Сэйди
Еду по узкой гравийной дорожке и останавливаюсь у часовни. Меня сразу приветствует ворвавшийся в салон порыв ветра. Выхожу и иду, лавируя между надгробиями и деревьями. Обычное кладбище.
Участок, где похоронена Элис, еще не зарос. Это свежая могила, засыпанная землей и снегом. Памятника нет — пока нет. Его поставят потом, когда земля осядет. Сейчас же могилу Элис можно отыскать только по секции и номеру.
Имоджен стоит на заснеженной земле на коленях. Слышит мои шаги и оборачивается. Заметно, что она плакала. Старательно нанесенная черная тушь размазалась по щекам. Глаза красные, опухшие. Нижняя губа дрожит. Девушка прикусывает ее, чтобы унять дрожь. Не хочет, чтобы я видела ее слабость.
Сейчас Имоджен выглядит младше своих шестнадцати, но она по-прежнему травмирована и озлоблена.
— Долго же ты добиралась, черт побери…
Честно говоря, я подумывала вообще никуда не ездить. Позвонила Уиллу — рассказать о присланных Имоджен фотографиях, — но он опять не ответил. Я уже возвращалась к парому, когда поддалась уговорам совести и все-таки решила приехать. Баночка с рецептурными таблетками валяется рядом с Имоджен с закрытой крышкой.
— Зачем они тебе?
Она небрежно передергивает плечами.
— Подумала, пригодятся. Матери ни хрена не помогли, но вдруг мне помогут…
— Сколько ты выпила?
— Пока ни одной.
Не уверена, что она говорит правду. Осторожно приближаюсь, наклоняюсь и хватаю баночку. Открываю крышечку и заглядываю — внутри действительно таблетки, но я не знаю, сколько их было всего.
На улице в лучшем случае градусов тридцать. Ветер пронизывает насквозь. Натягиваю на голову капюшон и засовываю руки в карманы.
— Ты же замерзнешь насмерть.
Неудачно выбранное слово, учитывая обстоятельства.
На девушке ни куртки, ни шапки, ни пальто. Нос сильно покраснел. Щеки от холода пошли розовыми пятнами. Сопли стекают с кончика носа на нижнюю губу. Она слизывает их языком, и я вспоминаю, что Имоджен еще ребенок.
— Вряд ли мне так повезет.
— Ты же не всерьез…
Но Имоджен вправду считает, что лучше было бы умереть.
— Звонили из школы, — говорю ей. — Сказали, опять прогуливаешь.
Девушка закатывает глаза:
— Ну надо же…
— Имоджен, что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, хотя вопрос этот чисто риторический. — Ты сейчас должна быть в школе.
Имоджен пожимает плечами.
— Мне не хотелось. И ты мне не мать, чтобы указывать, что делать.
Она вытирает глаза рукавом рубашки. На ней черные рваные джинсы. Красно-черная рубашка расстегнута, из-под нее выглядывает черная футболка.
— Ты рассказала Уиллу про фотографию, — продолжает Имоджен. — Зря.
Она поднимается на ноги. Я снова невольно удивляюсь ее росту: девушка такая высокая, что смотрит на меня сверху вниз.
— Это почему?
— Он мне не отец, черт побери. К тому же я показывала ее только тебе.
— Не знала, что это секрет, — я делаю шаг назад, оберегая личное пространство. — Ты не просила ничего не говорить ему, иначе я промолчала бы.
Она закатывает глаза. Поскольку знает, что это вранье.
Ненадолго наступает тишина. Имоджен задумчиво молчит. Интересно, зачем она позвала меня сюда? Я по-прежнему настороже и не доверяю ей.
— А ты знала своего отца? — Отступаю еще на шаг и упираюсь спиной в дерево. Имоджен впивается в меня взглядом. — Я вот думаю, что ты очень высокая. Твоя мать не вышла ростом, верно? Уилл тоже. Видимо, у тебя отцовские гены.
Теперь я начала запинаться, что не укрылось ни от меня, ни от нее.
Имоджен уверяет, что не знает отца, но знает, как зовут его, его жену и что у них трое детей. Она рассказывает, как выглядит его дом. Что он оптометрист и носит очки. Что его старшей дочери Элизабет пятнадцать — она всего на семь месяцев младше Имоджен. И у Имоджен хватает ума понять, что это значит.
