Адаптация
Как из просто члена сделать полезного члена общества. Вот этим они тут занимаются. Хотя по-моему они посильно воруют деньги. Как везде. Кормовые, вещевые, медицинские, как там у них это по графам гоняют.
На женской половине стоит несколько швейных машинок, там строчат рукавицы и тапочки. Нормальная зона. Стены зеленые, на полу линолеум, на окнах решетки. Разговор только матом, все идеалы давно рухнули, что называется. Как услышишь — сразу рождается желание свалить отсюда. Но рано. Сами выгонят.
А нам дают бушлаты — опять же последнего срока армейские — и вдохновляют на строительство кирпичной пристройки. Ну чего, тоже нормальная зона. Никто не переламывается. Потихоньку таскают кирпичи, потихоньку крутят лопату в растворе, потихоньку кладут и каждый ряд проверяют отвесом. Вот достроим, развалится все на хрен и завалит нашего же брата. Я первый день — смолю и к стенке становлю.
Мне Седой объяснял: есть люди, которые нормально жить и работать не могут. Психология у них такая. Они по жизни бродяги, и социальные условия не при чем. Хоть об стену разбейся — не будут они работать. Ну, как цыгане, к примеру. Я его, помню, спросил: а чего ж это мы все до поры до времени нормально работали, и совершенно никто с детства не собирался бомжевать? Он сказал: с детства в колею попали, воспитание, окружение, трудно выскочить. Но уж если бомж из нормальной колеи выскочил — хрен он туда вернется, можешь даже не стараться.
Прав он, скажу я вам. Не будет бомж работать, разве что на зоне. Кто воли распробовал — ничего больше делать не захочет.
Суп, кстати, на обед вполне съедобный. Не сильно жирный, прямо скажем, но съедобный. Единственно что — невозможно понять из чего. Типа сборной баланды. Да, припахивает половой тряпкой. Но это фирменный привкус, тут ничего не поделаешь.
А вместо ужина пригласили меня в стоматологический кабинет. Врач, как я понимаю, у них на договоре и приезжает после основной работы. Вполне милая тетка. Сдобная такая, вся очень чистая.
— Слушайте, — говорю, — я все давно проходил. Пломбы ваши вывалятся через неделю. Зубы вы дерете на экономии наркоза. Запишите мне что хотите и отпустите с миром, а?
Ошибка в том, что я улыбаюсь женщине как крутой обаяшка, а появляется оскал на битой бомжовской харе. И это несоответствие мешает им проникнуться симпатией ко мне.
— Замолчал и открыл рот, — приказала милая тетка. — Долго мучить не буду, не трясись. Вот сюда, — потыкала зондом, — одну пломбу, и этот шпенек, — постучала зондом, — сейчас удалю.
Я могу встать и уйти, но тогда меня сразу выгонят. А я хочу передохнуть тут немного.
— Сейчас сделаю укол, не бойся, больно не будет.
Пока она сверлила, у меня правая половина губ занемела. Так что вынула она мое гнилье без малейших ощущений. Ладно, спасибо.
А наутро отвечал я на вопросы в канцелярии: где когда родился, образование, при каких обстоятельствах утерял документы. И по образцу заполнял анкету и писал заявление на паспорт и на временную справку вместо него. У них сбоку два стола, нас таких трое каракули выводили. А вот служащий этот был, канцелярист — ох же сучок, ох же и сучонок! Молоденький, лет двадцать с небольшим, тщедушненький, костюмчик дешевенький, галстучек паршивенький, явно на нищую зарплату концы сводит. И спесив — аж на губах кипит! Смотрит мимо глаз, говорит в сторону, фразы не оканчивает — чтоб ты его переспросил подобострастно, а он на тебя презрительно цыкнул. Начальник он здесь, ты понял?
— Сынок, — говорю ему ласково, — а пошел бы ты на, и в горлышко тебе, чтоб голова не болталась, а то шейка тонкая. Ты че злой — девки не дают? Так таким и не дадут, они веселых любят, а ты себя онанизмом истощаешь, верно же?
Ребята не гогочут. Ни фига меня не поддержали. Мимо смотрят. Ну холопское семя.
А он — Вадим Сергеевич, ты понял, тля? — даже в лице не изменялся. Дверь открыл и спокойно в коридор сказал:
— Никита, здесь пациент буйный, на оскорбления перешел.
А было Никите лет за тридцать, и сложением был он кубик. Стрижка короткая, а на лице — сдерживаемая злоба. Тоже зол на жизнь свою скудную. Вообще среди социальных работников, я давно заметил, много злых людей. Я понимаю: их жизнь задолбала, зарплаты нищие, начальство сволочи, работы не продохнуть, ублаготворяй шваль разную — и вот на этой швали, на нас то есть, они отыгрываются. Подальше, подальше от них, да поскорее!
Заклещил меня Никита двумя пальцами за шею сзади, под затылок, железные пальцы, и завел за уголок коридора. И там дал по затылку так, что сразу в башке зазвенело. А второй раз въехал под дых, я сложился и сел, перестал дышать.
Не потянуть мне против него, он молодой и здоровый. А дам я ему с левой раз и с правой раз (если попаду) — отметелят меня хором где надо, тут все здоровье и останется. Спишут — как два пальца об асфальт.
— Ша, — говорю, — начальник, спасибо, все понял.
Понял я, что уходить надо быстро. И без осложнений. Извинился, заполнил анкеточки, написал, подписал.
А что там еще подписал? Что в первый вторник каждого месяца буду являться на освидетельствование, а также для получения документов и устройства на работу. Они же не могут всех бомжей держать, пока на них все проверки завершатся и документы поступят. Оформляют — и отпускают. Тем более им оборачиваемость койко-мест, или как там у них, тоже нужна. Чем больше бомжей пропустят и облагодетельствуют — тем лучше работают. И больше денег осваивают, ага.
Выдали мне назавтра еще с пятерыми такими же гуманитарную одежду — вроде бывшей моей, но чистую — и пошел я на волю. Попрощался вежливо, поблагодарил, — ну их на фиг с их прихватами.
И верите ли? — вроде вышел-то в никуда, а чувство такое, что домой возвращаюсь. Собачья жизнь — это не когда ночевать негде. Собачья жизнь — это когда в любой миг тебя обидеть и нагнуть могут, и ничего ты не сделаешь.
