Глава 18

Близилась полночь, и Эми Делэйни, старшая дочь Стэна и Джой Делэйни, часть времени дегустатор еды, часть – нормальный человек, часть – не совсем нормальный человек, сидела, скрестив ноги, на неубранной кровати, голая, с завязанными в хвост на макушке, как у чирлидерши, волосами, и смотрела на стихотворение, только что записанное ею в дневник. Ее спальня находилась на самом верху двухэтажного дома с террасами, расположенного в когда-то пригородном районе, и она делила его с тремя другими жильцами. Красные и синие неоновые огни от вывески миниатюрной площадки для гольфа, находившейся напротив, бросали отблески на страницу. Эми читала:

Эми апатично обвела жирными прямоугольными рамками разные слова в своем стихотворении, как цензор военных времен, вырвала лист, смяла его и сунула в рот.

Она не помнила, чтобы когда-нибудь раньше ела бумагу, но, вероятно, такое с ней случалось, потому что вкус и текстура показались ей знакомыми. Она тщательно разжевала листок и проглотила. Если бы она ставила ему оценку на работе, то сказала бы, что он был вязкий, мягкий, трудно проглатываемый, с химическим послевкусием.

Очевидно, у Штеффи, собаки ее родителей, развился фетишизм в отношении бумаги. У этого явления есть название. Мать рассказывала ей.

С тех пор как мать Эми оставила работу, она до краев наполнилась фактами. Слушала подкасты, кликала на статьи в Buzzfeed и постоянно что-то гуглила. Потом звонила детям и делилась с ними всеми добытыми новыми сведениями. Интересно было наблюдать за тем, как меняется мать с уходом на пенсию. Она всегда была самым занятым человеком из всех, кого Эми знала, нетерпеливой и рассеянной, а теперь стала непривычно вдумчивой, полюбила вести долгие витиеватые разговоры на темы, которые в прежние времена сочла бы скучными.

– Маме нужно пойти на какие-нибудь курсы, чтобы чем-то занять ум, – высокомерно заметила Бруки.

– Она уже слушает один курс. Как писать мемуары, – сообщила ей Эми. – Только говорит, что не собирается этого делать.

– Слава богу! – произнесла Бруки.

– Я бы их прочитала, – сказала Эми.

Ее всегда интересовало, кем были родители до того, как стали ее родителями: Джой Беккер – до того, как стала мамой, и Стэн Делэйни – до того, как стал папой. Оба они единственные дети в своих семьях, и у обоих красивые и с трудными характерами матери, которым не следовало заводить детей. У матери отца Эми был шрам, тянувшийся по морщинистой правой щеке, как виноградная лоза, он появился после того, как дед Эми швырнул ее через всю комнату. Предположительно, это был первый и единственный раз, когда дед Эми ударил свою жену, но бабка Эми немедленно выставила его, и на этом все закончилось, однако Эми считала, что это не вся история. Она подарила отцу книгу, в которой один человек наконец рассказывает старшей дочери о своем тяжелом детстве, надеясь, что ее отец, может быть, поговорит о своих непростых детских годах со старшей дочерью (с ней), но тот пока так и не разобрался, что там к чему.

– Не понимаю, с чего ты решила, что отец вдруг начнет читать романы. – Бруки была рада, что план Эми не сработал, так как полагала, что отец принадлежит ей. – Ты думала, он вступит в книжный клуб, когда выйдет на пенсию?

Они обе захихикали, представив своего неразговорчивого отца на встрече клуба любителей чтения, обсуждающих за шардоне, как меняются по ходу книги персонажи.

– Он теперь смотрит телевизор, – заметила Эми. – А раньше никогда его не включал.

– Знаю, – отозвалась Бруки. – Недавно он рассказывал мне длинную и запутанную историю о семье, в которой младший сын погиб в автокатастрофе. Оказалось, это сюжет какого-то фильма. А я думала, правда.

Это было несколько месяцев назад. У Бруки теперь почти не осталось времени на разговоры, так как она открыла собственную физиотерапевтическую клинику, а это серьезный шаг, и, зная Бруки, можно надеяться, он обернется настоящим, взрослым успехом. Эми гордилась своей младшей сестрой, хотя и недоумевала: зачем творить с собой такое? Неужели Бруки не замечала, как семейный бизнес Делэйни поглощал всю их жизнь? Бумажная работа, постоянное напряжение, требование, чтобы все четверо детей помогали.

