И оказалось, что знание птичьего языка радости приносит мало. Вот скачут всадники, а над ними вороньё летит и меж собой перекаркивается, глядите, де, какое хорошее мясо едет.

Тут соловей, сидящий на Златыгоркином плечике, начинает снизу задираться:

— Ах вы, черные канальи! Чтоб у вас все перья повылазили! Стервы степные! Чего сгрудились, летите себе дальше! Сейчас скажу хозяйке, как тетиву‑то натянет, будете знать, коршун вас побери!

— Так она тебя и послушалась! — каркают из‑под тучи. — У нее стрелы‑то, небось, все наперечет! Станет она на нас тратиться!

Соловей же ответствует:

— А чего ж не станет — станет, стрелка‑то к ней воротится, да не одна, а с черной падалью!

Начинается перебранка, в которую и жаворонок вставляет свое словцо, и начинается такой птичий базар — что уж совсем ничего понять невозможно, даже смекающим по–птичьи. Ваня только уши зажимал от птичьего гвалта, а посестриме хоть бы хны! Посмеивалась в рукавицу. Конечно, ей‑то что — она ведь привычная!

Степанида Дымова, видевшая, каким способом научаешься птичьему языку, наотрез отказалась плевки в себя принимать — так что из всей компании только Ване, Златыгорке да жаворонку с соловьем пришлось выслушивать неприличную воронью брань.

Так вот и ехали. Местность шла холмистая, деревьев, кроме редких скоплений ольхи, почитай, что и не имелось, поэтому ехать можно было и по бездорожью.

И вот на закате солнца за очередным холмом открылся взгорок, на вершине которого показался огороженный бревенчатыми стенами город. Вскачь миновали золотое поле пшеницы, взлетели на бугор — и приблизились к зубчатым стенам, вкруг которых шел глубокий ров, а на дне ярился поток. Мост был поднят. Самшитовые ворота заперты. На створках извивался медный змей, который кусал собственный хвост. В глазу, обращенном к зрителю, горело семь рубиновых зрачков.

Златыгорка скричала громовым голосом, пускают, нет, в городок мирных путников?! Из привратной башни никто не выглянул, ничего не ответил, но мост стал со скрипом опускаться на заржавевших цепях — и рухнул к копытам Яблочка–оленя. Он первым и ступил на бревнышки, за ним Крышегор метнулся, которого Березай подгонял — видать, больно хотелось лешачонку круглые лесины лошадиными копытами опробовать. А уж Стеша с Ваней тронулись следом. Бревна моста были все черные, прогнившие, того ведь гляди проломятся! Кое‑как мостик миновали. Мальчик шепнул девочке, дескать, а может, объехать надо было городок–от?

Но уже распахнулись створки ворот — так что змей раздвоился — и четыре всадника въехали внутрь. Только разве ж это город? Ваня с любопытством озирался по сторонам: городок был не так чтоб велик и состоял из покосившихся бревенчатых строений, стоявших близко к крепостным стенам, так что посредине оказалась заросшая травой и кустарником овальная площадь. Кое–где крыши проломились, балки обрушились, бревна попадали, но главное — дома почему‑то не имели ни окон, ни дверей. Впрочем, крохотные отверстия под самой крышей всё‑таки были; с тыльной стороны зданий обнаружились, в конце концов, и дверные проемы… Но людей нигде не было: ни на улицах, ни внутри строений. Зря посестрима сторожко натягивала тугую тетиву: никто их здесь не караулил. Только знакомые вороны расположились по кровлям крыш, как у себя дома, и поносили незваных гостей на чем свет стоит — но Ваня сделал вид, что ни словечка не понимает.

Всадники молча переглядывались и плечами пожимали, дескать, что это за городок такой?.. Почему пустует?

Прямо перед ними, на том конце площади, высилось самое большое здание, на высоченном фундаменте и с лесенкой, прилепившейся с торца. Окон опять‑таки не было — во всяком случае с этой стороны. Когда всадники объехали строение, то увидали, что зубчатая стена идет метрах в трех от него. Правда, заглянуть за нее не удалось, даже сидя на лошади, — слишком высокая. Ваня обернулся на дом… И кивнул на него Стеше.

Ох и странный это был домишко!.. Ваня, во всяком случае, никогда таких не видел. Цокольное основание из вертикальных лесин раза в три выше самого дома, построенного из горизонтально сложенных бревнышек. В доме три окошка, закрытых ставенками, крыша над которыми изогнулась волнами, над каждым окном — по волне. Но самым удивительным было то, что в цоколе имелись круглые отверстия, Ваня насчитал двенадцать дыр, в которые вполне могла протиснуться могучая посестрима: пять в ряд, под ними еще пять и две дыры по бокам.

