Спасите наши души
А здесь мы на воле — внизу, а не там. Высоцкий был гений во всех смыслах.
Все счастливые люди счастливы по-разному, все несчастные несчастны одинаково. Как-то так начиналась, кажется, какая-то знаменитая книга. А может, и не так. Какая нам хрен сейчас разница.
Можно было бы много рассказать о каждом, кто спустился к нам сюда на дно. Интересный был бы такой роман — «На дне». Народу — не протолкнуться.
Вот этого обманом выписали из квартиры. Вот эту выгнали дети. Вот этот вообще с детства детдомовский. Этот залетел по дуре на зону, а потом нигде не хотели брать на работу. А этот был блатным, но спился, опустился, а может, ему все потроха отбили в ментовке, а может и кореша, и теперь он доживает остаток, ждет спокойно конца. А этот вообще был кандидатом наук! А это товарищ прапорщик, знакомьтесь (прапорщики почему-то пьют ужаснее всех). Но общее у всех одно. Сломанные люди.
Но не бывшие, нет! Может здесь, на воле, когда опускаться уже некуда и бояться нечего, истинная сущность в человеке и проявляется! На изломе-то оно все нутро виднее, кто из чего сделан.
Человек ломается совсем не так, как себе представляют. Представляют: крак, и хребет с треском ломается, как ветка, и тогда человек сломан. Глупости.
Ломание человека происходит постепенно и обычно незаметно ему самому. Это не ломание — это жизнь его постепенно гнет. Сначала исподволь, вообще непонятно: копится внутренняя усталость, бессилие, безнадежность. Как бы это сказать: агрессия постепенно выдыхается и сменяется равнодушием и смирением. Все меньше сил противостоять обстоятельствам. Препятствия вселяют тревогу и тоску, их хочешь избежать. Работать все мучительнее. Даже в выходные делать что-то по дому мучительно. А лежать и ничего не делать — прекрасно; отрадно; хорошо.
В чем сила, брат? А сила в самой силе, брат. Вот хочешь и можешь ты что-то сделать — значит, сильный. А не хочешь и не можешь — значит, нет в тебе силы; значит, слабый. И когда кончаются в тебе силы — хана тебе, мальчик. Любой ветерок тебя из хилой почвы выдернет и понесет куда захочет. И в результате принесет на помойку. Милости прошу к нашему шалашу.
Не помню, у кого был гениальный рассказ: мальчик (в XIX веке, что ли) с восьми лет работал, помогал кормить семью, надрывался. А в шестнадцать лет вдруг почувствовал однажды утром, что силы кончились, и долг перед семьей кончился, и любовь кончилась: послал он родную семью на хрен, спокойно так, и ушел бомжевать куда глаза глядят.
У любого человека есть своя жизненная программа. Он обычно про это не знает, а она есть. И сил ему в жизни отпущено ровно на эту программу. А уж это у всех по-разному, кому сколько отмерено. И вот бывает человек пашет, как конь, рвет пуп, ломает горб, преодолевает препятствия как танк — и вдруг р-раз! кр-рак! — и сломалась пружина. Выполнил свою программу. Надорвался. Слишком круто свой путь таранил. И больше он ничего не может. Жизнь еще продолжается, а судьба уже кончилась.
Ему-то кажется, что это он просто не хочет. Расхотел. А захотел бы — так смог. Ничего подобного! Это он НЕ МОЖЕТ. А нежелание — это просто выражение его неможения. Он-то себе объясняет, что это воля у него слабая, характера не хватает, лень одолела: а захотел бы — так смог, конечно. А потом начинает себе объяснять, что не нужны ему эти все карьеры и успехи, презирает он их, все там грызутся, готовы друг друга предать, продохнуть от работы некогда, а от нее кони дохнут, от работы, шла б она на хрен. Человеку не много надо: поесть, выпить, поспать в тепле, с друзьями поговорить. И незачем мучиться.
Бомж — это наш русский Будда. Не делай ничего, довольствуйся минимальным, получай удовольствие просто от жизни. Так Седой однажды сказал. Он любит философствовать. Я спросил: ага, а если в Париже бродяги под мостами живут и ни хрена не делают — так это французские Будды? А в Лондоне при Оливере Твисте жили английские Будды? Он подумал и сказал, что я прав. Мы заграницу ни хрена не знаем, поэтому все, что не соответствует порядку и здравому смыслу, считаем типично русским. А на самом деле везде люди одинаковы. Хотя, конечно, африканца с эскимосом равнять нельзя.
А я себе представляю огромный аквариум. И в нем происходит кишение планктона. Планктон стремится наверх, но там всем места не хватает, поэтому эти микроорганизмы толкаются, борются, и самые сильные оказываются наверху. А послабее — под ними. Все кишат вверх-вниз и по сторонам, но чем сильнее эти микропупки, тем более верхний слой занимают. А чем слабее, чем меньше активность — тем ниже.
И вот некоторые частички, затолканные другими, может и не очень сильно, но вдруг перестают барахтаться и толкаться и медленно осаживаются на дно. Они даже разного цвета и размера в той пестрой кутерьме, и у них общего только то, что они прекращают всякую активность. Но живые.
На дне плохо. Света мало, кислорода в воде мало, пища — отбросы жизни более здоровых частичек. Но жить можно. Наверху без большого расхода сил не выживешь — а здесь можно. Очень экономичный режим. И безопасный. Ты никому не нужен, только сильному не лезь под ноги.
И постепенно эти донные частички делаются серенькими и одинаковыми. А были очень разными, и каждая опускалась сюда из своего слоя и своим витиеватым путем — но вел путь вниз. То есть болтались по-разному, но утонули одинаково.
Человек — это винтик государственной машины: ага, гнали моей маме такую пургу, рассказывала. Винтики из нашего человека, как из дерьма пуля. Не верите — полюбуйтесь на машину.
Мы свободны, но есть примечание. Свобода здесь как тюрьма: не важно, кем ты был на воле, важно, чего ты стоишь здесь и как себя поставишь.
