— Вот он — милый град Чудов! — воскликнул Шишок, когда они вышли на станции. — Ну наконец-то дома… Ну хозяин, добрали-ись! Ажио не верится!

Ехали в трамвае — в окошки выглядывали, не могли дождаться своей остановки.

— На следующей выходите? — спрашивают, в сутолоке пробиваясь к выходу. Вперед глянули — и обомлели: дымный шатер качается над серым морем крыш… в той стороне, где их родимая улица… Испуганно переглянулись… Вот ущелье 3-й Земледельческой за окном мелькнуло: точно — где-то там пожар!

А проклятый трамвай едет, не останавливается… Да что такое! Заорали Ваня с домовиком в два голоса: «Остановка! Остановка!» А пассажиры им гуторят: дескать, перенесли остановку-то, потерпите, сейчас выйдете…

Протолкнулись к самым дверям, хоть изругали их в пух и прах. Вот уж толкучий рынок миновали, а трамвай все катит, дымный парашют теперь вправо утянулся… Да когда же?! Ваня со злости ткнул в закрытую дверь яблоневым посохом, который ему Березай подарил, и она… отворилась. Мальчик на повороте, на всем ходу вывалился из трамвая, а посох, пока он кувыркался по тверди, стукался об асфальт: раз, два, три — и вдруг… Ваня Житный, не переломав ног и не свернув шеи, взлетел над трамваем! Вроде кто ему пенделя дал хорошего, или же пращу мальчиком зарядили — в мгновение ока прилетел он, куда надобно: на свой двор.

Ох, не ошибся Ваня: у них горит!.. Но, слава богу, хоть не дом — баня полыхает июньским костром с дымом под самый облак! Да Огонь-то ведь не дремлет — вот-вот на избу перекинется, ворота уж загорелись, сейчас крыльцо займется! Да где же бабушка Василиса Гордеевна?!

Соседи туда-сюда снуют по лестницам, по двору: вытаскивают из избы вещи и тащат их в огород — подальше от прожорливого Огня-Агни. Вот и бабушка показалась — выскочила из-за крыльца, в руках балалайку Шишкову держит, бренчит на ней без складу и ладу и песню скрипит: «Ты-ы гори-и, гори, моя лучи-ина, до-огорю-у с тобо-ой и я!» Коля Лабода мимо нее с самоваром бежит, а Василиса Гордеевна спрашивает:

— Коль, ты Ваню не видал?.. Не сгорел ли уж он часом… Ли-ко: нигде не видать неслуха…

Тот кричит: дескать, Гордеевна, ополоумела ты, что ль, ведь пацан весной еще укатил, сама говорила… И брось, мол, балалайку-то, на хрена она тебе сдалася, выноси чего ни-то ценное, а то, де, сейчас ведь огонь на избу переметнется!

Понял Ваня: видать, бабушка-то не в себе, и от великого потрясения, знать, все заговоры противопожарные запамятовала… Тут Василиса Гордеевна увидела его и вскрикнула: Ванька, де, ты живой, ли че ли?

Но некогда было обниматься да разговоры разговаривать… Мальчик поглядел на свой новый посох, сорвал с бабушкиной головы платок и побежал следом за Колей (который отправился в огород), кран у самовара отвернул, намочил плат водицей, заткнул себе рот да нос мокредью — и принялся черту яблоневым посохом под самым носом у Агни очерчивать, бормоча:

— Ты пришел, Огонь, без ног, говоришь без языка, глядишь без глаз, ешь безо рта. Улетай без крыльев! Ты пришел, Огонь, без ног…

Ваня Житный круг около полыхавшей бани очертил, а горящие ворота подоспевший Шишок свалил ломом в уличную сторону.

