Глава 2

Я до сих пор сижу в одиночестве в кабинете мистера Сноу. Должна признаться, меня тревожит то, что я так сильно выбилась из графика, не говоря уж о том, что я останусь без чаевых. Обычно к этому времени я уже успеваю убрать все номера на этаже, но не сегодня. Меня беспокоит, что подумают другие горничные и не придется ли им доделывать вместо меня мою работу. Прошло уже столько времени, а мистер Сноу все не идет и не идет за мной. Я пытаюсь унять страх, который клокочет у меня в животе.

Мне приходит в голову мысль, что, если я хочу вернуть себе душевное спокойствие, неплохо бы восстановить всю последовательность событий дня, как можно подробнее вспомнив все, что произошло до того момента, когда я нашла мистера Блэка мертвым в его постели в номере 401.

Сегодняшний день начался совершенно обычно. Я вошла сквозь величественную вращающуюся дверь в лобби отеля. Строго говоря, персоналу полагается пользоваться служебным входом с тыльной стороны здания, но почти никто так не делает. Это то правило, которое я с удовольствием нарушаю.

Мне нравится то, как холодят ладонь отполированные до блеска латунные перила вдоль алых ступеней лестницы главного входа в отель. Мне нравится то, как мои туфли утопают в пушистом ворсе ковра. И мне нравится здороваться с мистером Престоном, швейцаром «Ридженси гранд». Представительный, облаченный в фуражку и длинный плащ, украшенный золотыми галунами, мистер Престон проработал в «Ридженси гранд» два с лишним десятка лет.

– Доброе утро, мистер Престон.

– А, Молли. Хорошего тебе понедельника, милая.

Он приподнимает свою фуражку.

– Как поживает ваша дочка? Вы давно с ней виделись?

– Да нет, только в это воскресенье вместе ужинали. Она завтра выступает в суде, у нее слушание. Я до сих пор не могу в это поверить. Моя малышка – адвокат. Если бы только Мэри могла увидеть ее сейчас.

– Вы, должно быть, очень ею гордитесь.

– Ну еще бы.

Мистер Престон овдовел больше десяти лет назад, но больше так и не женился. Когда его спрашивают почему, он неизменно отвечает: «Мое сердце принадлежит Мэри».

Он – честный человек, хороший человек. Не мошенник. Я не говорила, как сильно я презираю мошенников? Собрать бы их всех и утопить в зыбучем песке, пусть задыхаются в грязи. Мистер Престон – не такой человек. Он из тех, кого хотелось бы видеть своим отцом, хотя меня едва ли можно считать специалистом в этом вопросе, учитывая, что у меня самой отца нет и никогда не было. Он исчез из моей жизни одновременно с моей матерью, когда я была еще «крохотулечкой», как говорила моя бабушка, что, насколько я понимаю, означало возраст примерно между моими шестью месяцами и годом, когда бабушка взяла на себя заботу обо мне и мы с ней стали одним целым, бабушка и я, я и бабушка. Пока смерть не разлучила нас.

Мистер Престон напоминает мне бабушку. Он был с ней знаком. Я так и не поняла, откуда они друг друга знали, но бабушка находилась с ним в дружеских отношениях и была довольно близка с его женой Мэри, земля ей пухом.

Мне нравится мистер Престон, потому что он вдохновляет людей вести себя достойно. Если ты швейцар в роскошном, процветающем отеле, ты видишь очень многое. Например, бизнесменов, которые водят к себе в номера юных красоток, пользуясь тем, что их уже не столь юные жены остались за тысячу миль. Или рок-звезд, напившихся до такого состояния, что принимают вазоны при входе за писсуар. Или молодую и красивую миссис Блэк – вторую миссис Блэк, – в спешке покидающую отель в слезах.

В своих действиях мистер Престон руководствуется исключительно своим личным этическим кодексом. Однажды до меня дошел слух, будто он так разозлился на ту самую рок-звезду, что навел на него папарацци, которые так его допекли, что он никогда больше не останавливался в «Ридженси гранд».

– Мистер Престон, – спросила я у него однажды, – а это правда? Это вы тогда позвонили папарацци?

– Никогда не спрашивай джентльмена о том, что он сделал или не сделал. Если это истинный джентльмен, у его поступка были веские основания. И, если это истинный джентльмен, он никогда не признается.

Вот такой он, мистер Престон.

