Первый ученик искусного Вальвиля
Где вы, лета забавы молодой?
Александр Пушкин
Любимые потехи
Шахматы и шашки – развлечения интеллектуальные – отличная гимнастика для мозга. Не чужды были Пушкину и физические занятия, укреплявшие мышцы. Он следовал завету древних: «В здоровом теле здоровый дух», внушенному ещё с лицейской скамьи. На латыни, древнем языке автора афоризма, завет звучал так: «Mens sana in corpore sano».
Хотя у его творца, римлянина Ювенала, наставление в переводе читалось несколько иначе:
Надо молить, чтобы ум был здравым в теле здоровом.
Бодрого духа проси, что не знает страха пред смертью,
Что почитает за дар природы предел своей жизни…
Истинно римское толкование жизни и смерти. И вечное стремление к гармонии.
Видимо, не раз повторяли наставники своим воспитанникам-лицеистам то древнее изречение. В строгом лицейском распорядке достало места и гимнастике, и фехтованию. Воспоминания о тех младенческих забавах не изгладились из памяти поэта.
Не правда ли? вы помните то поле,
Друзья мои, где в прежни дни, весной,
Оставя класс, играли мы на воле
И тешились отважною борьбой…
«Всё научное он (Пушкин) считал ни во что, – полагал Иван Пущин, – и как будто желал только доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья и прочее. В этом даже участвовало его самолюбие…»
Летом, вместе с учителями, лицеисты совершали дальние прогулки по окрестностям. «Зимой для развлечения ездили на нескольких тройках за город, завтракать или пить чай в праздничные дни; в саду, на пруду, катались с горы на коньках…» – всё сохранили «Записки о Пушкине», много позже написанные его первым и бесценным другом.
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета,
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лёд.
Лицейский товарищ поэта Александр Горчаков, в будущем министр иностранных дел, канцлер и светлейший князь, упоминал о «новом виде развлечений» лицеистов. В зиму 1816 года те катались на коньках, «окрылив ноги железом». Замечая, что именно так говаривал Пушкин.
Как весело, обув железом острым ноги,
Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!
А зимних праздников блестящие тревоги?..
В цепкой детской памяти князя Павла Вяземского запечатлелся эпизод, виденный им в отеческом Остафьеве: «Я живо помню, как во время семейного вечернего чая он (Пушкин) расхаживал по комнате, не то плавая, не то как бы катаясь на коньках…»
Стоял декабрь 1830 года, и так хотелось поэту, сбросив все предсвадебные хлопоты и тревоги, подобно ветру промчаться на коньках. Не по «модному паркету», нет, – по ледяному речному зеркалу.
Наездник Пушкин
В расписании Лицея значилось обязательное обучение верховой езде. Её искусство лицеисты постигали в гусарском манеже, «на лошадях запасного эскадрона». Как пригодились в будущем Пушкину те уроки! Верховая езда стала для него жизненно необходимой – и для отдохновения, и в долгих странствиях.
В Кишинёве двадцатилетний Пушкин с упоением предавался верховой езде, и, как вспоминали, «бывали дни, когда он почти не слезал с лошади…». Верхом довелось поэту преодолевать коварные горные тропы. Во время своего незабываемого путешествия в Арзрум Пушкину пришлось однажды участвовать в деле, в конной атаке… В лагере под Саган-лу, услышав о появлении турок, он поскакал к месту перестрелки. Подхватив казачью пику, бросился с нею на неприятеля… И стал свидетелем страшных следствий войны: видел он первого убитого – обезглавленный труп казака, и множество раненых – от рядового до генерала Остен-Сакена.
«Турки бежали; казаки стегали нагайками пушки, брошенные на дороге… Первые в преследовании были наши татарские полки, коих лошади отличаются быстротою и силою. Лошадь моя, закусив удила, от них не отставала…»
Тогда поэта вынес из пекла сражения резвый дончак, конь донской породы. «Казачья лошадь характеризуется горбатой головой, тонкой и длинной шеей, прямой и сильной спиной… длинными и сухими ногами». Вывод, сделанный знатоками по известному рисунку, где поэт представил себя верхом на поджаром скакуне, в бурке и с пикой в руке, – не противоречит старому описанию породы.