И не смог ведь Огонь перейти яблоневу черту! Но тут, откуда ни возьмись, появилась хорошая кошка Марта: семицветная шерсть у ней дыбом стоит, глаза как у аллигатора амазонского, и мяргает она отнюдь не по-хорошему! Скакнула кошка на ступеньки — а из рыжих подпалин семицветки полыхнули языки пламени, и на-ко: крыльцо ведь занялось! А кошка между чьих-то ног в сенцы стрельнула. Домовик заорал не своим голосом — и за ней рванул! Ваня — следом. А за ними Василиса Гордеевна с балалайкой бежит, гуторит: дескать, это не кошка! Кошка не виновата, сама, де, я баньку топила — да, видать, уголь на пол сронила…

Но Шишок, не слушая бабушку, цапнул извивающуюся кошку за шкирку, а от шерсти-то искры сыплются — и уж половики задымились, да шторка занялась — потащил во двор, да как шваркнет в огненный круг… И что тут сталось с кошкой: оборотилась она теткой, правда, почему-то с огненным хвостом, зафыркала, замяукала огневка — пудовым кулаком погрозила, и… рассыпалась красными угольями!

Ваня с вытаращенными глазами стоял да с раскрытым ртом. После спрашивает у домовика: и чего это такое было? А тот отвечает: видать, де, Василиса Гордеевна кому-то в преисподней на любимую мозоль наступила — вот и хотели с ней рассчитаться! Да не вышло, опоздали, раньше надо было стараться — потому как домовик вернулся, а ежели, дескать, домовой дома, так уж не попустит, чтоб изба сгорела!

А Ваня Житный кивает на верхотуру: мол, а еще ведь у нас под крышей солнышко-оберег — и поперхнулся, вспомнив сожженный храм в селе Неродимле!..

Стены избы все прокоптились, почернели, и солнечное колесо на фронтоне превратилось в черную дыру — но все ж не загорелась изба!..

А бабушка Василиса Гордеевна, не выпуская балалайки из рук, плечами пожимала: дескать, не знаю я эту огневитую бабу никогда, де, в глаза не видела — вот, мол, шпионка-то тартарская, как ведь втерлась в доверие! Одного молока сколь извела на нее — и вот что вместо «спасибо» получила! Придется ведь теперь отстраивать баню-то… Лес покупать, людей нанимать, помочи-то нынче не дождешься — ох-хо-хонюшки!

— Ниче, — сказал Ваня. — Отстроим!

Сидели в огороде, среди высоких угольно-черных мальв, за кухонным столом, который вытащили сюда соседи, спасая от наступавшего огня. Вокруг сиротливо кособочился избяной скарб, придавивший грядки с огурцами, примявший картофельную ботву.

Самовар вскипятили на угольях, оставшихся от сгоревшей баньки. Василиса Гордеевна бормотала: дескать, не пропадать же добру, хоть какой-то толк от пожара… Сейчас чайку-то напьемся, дак живо в себя придем! Татары-то, мол, как говорят: чай не пьешь — какая сила… чай попил — совсем ослаб…

Бабушка была похожа на Золушку-Пепелюгу — вся-то в золе и пепле. Да и Ваня с Шишком выглядели как пара Ивашек Запечных!.. И Коля Лабода с матерью, тоже приглашенные на погорельское чаепитие, хорошо прокоптились на огне. Коля харкнул в сторону — даже слюнка у него оказалась с чернью… Да и баня-то — все еще дымилась ведь!

Лабода вытащил из-под стола мешавшую ногам картонную коробку, заглянул в нее: а там елочные игрушки, обрывки серпантина да серебряный дождь! А после вытянул на свет платье из пожелтевшей марли, расшитое стеклянными бусами, и вскричал:

— Ох, это ж Валькин новогодний костюм! Она в нем царевну Лебедь на празднике играла… А вот и звезда из фольги, которая во лбу горит… И месяц картонный… В шестом классе мы спектакль ставили с Еленой Игнатьевной «Сказка о царе Салтане»…

Шишок проворчал: а ты, небось, коршуном был… Но Коля покачал головой: дескать, н-е-е, я сватью бабу Бабариху играл.