— Он сказал моей матери, что не готов к отцовству.
Очевидно, это не так. Просто он не хотел становиться отцом Имоджен.
Я вижу по выражению лица девушки: ей по-прежнему больно от мысли, что отец отказался от нее.
— Дело в том, — начинает она, — что если б моя мать не была все время так чертовски одинока, то, возможно, не потеряла бы волю к жизни. Если б он ответил ей взаимностью, возможно, она подольше задержалась бы на этом свете. Она так устала притворяться счастливой каждый день, черт возьми… Несчастной внутри, но счастливой снаружи. Никто не верил, что ей больно, даже врачи. Она никак не могла доказать, что ей больно. Ничем не могла себе помочь. Все эти гребаные скептики — это они убили ее.
— Фибромиалгия — страшная болезнь, — сочувствую я. — Жаль, мы не были знакомы с твоей матерью. Может, я сумела бы помочь ей…
— Чушь собачья. Никто не мог ей помочь.
— Я бы постаралась. Сделала все, что в моих силах.
Ее смех похож на кудахтанье.
— Ты еще глупее, чем пытаешься казаться. Похоже, у нас есть кое-что общее…
Имоджен меняет тактику? Я не верю своим ушам.
— Да ну? И что же?
Не могу вообразить, что могло бы связывать меня и Имоджен.
Девушка подходит ближе.
— И ты, и я, — она тычет пальцем в пространство между нами, — мы обе ненормальные.
Сглатываю ком в горле. Имоджен делает еще один шаг вперед, ее палец упирается мне в грудь. Кора дерева царапает спину. Я не в силах пошевелиться. Имоджен повышает голос, теряя над собой контроль:
— Ты решила, что можешь просто заявиться и занять ее место. Спать в ее постели. Носить ее одежду. Но ты — не она. И никогда не станешь ею! — Девушка срывается на крик.
— Имоджен, — шепчу я. — Я никогда…
Она опускает голову, пряча лицо в ладонях, и начинает рыдать, содрогаясь всем телом.
— Я никогда не займу место твоей матери, — тихо заканчиваю я.
Даже в воздухе вокруг разлиты гнев и горечь. Я напрягаюсь, когда порыв ветра ударяет мне прямо в лицо. Вижу, как развеваются крашеные черные волосы Имоджен. Ее кожа не бледная, как обычно, а красная и шершавая.
Тянусь к ней, намереваясь погладить ее по руке, утешить. Имоджен резко отстраняется. Опускает руки, поднимает на меня глаза и вдруг начинает кричать. Ее внезапность и пустой взгляд пугают меня. Я пячусь.
— Мама не смогла этого сделать. Хотела, но просто не смогла. Она стояла, смотрела на меня, плакала, умоляла: «Помоги мне, Имоджен!»
Девушка вся кипит. Слюна брызжет изо рта, скапливается в уголках губ, но Имоджен не вытирает ее. Я в замешательстве склоняю голову. О чем она?
— Она хотела, чтобы ты помогла ей справиться с болью? Чтобы боль ушла?
Имоджен трясет головой и смеется:
— Ты идиотка.
Вытирает слюну, выпрямляется и вызывающе смотрит на меня. Теперь она больше походит на привычную Имоджен, а не на сломленную.
— Нет, — хладнокровно продолжает она. — Мама не хотела, чтобы я помогла ей жить. Она хотела, чтобы я помогла ей умереть.
У меня перехватывает дыхание. Вспоминаю о табурете, который стоял слишком далеко от ног Элис.
— Имоджен, что ты наделала?!
— Ты и понятия не имеешь, — ее тон становится ледяным. — Понятия не имеешь, каково это — слушать, как она рыдает по ночам. Ей было так больно, что она не могла удержаться от криков. Она радовалась, когда приходил новый врач, когда назначали новое лекарство, но каждый раз ее надежды рушились, черт побери! Все было безнадежно. Ей не становилось лучше — и никогда не стало бы. Никто не должен жить в такой жути!
