Глава 34. Лобовая атака
Ты, брат, не представляешь, сколько зла накопилось в народе! Сколько же лет, да что лет – сколько десятилетий они над нами издевались! Это мы же их кормили, поили, обували-одевали, дома им строили, дороги, чтоб они ездили – и с нас же они драли налоги на бездельников и паразитов всех цветов радуги, с нас три шкуры драли, ты понял, на содержание швали со всех концов света. И нас же, суки бесполезные, еще презирали. Что думаем не как они. Ты негру слово против сказать не смей, гомосеку слова сказать не смей, против их социалистического равенства слова сказать не смей! Молчи и паши, значит. А сдохнешь – так это твоя проблема.
Но вот тут они просчитались. Верх всегда останется за тем, у кого дух крепче. А у нас все крепче, ты понял? И дух, и хуй, и кулак. И характер соответственно. Насадим на кол – не жалуйся.
Ты извини, брат, что я тебя этим достаю. Может, и правду на этом крыша немного съехала. Так это не у меня одного…
А-а-а, сколько мы об этом мечтали! И наконец мы это сделали. Главное в жизни что? Главное – воплотить свои мечты в жизнь. Плотью сделать свою мечту и вогнать ее в плоть жизни. Ну уж мы вогнали! Встречная скорость миль под двести. В лепешку! Никаким автогеном не разрежешь, ножичком от мятой жести не отскребешь.
Давно мы знали, что дело там нечисто. Ох нечисто. Не то слово, пацаны! Эти орлы наработали себе не на электрический стул – на целый дворец они наработали, меблированный электрическими стульями! А выражаясь гнусным языком политкорректности и гуманизма – по сотне пожизненных на брата, без всякого права на досрочное. Но гуманизм, ребята, остался там, за дальним поворотом, скрылся в ночи, где отгорели пожары, отзвенели крики, отгремели выстрелы – а мы с вами обнаружили себя утром здесь, в беспощадном свете не солнца и не правды, а Страшного Суда. Настало воздаяние каждому за грехи его.
Избрал Господь нас орудием своим для воздаяния гадам, которые высились над равниной гадов помельче, и уж мы им воздали. Мы услышали священный зов в душах своих и узрели свет Ада в сердце своем. Пастор в то воскресенье верно сказал, мы все это чувствовали. Но воздали не то что даже справедливо – милостиво воздали, красиво даже, по-американски, в общем.
Мы за этими двумя парочками долго следили, самыми ехиднами ядовитыми. У нас отдел электронной разведки хороший был. Там были ребята из Сан-Хосе, и двое еще из Пало-Альто, они от погромов сбежали, в Стэнфорде там вообще студенты стали всех белых убивать, кто в Черную Партию не записался. Так что они настрой имели правильный, пока не выследили всех – не успокоились. И защиты вскрыли, и в навигацию вошли, все как полагается.
Клинтоны чаще всего сидели в своем доме под Вашингтоном. Шикарный северный пригород, парки, на Уайтхэвен-стрит там вообще рядом с ними британское посольство. Как же без британского посольства. Ведь бывший президент ебет там бывшего госсекретаря. Хотя завидовать тут нечему. Зато дом – в сплошном саду.
Мы туда отправили группу «Орегонских бобров». На обычном минивэне, в комбинезонах ремонтников. Один врубил отбойный молоток и стал вскрывать асфальт у края тротуара, а другие под этот грохот пристрелили охранника у входа, сняли трех других на территории и отключили камеры. Передатчик в фургоне заглушил сотовую связь, и несколько минут можно было работать спокойно.
