Сэйди
С этим домом что-то не так. Что-то в нем не дает мне покоя, тревожит. Не пойму, в чем дело. С виду — сплошная идиллия. Опоясывающая дом крытая веранда. Симметричные ряды окон радуют глаз. Улица тоже очаровательна: под уклон, с аллеями деревьев и такими же красивыми, ухоженными домами.
На первый взгляд, тут нет ничего такого, что может не понравиться. Но я-то знаю, что не сто́ит судить по первому впечатлению. Да и денек выдался серым — под цвет фасада. Свети сейчас солнце, я, возможно, не беспокоилась бы.
— Вот этот, — говорю я, указывая на коттедж: точь-в-точь как на фотографии, переданной исполнителем завещания. На прошлой неделе Уилл, мой муж, слетал в Портленд — подготовить все необходимые документы — и вернулся, чтобы мы смогли вместе поехать сюда. Он еще не успел осмотреть наследство.
Машина останавливается посреди улицы. Мы дружно подаемся вперед, с любопытством разглядывая здание. Все молчат. Наконец Тейт бормочет, что дом просто огромный, картавя, как и большинство семилетних детей. Уилл смеется, обрадованный, что теперь не он один понимает: в переезде в штат Мэн есть свои плюсы.
На самом деле дом не такой уж и огромный, но по сравнению с кондо площадью тысяча двести квадратных футов он, конечно, выглядит великаном. Особенно если приплюсовать двор. До сих пор у нас не было собственного двора.
Уилл осторожно жмет на газ и сворачивает на подъездную дорожку. На парковке мы вылезаем — кто быстрее, кто медленнее, хотя собаки, разумеется, впереди всех — и разминаем ноги, радуясь, что долгая поездка подошла к концу. Здешний воздух отличается от привычного: он пропитан запахами влажной земли, океана и леса. Совсем не так, как в Чикаго. Тишина на улице жутковатая и тревожная: чем больше народу, тем безопаснее. Среди толпы вероятность ЧП меньше. Существует распространенное заблуждение, что сельская жизнь не так опасна, как городская. Но это если не учитывать, что в городах живет гораздо больше людей и что в сельской местности плоховато с медициной.
Уилл идет к крыльцу. Собаки несутся следом и обгоняют его. Чувствую обиду: в отличие от меня, муж здесь по своей воле. Он хочет поскорее зайти внутрь и осмотреться, и только у самого крыльца замечает, что я не иду следом.
— Всё в порядке?
Ничего не отвечаю, поскольку не уверена в этом.
Тейт с энтузиазмом бежит к отцу, а вот четырнадцатилетнему Отто явно не хочется идти в дом. У нас всегда были схожие привычки и вкусы.
— Сэйди, — теперь Уилл спрашивает по-другому, — ты идешь или нет?
Он говорит, что на улице холодно. А я и не заметила, потому что сосредоточилась на другом — например, на высоких деревьях, закрывающих солнечный свет. И на том, каким скользким и опасным, должно быть, становится уличный склон во время снегопада.
На пригорке, на своей лужайке, мужчина с граблями в руке. Он остановился и, кажется, наблюдает за мной. Я машу ему по-соседски, но мужчина не машет в ответ, а отворачивается и продолжает работу. Смотрю на Уилла. Он молчит, хотя точно должен был заметить незнакомца.
— Идем, зайдем внутрь, — зовет он.
Поворачивается и поднимается по ступенькам — Тейт за ним, — останавливается у входной двери, вытаскивает из кармана ключи. Стучит, но не ждет, когда его впустят, — отпирает и распахивает дверь. Отто тоже идет к дому. Я за ним: не хочу оставаться одна на улице.
Дом старый: панели из красного дерева, тяжелые шторы, оловянные потолки и выкрашенные в цвета леса — коричневый и зеленый — стены. Пахнет плесенью. Темно и мрачно.
Мы толпимся в прихожей и оценивающе рассматриваем обстановку. Планировка первого этажа классическая, с изолированными комнатами. Все кажется каким-то казенным, неприветливым.
Я отвлекаюсь, разглядывая изогнутые ножки обеденного стола. Стоящий на нем потускневший канделябр. Пожелтевшую обивку стульев. И не вижу ее, стоящую наверху, на лестничной площадке. Если б краем глаза я не уловила какое-то движение, то, возможно, так ее и не заметила бы.
Она — угрюмая худощавая девушка во всем черном. Черные джинсы, черная футболка с белой надписью, гласящей: «Хочу сдохнуть». Ноги босые. Темные длинные волосы с косой челкой. Глаза густо подведены. В носу пирсинг. Кожа бледная, как у привидения.
Тейт тоже замечает ее, перебегает от Уилла ко мне и прячется, уткнувшись лицом в мою спину. Обычно он не пуглив. Я тоже, но сейчас отчетливо чувствую, как волосы на затылке встают дыбом.
— Привет, — неуверенно здороваюсь я.
Уилл смотрит на нее, называет по имени и поднимается по ступенькам, которые скрипят под его ногами, словно протестуя против нашего прибытия.
— Имоджен… — Он широко разводит руки, наверное, ожидая, что девушка позволит заключить себя в объятия. Но она этого не делает, потому что ей шестнадцать и перед ней едва знакомый мужчина. Что ж, нельзя винить ее за такую недоверчивость. И все же задумчивая меланхоличная девушка совсем не вяжется с тем образом, который возник у меня в голове после того, как нам сообщили о передаче опекунства над ребенком.
Ее голос тих и полон яда. Это действует на нервы посильнее крика:
— Отвали на хрен.
Она сердито смотрит вниз. Я непроизвольно тянусь прикрыть уши Тейта. Уилл застывает на месте, опустив руки. Он уже видел ее: на прошлой неделе, когда приезжал подписать документы. Именно тогда он официально стал опекуном. Они договорились, что Имоджен поживет у подруги до тех пор, пока мы не переедем сюда.
— Ну и на хрена вы приперлись?
Уилл пытается ответить, что все просто: если б не мы, ее, скорее всего, передали бы в приемную семью, пока ей не исполнится восемнадцать. Конечно, если бы не предоставили самой себе, что маловероятно. Но это не тот ответ, который устраивает Имоджен. Она молча скрывается в одной из комнат второго этажа. Уилл собирается идти следом, но я вмешиваюсь:
— Дай ей время.
Он слушается.
Имоджен идет в комплекте с домом. Ей шестнадцать, она практически самостоятельна. По крайней мере, так я пыталась аргументировать это — конечно же, у девушки есть подруги или знакомые, у которых можно пожить до совершеннолетия, — но муж сказал «нет». После смерти Элис у Имоджен не осталось родных, кроме нас.
Но эта девушка совсем не похожа на фотографию беспечной веснушчатой шестилетней девочки. Она сильно изменилась. Время обошлось с ней сурово.
— Ей нужна семья, — сказал Уилл всего несколько дней назад… хотя кажется, что прошли недели. — Семья, которая будет ее любить. Заботиться о ней. Она совсем одна.
При мысли об осиротевшем ребенке, совершенно одиноком в этом чужом мире, во мне проснулся материнский инстинкт.
Я не хотела ехать сюда. Настаивала: пусть лучше Имоджен переберется к нам. Но, с учетом множества других обстоятельств, нам все-таки пришлось приехать.
И теперь я в который раз спрашиваю себя: какие катастрофические последствия ждут нашу семью из-за этих перемен? Уж явно не «начало с чистого листа», в которое так оптимистично верит Уилл.