Ваня прыснул, а бабка Лабода губы поджала и вздохнула:

— Да, Гордеевна, уж так Коле моему нравилась Валентина, а девчонка твоя только хвостом вертела — вот и довертелась до заграницы… И сгинула там ни за грош, вон по телевизору-то кажут, как наших девок в загранице используют: и в хвост и в гриву…

Василиса Гордеевна хмыкнула и сказала: мол, только «девке»-то этой в будущем году сорок пять, баба-ягодка опять!

Старуха Лабода стала прощеваться, а Коля завздыхал: дескать, одним голимым чаем поили… хоть бы водочки налили, такие тяжелые воспоминанья: царевна Лебедь, де, всю душу выклевала, да и… заслужил ведь я нынче…

Бабка Лабода со вздохом сказала:

— Ладно уж, Гордеевна, налей ты ему, коли есть, все равно ведь нажрется… Чем пить водку паленую, так лучше настойку зеленую…

Бабушка Василиса Гордеевна оглядела вынесенные вещи и под диваном, стоявшим кверху ножками на грядке с морковью, отыскала бутыль с травяной настойкой, мол, ладно уж, сегодня можно.

Коля выпил одну стопку, другую… и попросил на посошок…

Василиса Гордеевна головой покачала: дескать, первая рюмка на праву, вторая на леву ногу, третья — на посох. Не захромал бы!..

А как своей семьей-то остались, бабушка стала спрашивать: ну что — нашли вилу-то?

Шишок кивнул, кажись, де, нашли, вышел из-за стола и… принялся Ванины лопатки прощупывать… Мальчик плечами подернул и заорал:

— Ты сдурел, что ли?

— Нету крылушек, — вздохнул разочарованно домовик. — Что за притча!

— Конечно, нет! Откудова бы им взяться?!

— Так ведь полетел ты не хуже «томагавка», как из трамвая-то вывалился!.. Я готов был чем угодно поклясться, что у тебя, хозяин, крылья ведь за спиной… А что ж… Дедушка у тебя — Серафим, почему бы внуку не быть самовилом?!

— Дур-рак! — обиделся Ваня. — Тоже еще — нашел самовила…

Стали думать, как же Ваню Житного к пожару перенесло, тут Шишок хлопнул себя по лбу, схватил посох, прислоненный к столу и принялся его исследовать: обнаружилось, что набалдашник-то откручивается… Отвинтили посошку навершие, перевернули: а там!.. А там, в золотистой смоле, покоилось перышко жаворонка ли, соловья ли — то, которое с неба прилетело! Шишок заорал: дескать, вот оно — перо, а ты на мальчишка-с-локоток грешил!

Ваня Житный долго глядел на окровавленное перышко, которое просвечивало сквозь янтарные слезы деревьев, а после — по резьбе — закрутил крышку посоха.

Бабушка Василиса Гордеевна, положив посох перед собой, внимательно разглядывала лесные нарезы и говорила: дескать, это посошок-перышко, и цены ему нет! Только, де, надо бы выучиться, как им пользоваться…

Домовик, тоже сунувший нос в следы Березайкиных зубов, сказал: мол, ну, хозяин, теперь у тебя экипировка — будь здоров, всем на зависть! Только, дескать, надо бы расшифровать ведь лешаковы иероглифы-то! И я понял, де, как ты взлетел: видать, весь был нацелен на то, чтобы поскорее попасть на пожар — вот и дал посошку нужный приказ. А после — правильно гуторит Василиса Гордеевна — учиться ведь придется, как подходящие команды отдавать рядовому Посоху!.. Но… на то ты и сержант!

Второй самовар чаю выдулили, закопченные сушки приели, — вот и солнышко опустилось за девятиэтажные сталагмиты на той стороне проспекта, комары завели зудежную песню. И доможилые отправились в избу почивать.