Пройдя мимо него сегодня утром, я преодолела лобби и поспешила по лестнице вниз, в лабиринт коридоров, ведущих к кухне, к прачечным и к моим самым любимым комнатам из всех – для прислуги. Может, роскошными их не назовешь – ни латуни, ни мрамора, ни бархата, – но в комнатах для прислуги я чувствую себя как дома.

Как всегда, я надела свежую униформу горничной и взяла тележку, предварительно проверив, укомплектована ли она всем необходимым и готова ли к рабочему дню. Она оказалась не укомплектована, что не стало для меня неожиданностью, поскольку в вечернюю смену работала моя начальница Шерил Грин. В «Ридженси гранд» многие за глаза называют ее Чернобылем. Чтобы было ясно, она не из Чернобыля. На самом деле, она вообще не из Украины. Она прожила всю свою жизнь в этом городе, как и я. Хочу подчеркнуть, что, хотя я и не слишком высокого мнения о Шерил, я никогда не называю ее – и вообще кого бы то ни было – обидными прозвищами. «Относись к людям так, как хотела бы, чтобы относились к тебе», – учила меня бабушка, и для меня это незыблемый принцип. За мои четверть века какими только словами меня ни называли, и я могу сказать, что поговорка «Слово не обух, в лоб не бьет» совершенно не соответствует действительности: слово может ранить куда сильнее.

Может, Шерил и выше меня по должности, но она точно ничуть меня не достойнее. Нельзя судить о человеке по тому, кем он работает и чего в жизни достиг; судить надо по его делам. Шерил – лентяйка и неряха. Она работает спустя рукава. Никогда лишний раз не перетрудится. Как-то раз я даже видела, как она протирала раковину в номере той же самой тряпкой, которой перед этим мыла унитаз. Можете себе такое представить?

– Что ты делаешь? – спросила я, застав ее с поличным. – Это негигиенично.

Шерил пожала плечами:

– Эти скряги вечно жмотятся на чаевые. Будут знать.

Хотя это против всякой логики. Откуда гости узнают, что старшая горничная в их отсутствие размазала по их раковине микроскопические частички фекалий? И почему она решила, что это должно побудить их оставлять более щедрые чаевые?

– Это такая низость, что ниже только беличий зад, – отреагировала бабушка, когда я рассказала ей про Шерил и туалетную тряпку.

Сегодня утром, когда я пришла, в моей тележке громоздилась груда грязных влажных полотенец и использованного мыла. Уж можете мне поверить, если бы я была за главную, я бы рада была возможности укомплектовывать все тележки собственноручно.

На то, чтобы подготовить тележку к смене, у меня ушло некоторое время, и, когда я закончила, наконец явилась Шерил, как обычно поздно, нога за ногу. Мне было очень интересно, кинется ли она первым делом на верхний этаж, как она это делала обыкновенно, якобы для того, чтобы поскорее начать уборку, хотя на самом деле ее целью было проскользнуть в пентхаусы, уборка которых была моей обязанностью, чтобы заграбастать с подушек самые крупные чаевые, оставив мне одну мелочь. Я знаю, что она это делает, хотя не могу этого доказать. Такой уж она человек – мошенник – и вовсе не как Робин Гуд. Робин Гуд брал из благородных побуждений, чтобы восстановить справедливость в отношении обездоленных. Такое воровство оправданно, в то время как любое другое – нет. Только не заблуждайтесь: Шерил – не Робин Гуд. Она крадет у других по одной-единственной причине: чтобы нажиться за их счет. И это делает ее паразиткой, а не героиней.

Я сухо поздоровалась с Шерил, потом поприветствовала Солнышко и Суниту, двух других горничных, которые работают со мной в одну смену. Солнышко родом с Филиппин.

– Почему тебя зовут Солнышком? – спросила я ее, когда мы с ней только познакомились.

– Из-за моей ослепительной улыбки, – ответила она и, подбоченившись, взмахнула метелочкой из перьев.

Тогда я увидела сходство – чем Солнышко похожа на настоящее солнце. Она теплая и ласковая. Она очень разговорчивая, и наши гости ее любят. Сунита родом со Шри-Ланки и, в отличие от Солнышка, практически не раскрывает рта.

– Доброе утро, – всегда говорю я ей, когда она работает в мою смену. – У тебя все хорошо?