Однажды, когда Эми училась в старшей школе и готовилась к экзамену по истории, который наверняка провалит, потому что впервые открыла учебник, в дом вошла какая-то девчонка и властно потребовала, чтобы Эми сделала ей сэндвич, как будто она ее служанка, и Эми была готова встать и приготовить сэндвич, но пришла в себя и сказала нахалке, чтобы та убиралась.

От этого было никуда не деться. Когда они росли, одна семья их знакомых собрала троих своих детей, и они все вместе отправились на год путешествовать по Австралии в доме на колесах. Эми была временно одержима интересом к этому семейству. Их жизнь представлялась ей прекрасным сном. «Ему никогда не наверстать упущенного», – сказал отец Эми. Он говорил о среднем ребенке в этой семье, единственном, который делал некие успехи в теннисе и потому только и существовавшем в сознании Стэна. Но отец ошибся, по возвращении этот мальчик снова стал играть и в какой-то момент входил в число двухсот лучших теннисистов. «Нам нужно поехать в путешествие по Австралии», – сказала Эми матери, и та расхохоталась, словно дочь отпустила умную шутку.

Теперь Бруки шла по родительским стопам: набивала карманы камнями, прежде чем вступить в жизнь. Ей необходимо избегать стрессов из-за мигрени, а не гоняться за ними, но она всегда была мученицей. Эми вспомнила Бруки маленькой девочкой с высоко завязанными хвостиками и в светоотражающих очках.

– У нее болит голова, – говорила Эми матери, глядя на сестру.

– Что? Нет, она ни на что не жаловалась.

Но Эми знала. У Бруки при головной боли особым образом менялась походка, казалось, голова у нее вот-вот отвалится, и поэтому нужно ходить осторожно, чтобы она не скатилась с шеи. И Эми хотелось плакать от жалости к бедной сестренке, бродящей под тяжестью всеобщих ожиданий, словно она знала, что станет в конце концов последней безнадежной надеждой семейства Делэйни. Родители Эми предельно точно умели просчитывать игру своих детей, могли предсказать каждый удар, подработать любую их слабость, но в остальном ничего не понимали, ослепленные своей страстью к величайшему из всех видов спорта.

Может быть, это из-за мигрени Бруки была такой серьезной.

Эми хотелось избавить сестру от боли. Она помнила ее совсем малышкой: темные кудрявые волосики на макушке и два бурундучьих зуба. Бруки никогда не ползала, она ездила на попе. Потешно было наблюдать за этим. А теперь посмотрите на нее: такая серьезная, такая замужняя, обувь так старательно подобрана, бретельки лифчика такие бежевые, можно подумать, ей пятьдесят, а не двадцать девять. Бруки хоть раз в жизни танцевала всю ночь напролет? Случался у нее однократный секс? Бруки сказала бы, что это не есть примеры хорошо прожитой жизни, и, может быть, она права, но Эми винила эти жестокие мигрени в том, что ее сестра состарилась раньше времени.

Эми бросила свой дневник на пол и легла на спину, тело обвевал прохладный воздух, залетавший в комнату сквозь открытое окно. Соседей не было дома. Она переехала сюда полгода назад и думала, что с тремя соседями ей редко будет удаваться найти место для уединения, однако на самом деле Эми часто оставалась в доме одна. Арендная плата была здесь низкая из-за света неоновой вывески, мерцавшего в ее комнате, как на дискотеке.

Весь прошлый год она держалась на плаву благодаря нескольким работам с частичной занятостью. Эми наконец смирилась с тем, что постоянная работа на полный день не для нее. Речь не шла о том, что она в конце концов встала на верный карьерный путь. Правильной работы для нее просто не существовало. Полноценная занятость вызывала в Эми клаустрофобический ужас, который рос у нее внутри, пока в один прекрасный день не происходил унизительный эмоциональный срыв и в результате она просто переставала ходить на работу или подавала заявление об увольнении, а родители расстраивались, слыша от нее, что очередная сфера деятельности оказалась не такой восхитительной, как ей поначалу казалось.