Ваня наклонился над бабушкой, спавшей на полу, на матрасе, в обнимку с балалайкой, и попытался пальцы, крепко сжатые на грифе инструмента, расцепить — но не тут-то было…

Шишокзашипел на мальчика: дескать, оставь, нехай, спит Василиса спокойно, мне, де, балалайка покамест не нужна, пускай у ей остается… И поманил Ваню за собой, в пустую кухню с голым черным окном, где и сообщил, что пора ведь ему…

— Как — пора? Куда — пора? — страшным шепотом вскричал Ваня Житный.

— Куда-куда… К себе, — и домовик ткнул пальцем в подпол. — Кончилось наше хождение…

Ну вот… Опять они с бабушкой одни остаются! А сколько ведь дел-то завтра! Попробуй-ка: все, что из избы вынесли — обратно перетаскать да на свои места составить! А послезавтра — все отмывать! А послепослезавтра: баню придется строить, ворота ставить… Дел невпроворот! А домовик уходить собрался — эх! Но, конечно, просить его остаться — пустой номер! Да и… понятное дело — он же не простой мужик: домовой… Ваня тогда и спроси:

— А что ты делать будешь… у себя? — и кивнул на подполье.

Шишок с важностью ответил:

— Книжку буду писать…

— Че-го?! — Ваня опешил.

— Ты читай «Хазарский словарь», который Росица подарила, а я писать буду!.. Уж и названье для книжки есть «Повесть о настоящей стране».

— Это… про Сербию?! Про наше путешествие?!

— Не-ет, это научный труд, экономический, про прихватизацию. По мотивам «Повести о настоящем человеке». Содержание: Стагнация. Гангрена. Ползание… Экономический подъем на протезы после ампутации ног. Уроки танцев. Возвращение сверхдержавы за штурвал мировой истории. Утертые носы янки. Их выпоротые задницы. Вот так!

— Ну и ну! — мальчик только головой качал. — Это же экономическое чудо! Ты думаешь, такое возможно?.. По-моему, это чистая утопия…

— Знаешь, что я тебе скажу, хозяин: ежели не написать — то ничего и не будет, а вот как я напишу об этом, так по моему слову все и совершится. И потом я ж не говорю, что это завтра будет… Может, послезавтра… История-то, на одном конце которой Большой взрыв, а на другом — Большой хлопок, завтра ведь не кончается. До хлопка еще есть время… Это у нас с тобой, хозяин, все время вышло… Пора ведь прощеваться… Но — погоди! Лешак тебе сделал свой подарок, а я свой сделаю… На-ко вот, носи!

И домовик нацепил на хохлатую Ванину голову красный берет Медведя. Мальчик утер слезы. Обнялись они, троекратно расцеловались. Шишок велел Ване Житному к окошку отворотиться. Дважды хлопнула — откинувшись, а после закрывшись, — крышка подполья, обернулся Ваня: нет домовика. Ну, все…

Распахнул створки окна: а на дворе ситничек моросит, ох, ведь теперь мебель-то, утварь-то понамокнет… Помчался в огород, чтобы занести в избу, что сумеет. Хорошо бы, конечно, посошку-перышку приказать, чтоб весь скарб по своим местам рассовал да… да своими-то руками надежней!

Подошел Ваня Житный к поясному зеркалу, которое лежало на земле и ловило — помимо капель слепого дождя — отражение тучи и одинокой звезды, наклонился, чтобы занести в дом, да передумал, прислонил к стволу обожженного клена, под которым Мекеша покоится, вытер поверхность рукавом, мельком глянув в свое ночное лицо в дареном берете… Постоял-постоял, а после взял и… перевернул головной убор задом наперед — но… ничегошеньки не произошло. Тогда Ваня схватил зеркало и потащил в избу, на ходу думая, что все-таки эта красная шапка не простой, поди-ка, подарок.

* * *

Этой ночью 1999 год перевалил на вторую половину; пятнадцатилетний мальчик-сержант бежал по кромке очередного тысячелетья…