Она коротко кивает и отвечает одним-двумя словами, что меня вполне устраивает. Работать с ней приятно, она не лентяйка и не копуша. Я не имею ничего против других горничных, если они делают свою работу на совесть. Могу сказать одно: и Сунита, и Солнышко знают, как навести в номере идеальную чистоту, что я как горничная уважаю.

Как только моя тележка была укомплектована, я покатила ее по коридору по направлению к кухне, чтобы навестить Хуана Мануэля. Он отличный товарищ, всегда приветливый и готовый помочь. Оставив тележку у дверей кухни, я заглянула сквозь стеклянное окошечко внутрь. Он был там, у гигантской посудомойки, прогонял сквозь ее недра поддоны с грязной посудой. Вокруг сновали другие кухонные работники с подносами, накрытыми серебряными крышками, свежими трехслойными тортами и прочими декадентскими яствами. Начальника Хуана нигде не было видно, так что сейчас было самое подходящее время, чтобы войти. Стараясь держаться поближе к стене, я добралась до рабочего места Хуана Мануэля.

– Привет! – поздоровалась я, возможно слишком громко, но мне хотелось, чтобы он меня услышал сквозь жужжание машины.

Хуан Мануэль вздрогнул и обернулся.

– Híjole, ты меня напугала!

– Сейчас подходящий момент? – спросила я.

– Да, – ответил он, вытирая руки о фартук, и, подойдя к большой металлической раковине, взял чистый стакан, налил в него ледяной воды и протянул его мне.

– Ой, спасибо, – сказала я.

Если в подвале было тепло, то в кухне – адское пекло. Не знаю, как Хуан здесь работает, часами простаивая над раковиной в этой невыносимой жаре и влажности и соскребая с тарелок объедки. Все эти нечистоты, все эти микробы. Я каждый день забегаю к нему и каждый день изо всех сил стараюсь об этом не думать.

– Я принесла тебе ключ. Номер триста восемь, гости освободили его раньше времени. Я прямо сейчас пойду приведу его в порядок, чтобы ты смог подняться туда, когда понадобится. Договорились?

Я тайком приношу Хуану Мануэлю ключи от свободных номеров уже по меньшей мере год, с тех пор как Родни рассказал мне про то, в каком бедственном положении он находится.

– Спасибо тебе большое, amiga mía, – сказал Хуан Мануэль.

– Тебя там никто не побеспокоит до завтра, до девяти утра, пока не придет Шерил. Она вообще не должна убирать третий этаж, но с ней никогда нельзя ничего знать наверняка.

И тут я заметила у него на запястьях круглые отметины, красные и воспаленные.

– Что это у тебя такое? – спросила я. – Ты что, обжегся?

– А, это? Да. Я обжегся. О посудомойку. Да.

– Кажется, это нарушение требований безопасности рабочего места! – сказала я. – Мистер Сноу очень серьезно относится к безопасности. Ты должен обязательно ему об этом сказать, он пришлет кого-нибудь проверить посудомойку.

– Нет-нет, – ответил Хуан Мануэль. – Я сам виноват. Сунул руку туда, куда не следовало.

– Ну ладно, – ответила я. – Будь осторожен, пожалуйста.

– Обязательно, – заверил меня он.

Все это время он не смотрел мне в глаза, что было совсем на него не похоже. Я решила, что он смущен из-за своей неуклюжести, и переменила тему.

– Как твои родные, слышно от них что-нибудь? – спросила я.

– Вот, это мне мать вчера прислала.

Он вытащил из кармана фартука фотографию и показал мне. Его семья живет на севере Мексики. Его отец умер чуть больше двух лет назад, и они остались без средств к существованию. Поэтому Хуан отсылает домой деньги. У него четыре сестры, два брата, шесть тетушек, семеро дядей и один племянник. Он самый старший из братьев и сестер, примерно моего возраста. На фотографии вся семья сидела вокруг пластикового стола, улыбаясь в камеру. Во главе стола стояла его мать, с гордостью держа в руках блюдо с жареным мясом.

– Вот зачем я здесь – на этой кухне, в этой стране. Чтобы моя семья могла по воскресеньям есть мясо. Если бы моя мать познакомилась с тобой, Молли, ты ей сразу понравилась бы. Мы с ней очень похожи, моя мама и я. Если человек хороший, мы это сразу видим. – Он показал на лицо матери на фотографии. – Смотри! Она всегда улыбается, несмотря ни на что. Ох, Молли.