В настоящее время самым регулярным приносящим доход занятием Эми была работа по три часа три раза в неделю в качестве дегустатора вкуса продуктов, или «сенсорного оценщика», как она выразилась бы, желая произвести большее впечатление на слушателя, чего с ней никогда не случалось. Она являлась членом группы студентов университета, молодых матерей и пенсионеров, которые пробовали разную еду и обсуждали ее с невероятной серьезностью. Перед работой Эми не пользовалась помадой, парфюмерией или лаком для волос, не пила кофе и не жевала жвачку. Она садилась за ноутбук, вводила логин, вертелась на стуле и ждала, когда работники кухни, одетые в черное, принесут подносы с пронумерованными блюдами. Тут не было правильных или неправильных ответов, нельзя было ни выиграть, ни проиграть. Занятие крайне важное, но в то же время не влекущее за собой никаких последствий. Никто не обижался, разве что иногда глаза закатывали, если кто-нибудь с неуемной страстью пытался высказать руководителю группы свое мнение о лемонграссе. Да еще однажды какой-то специалист по соусам опрометью выбежал из комнаты, потому что ни одному из оценщиков вкуса не понравился соус болоньезе, который он разрабатывал целый год, но это было забавно.

В промежутках между сменами по дегустации вкусов Эми занималась маркетинговыми исследованиями и тестированием товаров. Сегодня, к примеру, она целый час провела на встрече фокусной группы за обсуждением туалетной бумаги. Получила немного наличных, сэндвичи были отличные – проблема с ланчем решена. Все ведут себя исключительно вежливо и обходительно, когда участвуешь в фокусной группе. Эми не волновало, что обходительность эта фальшивая; ее такое отношение успокаивало. Она приходила в уютный плюшевый офис в центре, словно была частью корпоративного Сиднея, а оттуда отправлялась прямиком на пляж.

Сегодня днем она заполняла длинный опросник про свое отношение к дезодорантам и взамен получила талон, который использовала для покупки в универмаге двух лифчиков по специальной цене. Эми испытала ощущение, будто что-то сошло ей с рук, словно она жила в диккенсовской Англии и промышляла мелким воровством.

Кроме того, она придерживалась теории, что такая работа идет на пользу ее психическому здоровью, так как заставляет все время делать выбор (вы предпочитаете спреи или роликовые дезодоранты? с запахом или без?), а в болезненном состоянии никакого выбора она сделать не могла. Стояла в продуктовом магазине и таращилась на полку, парализованная нерешительностью. До сих пор ей не встретился психиатр, который полностью поддержал бы эту теорию.

В следующем апреле ей стукнет сорок.

Эми не вполне понимала, как это случилось. Она помнила, как ее матери исполнилось сорок, и это казалось событием из каких-то древних времен. Эми считала, что, когда доживет до такого возраста, уже появятся летающие машины.

Сорок лет – это слишком много, чтобы есть на обед плохие стихи, жить в съемной квартире с двадцатилетками, не иметь ни сбережений, ни мебели, ни бойфренда. Им с Бруки нужно поменяться жизнями, только если бы Эми была замужем за человеком, столь же влюбленным в свой предполагаемый интеллект и мнимое остроумие, как Грант Уинтерс, ей пришлось бы ответить «да» на неотвязный вопрос: «Вас когда-нибудь посещали мысли о самоубийстве?»

Эми напомнила себе: нужно в ближайшее время завести приятеля, чтобы не проснуться в одиночестве в свой сороковой день рождения.

Будет ли эта незнакомая девушка, эта Саванна жить в старой спальне Эми в ее сороковой день рождения?

Она прислушалась к паническому топотку лап опоссума, пробежавшего по черепичной крыше у нее над головой. Сердце стучало в пустой груди, и мысли семенили в голове быстро и глупо, как лапки сотни испуганных опоссумов.

«Это ваша реакция на опасность», – с умным видом объяснял ей каждый новый психотерапевт, словно это для нее какой-то совершенно новый концепт. Часто они тратили драгоценные минуты сессии на рассуждения о том, как нуждался пещерный человек в этой молниеносной способности принимать решение – вступить ему в драку или спасаться бегством от саблезубых тигров. Теперь нет саблезубых тигров, но мы все равно не утратили способности реагировать так, будто они есть, – психологи всегда приходят в такой восторг из-за тигров! – а Эми мысленно представляла, где в современном мире можно встретиться лицом к лицу с тигром, например на сафари, или если зверь сбежит из зоопарка, или вместо тигра может быть насильник, и тебе придется нестись от него по темному переулку, и что она быстро бегает, она хорошая бегунья, лучше многих, и сбежит от насильника или от тигра, но ей ни хрена не скрыться от своих мыслей, своих сумасшедших, глупых мыслей, а потом время заканчивалось, и засим следовало благодарное прощание на три сквиллиона и пятьдесят шесть долларов до следующего доступного приема в ближайшие три года, вас записать?

Эми применила технику дыхания «4-7-8».