Ох, как пригодились Пушкину далёкие уроки в Царском Селе, в гусарском манеже…
Лицеистам, в их числе и будущему поэту, несказанно повезло – ведь их учителем фехтования был сам Александр Вальвиль, искусный фехтовальщик и автор труда «Рассуждение о искусстве владеть шпагою». Пушкин прекрасно усвоил те уроки, «считаясь чуть ли не первым учеником известного фехтовального учителя Вальвиля». Уроки обычно давались по средам и субботам, иногда заменяясь танцевальными.
Суждение Анненкова подкреплено документально – аттестатом, что был вручён в июле 1817-го выпускнику Царскосельского лицея Александру Пушкину: «…В течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи… в российской и французской словесности, а также в фехтовании превосходные…»
Владел Пушкин и азами бокса. Возможно, обучился им вскоре после выхода из Лицея, когда коротал весёлые часы с бравыми гусарами и кавалергардами. Да, модное то единоборство – бить не с маху, по-русски, а «тычком» – вместе с постулатами дендизма пришло из Туманного Альбиона.
Позже уже сам Пушкин обучал боксёрским приёмам сына приятеля, юного Павлушу Вяземского. Повзрослев, князь Павел не забыл тех уроков: «В 1827 году Пушкин учил меня боксировать по-английски, и я так пристрастился к этому упражнению, что на детских балах вызывал желающих и нежелающих боксировать».
В Михайловском поэт, отличный стрелок, ежедневно упражнялся в меткости стрельбы. Благодаря памяти Алексея Вульфа осталось тому свидетельство: «Пушкин <…> говаривал, что он ужасно сожалеет, что не одарён физическою силой, чтобы делать, например, такие подвиги, как английский поэт, который, как известно, переплыл Геллеспонт. А чтобы сравняться с Байроном в меткости стрельбы, Пушкин вместе со мною сажал пули в звезду над нашими воротами».
Пушкин был вынослив в ходьбе. Вспомнить хотя бы, как в Одессе поэт, безумно влюблённый в «негоциантку молодую» Амалию Ризнич, дабы унять приступ дикой ревности, пробежал «пять вёрст с обнажённой головой, под палящим солнцем». А его прогулки с железной палкой фунтов на десять?
«Охотник до купанья»
«Физическая организация молодого Пушкина, крепкая, мускулистая и гибкая, была чрезвычайно развита гимнастическими упражнениями, – полагал Павел Анненков – Он славился как неутомимый ходок пешком, страстный охотник до купанья, до езды верхом и отлично дрался на эспадронах…»
Как бурно оживает под пером Языкова радость купания в Сороти с другом-поэтом!
Туда, туда, друзья мои!
На скат горы, на брег зелёный,
Где дремлют Сороти студёной
Гостеприимные струи;
Одежду прочь! перед челом
Протянем руки удалые.
И бух! – блистательным дождём
Взлетают брызги водяные!
Какая сильная волна!
Какая свежесть и прохлада!
Как сладострастна, как нежна
Меня обнявшая наяда!
Дворовый сельца Михайловского и кучер Пушкина Пётр Парфёнов имел своё суждение на ту барскую прихоть: «Плавать – плавал, да не любил долго в воде оставаться. Бросится, уйдёт вглубь – и назад. Утром встанет, войдёт в баню, прошибёт кулаком лёд в ванне, сядет, окатится – да и назад».
К слову, Пушкин рассекал водную гладь Сороти брассом! И опять тому подтверждение. Простодушный рассказ двух братьев-петербуржцев, встретивших раз Пушкина и Вяземского в общественной купальне на Неве: там-то прославленный поэт учил братьев не барахтаться, а плавать «по-лягушачьи».
В той заметке ещё и характер Пушкина, его отзывчивость, а не только умение плавать стилем брасс, – правда, тогда в России он не имел того звучного французского названия, а назывался «плаванием по-лягушачьи». Необычный «лягушачий удар» ногами стал применяться пловцами лишь в начале XIX века.