На его глаза навернулись слезы. Я не знала, что делать. Мне не хотелось больше смотреть на фотографии его семьи. Каждый раз, когда он показывал их мне, у меня в животе возникало странное ощущение, примерно такое же, как в тот раз, когда я, моя раковину в номере, случайно задела оставленную гостьей на краю сережку и она исчезла в черной дыре слива.

– Мне пора идти, – сказала я. – Мне сегодня надо убрать двадцать один номер.

– Хорошо, хорошо. Я всегда радуюсь, когда ты заходишь. До свидания, мисс Молли.

Я поспешила из кухни прочь, в тихий, ярко освещенный коридор, к моей идеально укомплектованной тележке, и мне сразу же стало намного лучше.

Пора было заглянуть в гриль-бар при ресторане, где уже должен был заступить на смену Родни. Родни Стайлз, старший бармен. Родни со своей густой волнистой шевелюрой, в строгой белой рубашке с элегантно расстегнутыми верхними пуговицами, открывавшими взгляду кусочек идеально гладкой кожи у него на груди – ну, вернее, почти идеально гладкой, если не считать небольшого круглого шрама на солнечном сплетении. Ну, в общем, грудь у него не волосатая. Не представляю, какой женщине вообще могут нравиться волосатые мужчины. Нет, я вовсе не предвзята в этом вопросе. Просто, если бы мужчина, который мне понравился, оказался волосатым, я взяла бы воск и выдрала бы всю растительность подчистую.

Впрочем, в реальной жизни мне пока что такой возможности не представилось. У меня был всего один бойфренд, Уилбур. И хотя волос на груди у него не было, он оказался сердцеедом. А еще лжецом и мошенником. Так что, возможно, волосы на груди еще не самая худшая вещь в мире.

Я глубоко дышу, чтобы избавиться от мыслей о Уилбуре. Мне повезло иметь способность приводить в порядок мысли так же, как я привожу в порядок комнаты. Я воображаю неприятных людей или вспоминаю неловкие моменты, а потом выбрасываю их из своей головы. Раз – и стерто. Вот так просто. В моих мыслях снова царит идеальный порядок.

Однако сейчас, сидя в кабинете мистера Сноу в ожидании его возвращения, мне трудно сохранять ясность мыслей. Они снова и снова возвращаются к мистеру Блэку. К ощущению его безжизненной кожи под моими пальцами. И так далее.

Я делаю глоток чая, который уже успел остыть. Надо снова сосредоточиться на событиях утра, на том, чтобы восстановить в памяти каждую мелочь… Так, на чем я остановилась?

Ах да. Хуан Мануэль. После того, как я ушла от него, я направилась со своей тележкой к лифту и поднялась в лобби. Когда двери лифта открылись, я увидела мистера и миссис Чен. Чены у нас тоже постоянные гости, как и Блэки, хотя Чены с Тайваня. Мистер Чен, насколько мне известно, торгует текстилем. Миссис Чен всегда его сопровождает. В тот день на ней было платье винного цвета с красивой черной бахромой. Чены всегда безукоризненно вежливы, что я считаю исключительным достоинством.

Они сразу же поздоровались со мной, что, должна заметить, для гостей отеля большая редкость. Они даже отступили в сторону, чтобы я могла выйти из лифта, прежде чем они туда войдут.

– Спасибо, что останавливаетесь в нашем отеле, мистер и миссис Чен.

Мистер Сноу научил меня всегда приветствовать гостей по имени, обращаться с ними так, как будто они члены семьи.

– Это вам спасибо за то, что поддерживаете в нашем номере такой порядок, – сказал мистер Чен. – Миссис Чен каждый раз отдыхает здесь душой и телом.

– Я так, того и гляди, совсем разленюсь. Вы делаете за меня абсолютно всю работу, – сказала миссис Чен.

Я не из тех, кто любит привлекать к себе внимание. Если мне делают комплимент, я в ответ обыкновенно или молчу, или коротко киваю. На этот раз я кивнула и, сделав книксен, сказала:

– Желаю вам приятного пребывания в нашем отеле.

Чены вошли в лифт, и двери закрылись.

