осталась на холодной земле («Мама, мама, вставай: мама не встает!»). Росица прижала девочку к себе и читает ей свою взрослую книжку под названием «Хазарский словарь».

И вот уж Златыгорка летит с восточной стороны — крылушки крестом раскинуты. А с двух сторон от нее, как две серебряные звездочки — утренняя Зверяница и ночная Вечерница — птахи малые. Показалась Ване в тот миг посестрима Зарей…

Опустилась вила у догоравших вагонов, сообщила радостную весть: сейчас прибудет помощь из ласкового Лесковца, по рельсам дрезина сюда спешит, по шоссе машины «скорой помощи» катят, сейчас-сейчас, потерпите… Она, де, прямиком через лес махнула — вот и обогнала помощь, сидящую в железных самокатках.

Ваня уткнулся посестриме в грудь, а та по голове его погладила, как маленького: ну-ну, дескать, чего ты, побратимушко! Тут и Шишок подбежал, и чумазая Росица вон подходит, за руку девчурку ведет — и все смотрят на него… Эх! Ваня Житный осердился на себя за дурацкую слабость и вдруг с ужасом вспомнил, что давно не видел лешачонка. Стал оборачиваться по сторонам, заорал:

— А где Березай? Кто последним видел лешака?

Шишок головой качает, Росица плечами жмет, Златыгорка и не могла его видеть — не было ее тут. Заметались среди пассажиров: живых, раненых и мертвых — в поисках лешего. Но не было его ни среди первых, ни среди вторых, ни среди третьих. Ваня принялся тогда выкликать собаку:

— Ерхан, Ерхан!

И тоже — без ответа.

Мальчик проклинал себя: как он мог забыть, что лешачонок до одури боится огня, а тут — такой чудовищный пожар, они-то вернулись к разбомбленному поезду, а он побежал, небось, куда глаза глядят… Чужая страна, бомбежки! Одно только утешало: лешак в любом лесу, как у себя дома.

Правда… правда, это было до того, как он провел четыре года на перроне вокзала!..