Вдох – четыре секунды. Задержка дыхания – семь. Выдох – восемь.

Вдох – четыре. Задержка – семь. Выдох – восемь.

Сердцебиение замедлилось от панического пика до приемлемого уровня высокой тревоги, как будто она больше не убегала от тигра, а залезла на дерево и смотрела оттуда, как он с рычанием ходит вокруг. Эми давно уже не лазала по деревьям, но раньше делала это здорово.

Она широко зевнула. Не засни, сидя на дереве, Эми!

Завтра День отца. Нужно поспать. Ей придется встать рано и приготовить шоколадные брауни. Папа любит шоколадные брауни. Если она не уснет всю ночь, а это вполне вероятно, у нее будут темные круги под глазами, мама заметит это и забеспокоится, а может, и нет, так как слишком занята наблюдениями и беспокойством за Саванну, у которой настоящие проблемы – бездомность и агрессивный бойфренд.

Эми перебрала в голове, какие у нее есть средства для засыпания:

снотворное,

горячая ванна,

горячее молоко,

направленная медитация,

оргазм,

скучнейшая книга.

Один из ее соседей читал толстенный том в твердой обложке с биографиями известных мужчин, и они были такие нудные, что Эми хотелось плакать.

Отец говорил ей, что мысленно играет в теннис, когда не может уснуть. «Это не будит тебя?» – удивилась Эми.

Мать предлагала заняться глажкой белья.

Эми не могла представить ничего более беспокойного, чем игра в воображаемый теннис, и она никогда не гладила. «Это заметно», – говорила ее мать.

Эми перевернулась на бок, поправила подушку.

Ей могла понравиться эта девушка, которая пыталась украсть ее родителей. Эта Саванна из саванны, где бродили саблезубые тигры.

Когда она спросила Троя о Саванне, тот сказал, что она «ничего», тем же словом он пользовался, когда официант спрашивал у него: «Вам понравилась еда?» – а он считал, что блюдо было не такое уж вкусное, но и не настолько плохое, чтобы изображать из себя по этому поводу Гордона Рамзи в гневе.

Логан сказал, у него нет мнения о Саванне. И она услышала, как он пожимает плечами.

Бруки завтра тоже впервые встретится с Саванной, но во время их последнего разговора она сказала, что говорила с мамой и ни о чем плохом не думает, что Эми тоже не стоит беспокоиться и что их родители делают доброе дело – помогают жертве домашнего насилия, так что всем им нужно гордиться.

Эми никогда не бил ни один из ее парней, правда, двое трахали ее, когда она бывала слишком далека от мыслей о сексе, чтобы получать удовольствие, но это было до того, как сексуальное удовлетворение вошло в моду. Подобные инциденты тогда считались «забавными». Даже «смешными». Чем хуже тебе было, тем громче полагалось смеяться. Смех был необходим, потому что он возвращал контроль над ситуацией. Когда ничего невозможно вспомнить, ты создаешь воспоминание и надеешься, что оно правдиво. Иногда Эми встречалась с каким-нибудь мальчиком, временно убеждая себя, что любит его, просто ради того, чтобы было о чем рассказать, если кто спросит. Да что там. Незачем возвращаться в те времена. В ее памяти полно катакомб, вход в которые нужно держать заваленным, вроде заложенной кирпичом топки печи в гостиной у родителей. Саму печь, о которую когда-то разбила лицо бабушка, давно разобрали.

Эми подумала о своем деде, отце отца, о котором никто не говорил из-за того, что он сделал. Ей хотелось увидеть хотя бы его фотографию. «Зачем тебе смотреть на него?» – неодобрительно спрашивали ее младшие братья и сестра, ведь их бабушка пекла такие восхитительные яблочные крамблы и вкладывала в липкие ладошки внуков пятидолларовые купюры, будто подкупала их.

А Эми было просто интересно. Сожалел ли он о своем поступке? Позволял ли себе такое с другими женщинами? Она пришла к выводу, что интерес к покойному, распускающему кулаки деду свидетельствовал о ее тяге к плохим парням.

Спи, Эми, спи.

Она услышала, как внизу хлопнула дверь, значит вернулся кто-то из соседей, и это хорошо, ни к чему воображать грабителей в черных балаклавах, которые крадутся по дому и впадают в раздражение, потому что здесь нечего брать, кроме сорокадолларового тома с биографиями.

Вероятно, солдаты в армии используют технику дыхания «4-7-8» и засыпают за минуту.