В лобби было достаточно оживленно, кто-то заселялся, кто-то, наоборот, выезжал. С виду все было в порядке, моего вмешательства не требовалось. Иногда, впрочем, кто-то из гостей может оставить на журнальном столике смятую газету или бросить стаканчик из-под кофе на чистый мраморный пол, где из него непременно вытекут последние несколько капель, образовав зловещее коричневое пятно. Если я замечаю подобные досадные мелочи, я быстренько устраняю их. Строго говоря, уборка лобби в мои обязанности не входит, но, как говорит мистер Сноу, хорошие работники сами проявляют инициативу.

Я подкатила свою тележку ко входу в гриль-бар и поставила ее на тормоз. Родни уже стоял за баром, читая газету, разложенную на стойке.

Я вошла в зал стремительной походкой, чтобы показать, что я – женщина, уверенная в себе и занятая.

– Я пришла, – сообщила я.

Он вскинул глаза.

– А, Молли, привет! Ты за газетами?

– Твое предположение на сто процентов верно.

Каждый день я беру в баре стопку газет, чтобы разнести их по номерам во время уборки.

– Ты это уже видела? – спросил он, указывая на лежащую перед ним газету.

Он носит очень блестящие часы «Ролекс». Хотя я в брендах не очень разбираюсь, я прекрасно знаю, что «Ролекс» – марка не из дешевых, а это, по всей видимости, означает, что мистер Сноу высоко ценит Родни за выдающиеся способности бармена и платит ему больше, чем обычно платят барменам.

Я взглянула на заголовок, на который показывал Родни.

«Раскол в семье грозит подорвать могущество империи Блэка».

– Можно посмотреть?

– Конечно.

Он развернул газету ко мне. Статья сопровождалась несколькими фотографиями. На одной из них мистер Блэк, снятый крупным планом в своем классическом двубортном костюме, пытался заслониться от репортеров, которые совали камеры прямо ему в лицо. Жизель, безупречно одетая с головы до пят и в черных очках, держала его под руку. Судя по ее наряду, фотография была сделана совсем недавно. Может, даже вчера?

– Похоже, в семье Блэк назревает скандал, – сказал Родни. – Судя по всему, его дочери Виктории принадлежит сорок девять процентов акций бизнес-империи Блэка, и она хочет забрать свою долю.

Я пробежала статью глазами. У мистера Блэка было трое детей, все уже взрослые. Один из мальчиков жил в Атлантик-Сити, второй перемещался между Таиландом и Виргинскими островами или любым другим местом, где планировалась вечеринка. В статье миссис Блэк – первая миссис Блэк – описывала обоих своих сыновей как «людей непрактичных и легкомысленных» и, если верить приведенной цитате, утверждала, что «единственное, что может спасти „Блэк пропертиз энд инвестментс“, это если моя дочь Виктория, которая уже и так фактически взяла на себя руководство компанией, получит как минимум половину акций». Далее в статье описывались перипетии затяжного судебного процесса между мистером Блэком и его бывшей женой. В статье упоминались многочисленные другие магнаты, поддерживавшие ту или иную сторону. Текст подводил читателя к выводу, что второй брак мистера Блэка, в который он два года тому назад вступил с Жизель – женщиной, более чем вдвое его моложе, – стал тем самым моментом, после которого империю Блэка начало лихорадить.

– Бедная Жизель, – произнесла я вслух.

– Правда же? – отозвался Родни. – Ей сейчас только этого не хватало.

Мне в голову пришла одна мысль.

– А ты хорошо ее знаешь? Жизель?

Родни сложил газету и убрал под стойку, а мне принес свежую стопку, чтобы я отнесла ее наверх.

– Кого?

– Жизель, – повторила я.

– Мистер Блэк не позволяет ей спускаться в бар. Думаю, ты общаешься с ней чаще, чем я.

Он был прав. За последнее время между нами, молодой и красивой Жизелью Блэк, второй женой скандально известного магната, и мной, скромной гостиничной горничной, возникла неожиданная и приятная связь – даже, не побоюсь этого слова, дружба. Я не слишком об этом распространяюсь, поскольку максима мистера Престона относится не только к джентльменам: лучше держать язык за зубами.

Я ждала от Родни продолжения, держа паузу, которую могла бы сделать одинокая, но не отчаявшаяся молодая женщина, питай она романтический интерес к стоящему перед ней свободному и привлекательному молодому мужчине, в запахе одеколона которого нотки бергамота мешались с интригующей экзотической маскулинностью.

И я не осталась разочарована – во всяком случае, не полностью.