Стеша сказала мальчику, а пошли, де, в дом! Раз тут нет никого, то давай, де, мы поживем хоть сколь-нибудь.

— Я весь зад себе отбила, не могу больше ехать!.. — стонала девочка. — А там, может, и кровати есть, поспим, как люди. Мечтаю на мягком растянуться, всё за это отдам… Ну, или почти всё…

И, недолго думая, Степанида Дымова направила коня на ту сторону, где приметила лесенку. Ваня — за ней. Златыгорка крикнула было, что надо бы пустить птичек вперед, пускай, де, они всё поразведают… Но Стеша уже лезла по трухлявой лестнице: дескать, не надо ей указывать, она сама разведчица! Ваня спешился — и за ней.

Вошел в темноту, попривык после света и увидел — пусто тут. А Стеша из второй горенки орет:

— Ой, тут кровать есть! Да какая! Ванька, иди посмотри!

Мальчик вошел в соседнее помещение и увидал: кроватка и вправду знатная, широкая, чуть не во всю комнату, на черных лапах, да дерево‑то позолоченное, хоть позолота и пообсыпалась! Только постель не очень свежая, плесенью от нее несет… Но Степанида Дымова и такой лежанке, видать, шибко была рада — плюхнулась на кровать, руки–ноги раскинула… И тут… Ваня пикнуть не успел, как случилось неладное: кровать сделала кувырок, стала кверху ножками, пол под нею разверзся — и Стеша с воплем ухнула куда‑то вниз. А коварная кроватка, как ни в чем не бывало, перевернулась — и опять стала на место, в ожидании следующего лежебоки… Но Ваня ложиться на нее не стал, бросился на пол и кулаками заколотил:

— Стеша, ты где? Стеша, ты живая? Отвечай же…

Ухо к половице приложил: слушает. Но ничего не услышал. Помалкивает десантница. Под кровать полез — щелки в полу были, видать, что подполье внизу, но вот как туда попасть?! Прочно тут всё. Мальчик метнулся тогда к двери, посестриму стал звать:

— Златыгорка, да Златыгорка же!

Хотел с лестницы спуститься — а той и нет! Девушка, видать, стала следом за ними подниматься, а гнилая лесенка тонный вес не выдержала — сидит посестрима на земле, ушибленные бока потирает. А лешак лестничную досочку–перекладину поднял и уминает, да нахваливает еще: вкусно, де!

Верхние‑то ступени кое‑как сохранились, а нижние все, как одна, обрушились — и лесенка в воздухе повисла, да еще повело ее куда‑то набок. А сверху‑то не соскочишь, всё равно что с третьего этажа прыгать! Ваня кое‑как объяснил девушке, что случилось. Ищи, дескать, дверцу в цокольный этаж. А сам стал верхние помещения обследовать, должен же быть ход в нижнюю часть?! Но ничего не нашел.

Златыгорка, обойдя дом кругом, тоже не отыскала дверцы — кроме двенадцати дыр, никаких ходов внутрь цоколя не вело. Тогда посестрима отправила в дыры своих пташек–разведчиц. А Ваня распахнул ставни и высунулся наружу — послушать, чего птички гуторят. И мельком увидел то, что за крепостной стеной делалось: вдали текла речка, за которую солнце сползало, за рекой — лес, и у водотечи, на этой стороне, в ограде,кучно стояли дома. И людей увидел мальчик, маленькими они казались сверху‑то, и какой‑то человечек пальцем указывал на него другому человечку… Впрочем, может, показалось ему: Ванины глаза почти и не видели того, что перед ними, потому что весь он обратился в слух — изо всех сил вслушивался в гугнивые птичьи речи. А жаворонок с соловьем чивиликали из нижнего помещения:

— Ой, какая тут вонища! Ой, я сейчас в обморок упаду и копыта отброшу!

— Откуда у тебя копыта‑то, ты что — Вихрегон? Али, может, помесь Крышегора с Яблочком? Хотя тут вправду пованиват…

Ваня не выдержал и заорал, чуть не вывалившись из окошка:

— Вы Стешу, Стешу ищите, чего расчирикались!

— А ты вообще молчи, подумаешь — понимальщик какой нашелся! — ответствовал соловей.