– Давайте начнем со сна, – сказал ее последний психотерапевт.

Его звали Роджер, и Эми сомневалась в его квалификации. Вероятно, он прочел об этой дыхательной технике в Интернете. Ей нравилось, что в нем есть какая-то легкая плутоватость. Она чувствовала себя уютнее в его невзрачном кабинете, чем в мягко освещенных, устланных толстыми коврами салонах дорогих психиатров и психологов, которые, Эми это чувствовала, скептически оценивали ее прическу и одежду.

Она не рассчитывала, что Роджер исцелит ее. Эми устраивало, что, когда кто-нибудь скажет, а это происходило с завидной регулярностью: «Я думаю, тебе нужна помощь, Эми, профессиональная помощь», – она сможет ответить: «Разумеется, я ее получаю».

Профессиональных помощников она меняла так же, как парней, – выбрасывала их на помойку, если они обижали ее, злили или просто надоедали.

Парни говорили, что она с головой не дружит, что по ней психушка плачет, обзывали королевой драмы и психопаткой. Специалисты говорили, что у нее СДВГ или ОКР, депрессия или повышенная тревожность, а скорее всего, и то и другое, нервное расстройство, эмоциональное расстройство, расстройство личности, обсессивно-компульсивное расстройство, может быть, даже биполярное аффективное расстройство. Слово «расстройство» было очень популярно.

Один заявил, что с ней вообще все в порядке, ей просто нужно избавиться от стресса. На следующей неделе он прислал ей эсэмэску и пригласил выпить с ним. По его словам, теперь это будет нормально, так как он больше ее не консультирует. Сам факт согласия на неэтичное предложение этого слизняка показывал: с ней действительно что-то серьезно не так.

– Медицинские диагнозы – не моя сфера деятельности, – нервно ответил ей новый психолог Роджер, когда Эми поинтересовалась с прохладцей, какой конкретный диагноз он рассматривает. – Я консультант. Я работаю параллельно с медиками и бок о бок с вами. – После чего с улыбкой наклонился к ней, будто собирался поделиться каким-то секретом, и перестал нервничать. – Знаете, иногда ярлыки мешают. Вы не бирка с диагнозом. Вы – Эми.

Неискренне, но мило. У нее действительно появлялось ощущение, будто он сидит с ней плечом к плечу на скамейке запасных, а не просто наблюдает со стороны холодным профессиональным взглядом одного из своих коллег.

Он ей нравился. Пока, по крайней мере.

Только иногда Эми принимала таблетки, выписанные ей хорошими психиатрами, и лишь изредка – пилюли, которые предлагали плохие бойфренды.

То и дело она строила полные надежд и обязательные к исполнению планы психического здоровья, которые они разрабатывали вместе с ее терапевтом, старалась, как могла, держаться избранной стратегии и прибегать к техникам, позволявшим ей выглядеть относительно нормальной для мира: поэзия, ведение дневника, зарядка, внимательность к своим состояниям, природа, медитация, дыхание, ягоды, витамины, хорошее питание, пробиотики, благодарность, ванны, беседы, сон.

Иногда это помогало, а иногда нет.

– Все оттого, что твои чувства слишком большие, – говорила ей в детстве бабушка, мать отца, когда Эми плакала так долго, что родители теряли терпение. – Ты дорастешь до них. Мои чувства тоже когда-то были слишком большими. Выпей лимонаду, моя милая.

Очевидно, бабушка тоже не доросла до своих чувств, так как смягчала их выпивкой, но алкоголь и лимонад только усиливали и без того необъятные эмоции Эми.

– Эми просто нервная, – услышала она однажды слова другой своей бабушки, матери мамы, – как тетя Эдна. Да не расстраивайся, Джой, все в порядке. Фу ты! Хотя, конечно, эти нервные натуры действуют нам на нервы. Может, попросить ее, чтобы она плакала где-нибудь в другом месте?

Тетя Эдна закончила дни своей несчастной нервной жизни привязанной к стулу, но не стоит расстраиваться.

– Мы не допустим, чтобы тебя привязывали к стулу, дорогая, – говорила мать Эми. – Вообще, я думаю, ты больше похожа на тетю Мэри, а ее никто не привязывал к стулу.