– Молли, твои газеты. – Он склонился над барной стойкой, и на предплечьях у него завораживающе заиграли мускулы. (Поскольку это была барная стойка, а не обеденный стол, правило, запрещавшее класть на столешницу локти, не действовало.) – Да, кстати, Молли, я хотел поблагодарить тебя за то, что ты делаешь для моего друга Хуана Мануэля. Ты поистине… необыкновенная девушка.

Я почувствовала, что моим щекам стало жарко, как бывало, когда бабушка принималась пощипывать их, чтобы не были такими бледными.

– Я и для тебя сделала бы то же самое, если не больше. Ну то есть разве это не то, для чего нужны друзья? Чтобы помогать друг другу в беде?

Он положил ладонь на мое запястье и легонько его сжал. Ощущение было исключительно приятным, и я неожиданно осознала, сколько времени прошло с тех пор, как ко мне в последний раз кто-то прикасался – хоть кто-то вообще.

Он убрал руку задолго до того, как я оказалась к этому готова. Я ждала, что он скажет что-нибудь еще, может, снова пригласит меня на свидание? Ничего в жизни мне не хотелось так сильно, как во второй раз оказаться на рандеву с Родни Стайлзом. Впервые это произошло более года назад и до сих пор остается главным событием моей взрослой жизни.

Но ждала я напрасно. Он отвернулся к кофе-машине и занялся приготовлением свежей порции кофе.

– Тебе пора идти, – сказал он. – А не то Чернобыль сбросит на тебя бомбу.

Я засмеялась – вернее даже, скорее захохотала или закашлялась. Я смеялась с Родни, а не над Шерил, что оправдывало меня в собственных глазах.

– Исключительно приятно было с тобой поговорить, – сказала я Родни. – Может, как-нибудь повторим? – запустила я пробный шар.

– Всенепременно, – отозвался он. – Я бываю тут каждый день, ха-ха.

– Ну разумеется, – сказала я будничным тоном.

– Это была шутка, – сказал он и подмигнул.

Хотя его шутку я не поняла, не понять подмигивание было невозможно. Я выплыла из бара и забрала мою тележку. Стук сердца отдавался в ушах, возбуждение волнами расходилось по всему телу.

Я покатила тележку через лобби, на ходу кивая гостям. «Вежливость должна быть ненавязчивой, а сервис невидимым, но ощутимым», – любил повторять мистер Сноу. Это давно вошло у меня в привычку, хотя, должна сказать, она дается мне практически без труда. Видимо, благодарить за это следует бабушкино воспитание, хотя в отеле я получила массу возможностей практиковаться и совершенствоваться.

Сегодня утром, пока я со своей тележкой поднималась на лифте на четвертый этаж, сердце у меня пело от счастья. Я направилась к пентхаусу мистера и миссис Блэк, номеру 401. В тот момент, когда я собиралась постучать в дверь, она распахнулась и из номера выскочил мистер Блэк. На нем был его неизменный двубортный костюм, из левого нагрудного кармана торчал сложенный лист бумаги, на котором мелкими письменными буквами было написано слово «дарственная». Он едва не сшиб меня с ног.

– Прочь с дороги!

Он нередко так себя вел – сбивал с ног или обращался со мной как с пустым местом.

– Прошу прощения, мистер Блэк, – сказала я. – Хорошего вам дня.

Я просунула ногу в дверь, чтобы не дать ей закрыться, потом решила, что надо все равно постучать.

– Уборка номеров! – крикнула я.

Жизель сидела на диване в гостиной в купальном халате, обхватив руками голову. Плакала? Я не была точно в этом уверена. Ее волосы – темные, длинные и блестящие – были растрепаны. От вида ее волос в таком состоянии мне стало не по себе.

– Сейчас подходящий момент, чтобы привести ваш номер обратно в идеальное состояние? – спросила я.

Жизель вскинула голову. Лицо у нее было красное, глаза опухшие. Она схватила со стеклянной столешницы свой телефон, вскочила с дивана и скрылась в ванной, захлопнув за собой дверь. Из-за двери немедленно послышался шум вентилятора, который показался мне каким-то громким и дребезжащим. Я сделала себе мысленную пометку сообщить об этом в службу ремонта. Потом Жизель включила душ.

– Ладно! – крикнула я, пытаясь перекричать шум воды. – Если вы не возражаете, я тогда тут приберусь, пока вы готовитесь к свершениям нового дня!