Имоджен со слезами на глазах начинает рассказывать о том дне с самого начала. С утра все было как обычно. Она проснулась и отправилась в школу. Обычно, когда она возвращалась домой, Элис ждала ее у двери, но в тот день матери там не оказалось. Имоджен позвала ее — без ответа. Тогда девушка обошла весь дом, и тут ее внимание привлек свет на чердаке. Там она обнаружила мать на табурете с петлей на шее. Элис простояла так уже несколько часов. Ее колени дрожали от страха и изнеможения — мать тщетно пыталась спрыгнуть с табурета. Она оставила на полу записку, которую Имоджен выучила наизусть.
«Ты не хуже меня знаешь, как тяжело мне пойти на такое. Дело не в тебе, ты не сделала ничего плохого. Это не значит, что я не люблю тебя. Но я не могу и дальше жить двойной жизнью».
Значит, это не любовное послание, а предсмертная записка Элис, которую Имоджен в тот день подняла и сунула в карман своей толстовки. Вначале она попыталась уговорить мать слезть с табурета. Убедить ее жить дальше. Но Элис уже приняла решение — просто не могла сделать последний шаг. «Помоги мне, Имоджен», — умоляла она.
Имоджен смотрит прямо на меня.
— Я выдернула этот гребаный табурет у нее из-под ног. Это было тяжело, но я закрыла глаза и дернула изо всей силы. А потом убежала так быстро, как никогда в жизни не бегала. У себя в комнате накрылась гребаной подушкой и орала во все горло, чтобы не слышать, как она умирает.
У меня перехватывает дыхание. Все оказалось не суицидом, но и не преступлением, как я подозревала. Элис помогли умереть. Так некоторые врачи подсыпают смертельную дозу снотворного безнадежному больному, чтобы позволить ему умереть по собственному желанию.
Мне такое и в голову не приходило. Моя задача — помочь пациентам выжить, а не умереть.
Я смотрю на Имоджен с открытым ртом. Что это за человек, который пошел на такое? Что это за человек, который смог ухватиться за табурет и выдернуть из-под ног матери, прекрасно зная, к чему это приведет?
Не каждый осмелится действовать импульсивно, стараясь не думать о последствиях. Имоджен могла бы не выдергивать табурет, а позвать на помощь или перерезать петлю на шее Элис.
Девушка передо мной рыдает, содрогаясь в конвульсиях. Не представляю, через что ей пришлось пройти и что она видела. Ни одна шестнадцатилетняя не должна оказываться в такой ситуации.
«Тебе должно быть стыдно, Элис, — думаю я. — И тебе, Имоджен, тоже».
— Понимаю, у тебя не было другого выхода.
Это ложь. Я говорю это только в утешение, потому что Имоджен, скорее всего, в нем нуждается. Нерешительно тянусь к ней. Всего на секунду она позволяет дотронуться до себя. Но когда я осторожно обнимаю ее, перепуганную и готовую отстраниться, мне приходит в голову, что я обнимаю убийцу — пусть с ее точки зрения такой поступок оправдан. Но сейчас она раскаивается и скорбит. Впервые Имоджен проявляет какую-то эмоцию, кроме злобы. Раньше я никогда не видела ее такой.
Но вот она резко выпрямляется, будто услышав мои мысли, и вытирает слезы рукавом. Взгляд пустой, выражение лица бесстрастно.
Внезапно Имоджен толкает меня в плечо, совершенно не церемонясь — грубо, враждебно. То место, где кончики ее пальцев впились в нежную кожу — между ключицей и ребрами — болит. Я отступаю на шаг и спотыкаюсь о камень.
— Убери от меня руки, черт побери! Или я сделаю с тобой то же, что сделала с ней!
Камень оказался таким большим, что я потеряла равновесие и рухнула на мокрую заснеженную землю.
У меня перехватывает дыхание. Я смотрю на Имоджен снизу вверх. Она молча возвышается надо мной. Говорить нам не о чем.
Она подбирает с земли сук и резко выбрасывает вперед руку, словно собираясь ударить. Я вздрагиваю и инстинктивно прикрываю голову ладонями.
Но удара нет. Вместо этого Имоджен кричит так громко, что, кажется, подо мной содрогается земля:
— Убирайся!
Поднимаюсь и поспешно ухожу, хотя и боюсь поворачиваться к ней спиной. Слышу, как она кричит мне вслед «тварь!» — как будто одной угрозы убийством недостаточно.
