Белинский
— Чего разорался, — недовольно сипит он. Сипит-то он сипит, но как выпьет и разойдется — такие речи произносит, не то соловей, не то соловей-разбойник. И все на литературу сворачивает. Он и был учителем литературы. Пока его один родитель в ухо не наладил — за двоечника. Не то колотуха у родителя была поставлена, не то уши у наших литераторов слабые и не слышат они предупреждений судьбы. Родитель его год предупреждал. А после въехал. И половина мозга у Белинского вылетела из противоположного уха. Теперь он с нами. Для нашей жизни любой половины мозга вполне достаточно.
— А угадай-ка, что это: в одно ухо влетает, в другое вылетает?
Намек его злит: всплакнет или укусит.
— Лом!.. — наставительно говорю я, он не выдерживает и хохочет вместе со мной, брызгая сквозь редкие коричневые зубы. Диковатое это зрелище — хохочущие середь людей бомжи. Энергия у нас не та, разве что на жиденькое гыгыканье хватает. Смех требует молодости, здоровья; и благополучия. Смех — это показатель общего счастья человека, а вернее даже — его жизненной перспективы.
Я заметил уже года как два или сколько-то там: вообще я отупел в поряде, и думаю о чем-то редко. Чаще или тошно, или заботы решить: выпить надо, голод как-то утолить, согреться в холод, от дождя вовремя в нору залезть или потом сушиться. Шмотки, опять же, нормальные иметь. И на глаза особо не лезть — в дезах злые суки грозят, дворники палкой метлы по голове целят, суки, матерят что мы везде ссым и срем и помойки из баков раскидываем. И жильцы случаются садисты, в лютый мороз из подъезда гонят несчастного, которому зайти некуда оказалось, наших сколько зимой мерзнет. А уснул днем на скамеечке, куда мент по дурости зашел — возьмет да оттянет дубинкой по почкам. А почки и так еле фурычут, отбить их нечего делать, и умирают потом ребята.
А вот когда выпил в меру, и живот насытил, и не болит ничего, и погода хорошая, теплая, и заботы не грызут, — тогда счастье. И размышляешь о жизни. Неожиданно всплывают в голове знания, когда-то туда попавшие.
— В Грецию надо перебираться, — втолковывает мне Белинский (он беспрерывно болтает свое), ведя узкими дворами вдоль заборов в свой сарай. Забытая сараюшка, не снесли почему-то. Со скрипом отходит снизу край доски вместе с гвоздем, и мы лезем сквозь щель в его «библиотеку». Он сюда сволок деревянные поддоны от супермаркета, и пластмассовые ящики (тару от бутылок) составил на них рядами — боком, типа стеллажей. Ящики громоздились салатовые и голубые. И там у него книги. Много, разные, некоторые совсем как новые. Сейчас много книг выбрасывают. Особенно если кто умер, их среди старья и ремонтных обломков прямо в эти мусорные контейнеры, такие вроде кузовов для самосвалов, прямо по рукавам из окон ссыпают. А иногда оставляют аккуратно рядом с подъездами. Старушки у рынка их по десять-двадцать рублей продают.
Подобранную на остановке «Месть вора» Евгения Сухова Белинский аккуратно поставил рядом с Чингизом Абдуллаевым. Русские боевики, значит.
Он рехнутый, Белинский, книг от жизни не отличает. Говорит нормально, и вдруг — раз! — несет ересь нездешнюю, и смотрит при этом чистыми глазами. Чистая шизофрения. Замели бы в дурку, да там своих девать некуда. В дурке быстро превращают всех в овощей, и они гниют на койках в своих лужах, дожидаясь близкого кладбища.
— Карательная психиатрия! — неожиданно выскакивает из меня, и мы с Белинским удивленно смотрим друг на друга.
— Греция — родина Диогена, — недовольно продолжает прерванный Белинский. — Теплый климат и плодородная почва позволяют человеку пускать больше энергии на умственные процессы. Обилие пищи снижает уровень агрессии, люди там толерантнее. Греки чтят своих предков, и если мы поселимся в бочках, к нам будут хорошо относиться. Не говоря уже о том, что гений русской литературы Антон Павлович Чехов написал, что в Греции все есть. А он был очень реалистичен в деталях!
— А он не написал, как туда проехать?
— Нет. Он учил географию по учебнику. А ты?
— Что — я?
— Ты — учил географию по учебнику? В школе? Не отвечай — я угадаю! Если нет — или ты болел, или тебя украли цыгане и заставили просить милостыню. Как мало мы знаем друг о друге!.. — сокрушенно поник Белинский.
— Однажды я уже это слышал от фээсбэшника, — сказал я.
Белинский снял с полки, в смысле вытащил из ящика «Атлас мира» и раскрыл политическую карту Европы.
— Через Киев в Кишинев… — вел он ногтем, — Бухарест, София. А дальше — Греция.
— Через Киев нельзя, — предупредил я. — Там сейчас фашистская хунта.
— Когда?! — подпрыгнул Белинский. — Какая?!
— Ты что, дурак? Которая совершила кровавый переворот.
— Ужас какой… — прошептал он. — Тогда… мы пойдем через Полтаву и Черкассы. В Полтаве жил Гоголь, там нет фашистской хунты.
— Есть, — сказал я.
— Откуда?
— Из Киева.
— А… зачем она там?..
— Чтобы совершить кровавый переворот, — предположил я.
— Тогда… через Харьков и Львов.
— Там тоже хунта.
— Я не понимаю. Она что, везде? И давно? Сколько уже?
— Сколько надо, столько и хунта.
— А… у нас?.. — со страхом спросил Белинский.
— При чем тут мы? У нас, слава Богу, демократия.
— Ф-фух… — облегченно выдохнул он. — А то я уже испугался.