Ответа не последовало.

– Я говорю, я тогда займусь наведением порядка! Поскольку вы ничего мне не ответили…

Молчание. Для Жизели такое поведение было несвойственно. Обычно, когда я приходила прибраться в номере, она была совсем не прочь со мной поболтать. Она заводила со мной разговор, и в ее присутствии я чувствовала себя так, как редко чувствовала себя с кем-то еще. Я чувствовала себя расслабленно – как будто я сижу дома на диване, рядом с бабушкой.

Я сделала еще одну попытку.

– Моя бабушка всегда говорила, что лучший способ справиться с хандрой – устроить уборку! Если ты расклеился, швабру в руки – и вперед!

Но Жизель не могла расслышать меня сквозь шум текущей воды и гул вентилятора.

Я занялась уборкой, начав с гостиной. Стеклянная столешница была вся в грязных разводах и следах пальцев. Человеческая способность разводить грязь никогда не перестает меня поражать. Я взяла бутылочку с нашатырным спиртом и принялась за работу, и вскоре столешница уже сверкала, как ей и полагается.

Я обвела комнату взглядом. Шторы были раздвинуты. К счастью, на окнах не было следов пальцев, уже легче. На бюро у двери лежали несколько вскрытых конвертов. На полу валялся оторванный уголок. Я подобрала его и бросила в мусорную корзину. Рядом с письмами валялась желтая сумочка Жизели с ремешком в виде золотой цепочки. С виду она казалась дорогой, хотя Жизель вечно бросала ее где попало. Молния была открыта, и наружу торчала распечатанная маршрутная квитанция. Я не из тех, кто сует нос в чужие дела, но успела заметить, что это два билета на Каймановы острова в один конец. Если бы это была моя сумочка, я всегда застегивала бы молнию, чтобы из нее ненароком не вывалилось что-нибудь ценное. Я взяла на себя смелость поставить ее строго параллельно конвертам и аккуратно положить рядом цепочку.

Я еще раз обвела взглядом комнату. Ковер был сильно утоптан – ворс примят с обеих сторон, как будто кто-то – то ли мистер Блэк, то ли Жизель, то ли оба сразу – расхаживал по нему туда-сюда. Я взяла с тележки пылесос и включила его в розетку.

– Прошу прощения за шум! – крикнула я в сторону двери ванной.

Я пропылесосила комнату, методично проходясь туда и обратно по прямой, до тех пор пока ворс не распрямился и не стал похож на японский сад камней, который только что разровняли граблями. Я никогда в жизни не бывала в настоящем японском саду, но мы с бабушкой любили проводить досуг, сидя рядышком на диване перед телевизором в гостиной.

– Ну, куда мы отправимся сегодня вечером? – спрашивала она. – На Амазонку с Дэвидом Аттенборо или в Японию с «Нэшнл джиографик»?

В тот вечер я выбрала Японию, и мы с бабушкой узнали все в подробностях про сады камней. Это, разумеется, было до того, как она заболела. Теперь я обхожусь без телепутешествий, потому что не могу позволить себе ни кабельное телевидение, ни даже «Нетфликс». Но даже если бы у меня и были деньги, без бабушки это все равно было бы уже совсем не то.

Теперь, когда я сижу в кабинете мистера Сноу и прокручиваю в памяти события дня, я снова ловлю себя на мысли, что Жизель утром находилась в ванной до странности долго. Такое впечатление, что она не хотела со мной разговаривать. Ну или у нее неожиданно случилось расстройство желудка.

Пропылесосив, я переместилась в спальню. Постель была в беспорядке, а чаевых на подушке не оказалось, что стало для меня разочарованием. Должна признаться, я привыкла рассчитывать на щедрые чаевые от Блэков. Они помогали мне продержаться на плаву последние несколько месяцев после того, как не стало бабушки и оплата квартиры легла исключительно на мои плечи.

Я сняла простыни и перестелила постель, аккуратно, как в больнице, разгладив все складочки и в соответствии с отельным стандартом взбив четыре подушки – две твердые, две мягкие, по две на каждого, мужа и жену. Дверца шкафа была приоткрыта, но, когда я попыталась закрыть ее, у меня ничего не вышло, потому что встроенный сейф оказался распахнут. Внутри лежал один паспорт (не два), какие-то документы, выглядевшие очень официально, и несколько пачек денег – хрустящие новенькие стодолларовые купюры, по меньшей мере пять пачек в общей сложности.