Далеко не все из друзей и знакомцев поэта умели плавать. Пушкин, убеждая Нащокина быть смелее в решении домашних неурядиц, предлагает ему «сделать то, о чём и не осмелился бы подумать в трезвом виде; как некогда пьяный переплыл ты реку, не умея плавать». Даёт другу совет: «Нынешнее дело на то же похоже – сыми рубашку, перекрестись и бух с берега…»
Пётр Плетнёв, профессор Петербургского университета, ближайший друг и издатель поэта, вспоминал: «Он (Пушкин) каждое утро отправлялся в какой-нибудь архив, выигрывая прогулку возвращением оттуда к позднему своему обеду. Даже летом, с дачи, он ходил пешком для продолжения своих занятий… Летнее купание было в числе самых любимых его привычек, от чего не отставал он до глубокой осени, освежая тем физические силы».
Отдавая дань закалке, жаловал Пушкин не только «ледяную купель» в Михайловском, но и жаркую русскую баню в Москве.
«Забыла упомянуть ещё о том, – говорила Вера Нащокина, – что поэт очень любил московские бани и во всякий свой приезд в Москву они вдвоем с Павлом Воиновичем брали большой номер с двумя полками и подолгу парились в нём. Они, как объяснили потом, лёжа там, предавались самой задушевной беседе, в полной уверенности, что уже там их никто не подслушает».
Московские бани, в отличие от римских терм, Пушкин не воспел. Зато старинные бани в Тифлисе удостоились его восторгов. В столице Грузии поэта ждал поистине жаркий приём в тифлисских банях, где дивился он искусству местного банщика: «Гассан… начал с того, что разложил меня на тёплом каменном полу; после чего начал он ломать мне члены, вытягивать составы, бить меня сильно кулаком; я не чувствовал ни малейшей боли, но удивительное облегчение. (Азиатские банщики приходят иногда в восторг, вспрыгивают вам на плечи, скользят ногами по бедрам и пляшут по спине вприсядку…). После сего долго тёр он меня шерстяною рукавицей и, сильно оплескав тёплой водою, стал умывать намыленным полотняным пузырём. Ощущение неизъяснимое: горячее мыло обливает вас как воздух!»
Пушкин буквально обессмертил восточные бани доверенными бумаге яркими впечатлениями, непривычными для русского человека. Да так, что уже в наши дни в Тбилиси, у входа в старые бани красуется мемориальная доска с выбитыми на ней словами: «Отроду не встречал я… ничего роскошнее тифлисских бань». Указан и памятный для Пушкина день: «27 мая 1829 г.»
Такой памятный «подарок» устроил поэт в тридцатилетний свой юбилей, что накануне шумно и весело отпраздновали тифлисцы.
«Мускул – крыла»
Сколь много мозаичных впечатлений, суждений, заметок сложилось в единый пазл: Пушкин был крепко и красиво сложен, имея мускулатуру атлета!
Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,
Строен, легок и могуч, – тешится быстрой игрой!
Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,
Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.
Стихотворение «На статую играющего в свайку», восходящее к спортивным играм древности и к античным певцам – Гомеру, Алкману, Пиндару, – их воспевшим. Вот и другое, сходное творение – «На статую играющего в бабки»:
Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено
Бодро опёрся, другой поднял меткую кость.
Вот уж прицелился… прочь! раздайся, народ любопытный,
Врозь расступись; не мешай русской удалой игре.
Оба посвящения явлены впечатлением от выставки в Академии художеств, что вместе с красавицей-женой поэт посетил осенью 1836-го.
Первое – дань искусству скульптора Логановского, второе – скульптора Пименова. Давным-давно теми же старинными играми в свайку и бабки тешился и сам поэт с друзьями-лицеистами…
«Укрепи мышцы твои на великий подвиг». Это – Василий Жуковский молодому Пушкину.
То – серафима
Сила – была:
Несокрушимый
Мускул – крыла.
Это – Марина Цветаева, сумевшая вывести простую и ёмкую формулу: «Пушкин – мускул»!
Как созвучны голоса этих двух столь непохожих поэтов, да ещё разделённых столетием!