Тетя Мэри погибла, ступив на рельсы перед приближавшимся трамваем, но она сделала это не нарочно, что бы ни говорили люди. На самом деле, по словам матери Эми, тетя Мэри отвлеклась, погнавшись однажды летним днем за неделю до Рождества за сдутой с головы какой-то девочки порывом южного ветра панамкой, что, как говорила мать, было бы таким же неразумным поступком со стороны Эми, и, если она так сделает, Джой никогда не простит ее. Смотри в обе стороны. Особенно накануне Рождества. Совершай этот нелепый семейный ритуал, один из многих. Смотри в обе стороны.

У самой Эми сейчас не было никаких маленьких ритуалов. По крайней мере, заметных посторонним. Но ведь у всех они есть – эти маленькие ритуалы и суеверия, странные мелкие привычки. Трой три раза постукивал по носу перед подачей. Логан всегда надевал на соревнования свои красные носки удачи, даже когда ноги у него выросли и уже с трудом в них помещались. У Бруки до сих пор проблемы с тем, чтобы вылезти из машины, когда она куда-нибудь приезжает. Бруки думает, что об этом никто не знает. Но Эми знала.

– С тобой все в порядке, дорогая, – говорил отец. – Все проблемы у тебя в голове.

Все в голове. Папа был таким милым и недалеким.

Эми лежала спокойно и дышала, разговаривая с призраками тети Эдны и тети Мэри. Она никогда не встречалась ни с одной из своих полоумных тетушек, но чувствовала, что они поладили бы.

«У меня тоже», – сказала тетя Эдна.

«И у меня», – поддержала ее тетя Мэри.

«Избавьтесь от нее», – велела тетя Эдна, которая была женщиной властной.

Недоброе чувство усилилось, схватило за живот, скрутило его. На улице у какой-то машины сработала сигнализация. Кто-то постучал в дверь спальни Эми.

Та схватилась за одеяло и прикрыла наготу.

– Кто там? – отозвалась она.

– Извини! – произнес хриплый мужской голос. – Это я. – Парень помолчал. – Саймон. – Он откашлялся. – Саймон Бэррингтон.

Можно подумать, в этом доме жили несколько Саймонов.

Эми посмотрела на потолок. Она как будто догадывалась, что это может случиться, и обещала себе, что ни при каких обстоятельствах не допустит такого.

– Ты спишь? – спросил он через дверь.

– Нет, – откликнулась она. – Я не сплю, Саймон Бэррингтон.

Просто лежу и разговариваю с духами своих сумасшедших покойных теток, Саймон Бэррингтон.

Не нужно больше ничего говорить. Спать с соседями по дому – это ошибка. Особенно когда им нет еще тридцати, а тебе уже вот-вот перевалит за сорок. Девушка Саймона, с которой у него были длительные отношения, недавно бросила его за ям ча. Они встречались со старшей школы и собирались пожениться в следующем году, он не предвидел такого оборота событий и любил ям ча, что было известно его девушке и еще на один тон углубило трагедию.

Теперь Саймон был безутешным и пьяным, он вернулся домой и вспомнил о своей одинокой соседке сверху, как вспоминают о забытой в холодильнике купленной навынос еде, и он подумал: «Кого позвать?» Саймон был довольно приятным парнем, милым и вежливым, щепетильным в том, что касалось домашних дел, но он прочел этот том со скучнейшими биографиями от корки до корки и раньше играл в регби, так что у него было тело тяжелого регбиста (Эми нравились высокие, сухощавые, загадочные мужчины, а в Саймоне Бэррингтоне не было ничего загадочного) и работа у него какая-то скучная, а какая именно, Эми никак не могла запомнить, что-то связанное с телекоммуникациями, или недвижимостью, или, может, он был бухгалтером, к тому же он моложе ее и ниже ростом, а мужчины всегда говорят, что им дела нет, кто какого роста, но это не так, это совершенно не так, и со временем их подавленная злость так или иначе прорывается наружу.

Значит, это на один раз, и секс не будет умопомрачительным, и остальные семь месяцев, пока не истечет ее договор на аренду, они будут ощущать неловкость, и придется искать себе новое жилье, а здесь хорошо, и ей нравились неоновые огни от этой миниатюрной площадки для гольфа, нравился опоссум с паническим расстройством.

– Прости! – крикнул через дверь Саймон. – Прости! Я пойду.

Эми ждала.

Тишина. Ушел? Пусть уходит.

Она встала с кровати, надела футболку и открыла дверь. Он подходил к лестнице.

– Саймон? Саймон Бэррингтон?

Он обернулся. Рубашка выпущена из джинсов, очки косо сидят на носу, глаза красные, и ему нужно побриться.

Эми подняла палец. Поманила.

Расстройство контроля над импульсами. Очередное.