— Ничего ей не сделалось, — подхватил жаворлёночек, — лежит вся целенькая, только клювом в землю сунулась…

Ваня в отчаянии заметался по комнате: хоть бы веревку какую, чтоб по ней в дыру спуститься, но как назло — нет ничего! И тут увидел он какой‑то рычаг в супротивной окнам стене, нажал на него — и услыхал скрежет. Выглянул в дверной проем — и обомлел: фасадная стена цоколя, та, что к городским воротам была обращена и дырок не имела, поднялась на цепях горизонтально земле. Ваня перескочил с уцелевшей лестничной площадки на образовавшийся навес — как только не сорвался! Подбежал к краю, лег и, свесившись, постарался увидеть, что внизу: там, в вонючем подвале, посреди какого‑то кратера, лицом в землю лежала бедная десантница!

Лешачонок же едва успел отскочить, когда нижний этаж козырьком обзаводился, и теперь сидел на Крышегоре, замерев, с недоеденной перекладиной в руке… Ваня заорал ему — беги, де, в подвал, выноси скорей Стешу! И правда! Дух снизу шел такой, что в глазах темнело! Березай, не слезая с коня, въехал внутрь, соскочил на землю и, схватив девочку на руки, вытащил на закатное солнышко. Тут и посестрима подоспела, и птахи, ворча, выпорхнули наружу и уселись по местам: одна на левое плечо Златыгорки, другая — на правое.

Ваня вынужден был сверху наблюдать, как приходила девочка в себя. Эх, нашатырного спирту нет! Но вот разные глазки открылись, огляделась Стеша и первым делом увидела Ваню, сидящего на навесе, руку приподняла и помахала ему.

— Воняет! — гуторит. И на резвые ножки вскочила!

— Ты целая? — Ваня ей кричит. — Переломов нет? — Хотя и так видать, что косточки выдюжили, не сломались.

— Да целая, целая… — Степанида Дымова отвечает.

— Может, ты от вони в обморок‑то упала?! Может, там какой‑нибудь газ ядовитый в этом подвале?

Девочка плечами подернула и крикнула, слезай, де, уж оттуда, чего ты там расселся! Тут лешак бревно, валявшееся у зубчатой стены, принес и к навесу, где Ваня маялся, подставил, сполз мальчик по лесине и оказался на земле.

Опустились сумерки — и путники, посовещавшись, решили уходить из зловредного городка, пока еще какая-нибудь неприятность не случилась, лучше уж в чистом поле ночевать, чем в таком‑то месте!

Тем же путем, каким въехали в город, всадники выбрались из него, да и других‑то ворот в негостеприимном городке не оказалось.

И только миновали мост (который тут же за их спинами поднялся), спускаться стали с горы, как из зарослей выскочили вооруженные люди, и малёхонько их было — человек так сто, не больше.

Златыгорка мигом меч из ножен выдернула, Березай замахал дубиной пуще, чем когда‑либо, даже грива у Крышегора дыбом встала и завилась, как после перманента, Ваня назад оглянулся — а не вернуться ли им в городок да не запереться ли там крепко–накрепко… А Стеша, как раз накануне появления засады закурившая сигарету, — видать, сказалось волнение после приключения с вёрткой кроваткой, — выпустила дым и, не вынимая курительного средства изо рта, стала насаживать стрелку на свой лук…

И тут случилось неладное: сотня вооруженных людей, в двести глаз уставившись на десантницу, побросала грозное оружие — и десяток с горы побежал, десяток на колени попадал, а остальные так ведь и замерли с раскрытыми ртами и вытаращенными глазами. Потом кто‑то крикнул: «Змиуланка!» И все, кто не сбежал, подхватили: «Змиуланка, Змиуланка», — кто шептал, кто говорил, кто кричал. Ваня со Стешей переглядывались, ничего понять не могли.

Тут из толпы выступил седовласый старик в длинной рубахе, с посохом, из навершия которого высовывался раздвоенный язык, низко поклонился чужеземцам и пригласил в деревню. Погостите, де, у нас, дорогая Змиуланка, а также ейные товарищи, милости, де, просим к нам…

Путники, хоть и не могли объяснить резкую перемену, случившуюся с нападавшими, решили принять приглашение. «Может, хоть поедим по–человечески», — шепнула Ване Степанида Дымова, в очередной раз выдыхая дым. Потом бросила сигарету под копыта коня — и всадники, в сопровождении волшебным образом укрощенных воинов, отправились в деревню, которую Ваня приметил сверху, из городища.