Мне нелегко в этом признаться, даже самой себе, но у меня сейчас финансовый кризис. И хотя я этим совсем не горжусь, правда заключается в том, что горы денег, лежащие в сейфе, искушали меня так сильно, что я постаралась как можно быстрее привести спальню в порядок – обувь поставить ровно, прозрачный пеньюар, небрежно брошенный в кресло, аккуратно сложить и так далее, чтобы можно было поскорее уйти и закончить уборку в остальном номере.

Я вернулась в гостиную, где занялась мини-баром. Недоставало пяти маленьких бутылочек джина «Бомбей» (их, видимо, выпила она) и трех бутылочек скотча (а вот они точно были на его счету). Я пополнила запас, после чего опустошила все мусорные корзины.

Тут наконец за дверью ванной выключился душ, а за ним и вентилятор. И вот тогда до меня донеслись рыдания Жизели – ни с чем другим этот звук спутать было нельзя.

Похоже, ей было очень грустно, так что я громко объявила, что номер убран, взяла с тележки коробку с салфетками и стала ждать у двери ванной.

Наконец она вышла. На ней был гостиничный белый пушистый халат. Я всегда задавалась вопросом, каково это – когда на тебе такой халат; наверное, это все равно что оказаться внутри облака. Голову она замотала полотенцем – получился идеальный завиток, прямо как на моем любимом лакомстве, мороженом.

Я протянула ей коробку с салфетками:

– Если слезы льются из прекрасных глаз, это мы исправим быстренько сейчас!

Она вздохнула:

– Ты милая. Но салфеткой тут ничего не исправишь.

Она обошла меня и скрылась в спальне. Я услышала, как она принялась рыться в своем шкафу.

– У вас там все в порядке? – спросила я. – Я могу чем-нибудь вам помочь?

– Не сегодня, Молли. У меня нет сил. Ладно?

У нее был другой голос, как у сдувшейся шины, если бы шина могла говорить, что, разумеется, возможно только в мультфильмах. Мне было совершенно ясно, что она находится в состоянии крайнего расстройства.

– Прекрасно, – сказала я своим самым бодрым голосом. – Могу я тогда навести порядок в вашей ванной?

– Нет, Молли. Извини, пожалуйста. Не сейчас.

Я решила не принимать это на свой счет.

– Тогда я зайду еще раз попозже.

– Отличная мысль, – отозвалась она.

В ответ на ее комплимент я сделала книксен и, взяв тележку, вышла из номера.

Я отправилась приводить в порядок другие номера на этаже, но меня все сильнее одолевало беспокойство. Что случилось с Жизелью? Обыкновенно, пока я прибирала ее номер, она без умолку болтала, рассказывая, куда собирается пойти и чем заняться. Она спрашивала моего мнения о том, что ей лучше надеть. Говорила мне всякие приятные вещи. «Молли, второй такой, как ты, нет. Ты самая лучшая, помни об этом». От этих слов моим щекам становилось тепло, а в груди словно что-то расширялось.

Кроме того, Жизель забыла дать мне чаевые, а это было совсем на нее не похоже.

«У нас у всех время от времени бывают плохие дни, – услышала я в голове голос бабушки. – Но когда плохими становятся все дни без исключения, а хороших не остается вовсе, значит пора что-то менять в своей жизни».

Я направилась к номеру мистера и миссис Чен. Шерил уже крутилась у двери, собираясь войти в номер.

– Я хотела немного помочь тебе, унести вниз грязное белье, – сказала она.

– Все в порядке, я сама справлюсь, – отозвалась я, протискиваясь мимо нее со своей тележкой. – Но спасибо тебе за доброту.

Приложив свою карту к замку, я вошла внутрь и захлопнула дверь прямо у нее перед носом.

На подушке в спальне Ченов лежала хрустящая двадцатидолларовая купюра. Для меня. Знак признания моей работы, моего существования, моей нужды.

– Вот что такое настоящая доброта, Шерил, – сказала я вслух, складывая двадцатку и пряча ее в карман, и принялась за работу, попутно фантазируя о том, что сделала бы – пшикнула бы ей в лицо хлоркой, удушила поясом от халата, спихнула с балкона, – если бы поймала ее с поличным за воровством моих чаевых у меня из-под носа.