Этих минут понадобилось не больше трех. Старую сучку взяли у бассейна. Она подняла голову из шезлонга, ей сказали, что лопнула водная магистраль и сейчас будет заливать, заткнули рот, замотали скотчем, как сосиску, сунули в синий ящик с надписью «Ремонтное Управление DC4 отдел» и отнесли в фургон. Думали, Билл в спальне дает минет студенточке, но он был в кабинете и надиктовывал мемуары на компьютер, клянусь – все врал, сука, и при этом лицо у него было такое важное, словно он расписывал Иисусу сценарий Второго Пришествия. Он увидел пистолет и как лапочка дал себя спеленать и погрузить.
А вторая группа «бобров» на двух «Хаммерах» заехала с ночи мимо дорог и на заброшенном участке ждала на связи. Когда фургон с грузом вышел на маршрут, они перехватили его в заранее арендованном гараже (еще несколько помещений мы приготовили для подстраховки на других направлениях, если придется удирать от погони в какую придется сторону). Груз перекинули в «Хаммер» с эмблемами и флажками Центрального Национального Союза Штатов – и дунули.
Нормально ушли. Никто не проверял и ничего не спрашивал. Кругом бардак, над крышей «Хаммера» пулеметчик за пулеметом торчит – да ну их на хрен, этих военных, едут – значит надо.
А Обама окопался на острове Мартас-Винъярд. Это в бывшем Массачусетсе, у побережья. У него там поместье акров тридцать, пляж, все дела, что ты. Помесь крепости с курортом.
Когда стемнело, «Пенсильванские доги» подъехали к узкому заливчику под Фолмутом, надули резинку и тихим ходом на моторе пошли к острову. Его обойти с другой стороны, к Эдгартаунскому пруду, это миль двадцать будет. В темноте пятерка захвата дошла до места, миновала сигнализацию, и когда стало светать – все и провернули.
Там двое охранников были, из Антифа, так потом, когда уходили, их повесили на баскетбольных кольцах у бассейна. Очень уж «доги» Антифа не любят. Командира потом за этот Голливуд понизили на два месяца. Хороший такой парнишка, кстати, Кларенс Суини. У него когда-то погромщики дом сожгли и сестренку убили.
Прислугу, конечно, пришлось нейтрализовать. Повар, садовник, две горничных. Что делать. А дети наверху даже не проснулись. Чистая работа.
А этих взяли в спальне, рассвет – самый сон, оглушили прямо в койке и упаковали.
Волочь их до берега и везти потом в резинке – это стремно. Мы заранее арендовали 407-й Белл, самый подходящий вертолет, расписали красными крестами под санитарный; заранее позаботились о заправке. Сел он на рассвете посреди луга перед домом, погрузили голубчиков, запрыгнули сами – и привет от звездного знамени! Обычное дело, с озабоченным стрекотом повезли какого-то инфарктника.
В старые времена поставили бы на уши всю страну и проверили каждую травинку, но старых времен давно нет, и наши милые супружеские пары приложили немало усилий, чтоб те благословенные старые времена кончились. Ну что ж… Создали новый мир? Теперь хлебайте в нем свой новый бесплатный суп.
Мы их специально подержали сутки в сарайчике. Помариновать. Как мясо для барбекю, чтоб мягче было. Утром и вечером – кусок хлеба и кружка воды. Туалет дважды в день – под кустом рядом. Пусть терпят и ссутся.
На второе утро стали выводить по одному на допрос. Интересно же посмотреть, как они себя вести будут. Палатка, стол, стул, напротив мы трое сидим, с краю секретарша на компьютере протокол печатает.
Сначала Билла привели, сел он, седенький уже, худенький, а все равно рыхленький какой-то. Гнилуха. Блять, кто нами правил!
– Ну что, – говорим, – это тебе не минет практиканткам давать? Не христиан бомбить в этой… в Европе, короче? Или, может, нас тоже найдут утром с пулями в затылке, а скажут – ограбление? Это ты, сука, начал страну разворовывать, саксофонист ебанный.
Сколько тебе платил Марк Рич, как ты показывал хуй Поле Джонс – нас не ебет. А главное – сколько трупов по твоей вине?
И тут Бенни Фрей откидывает кленку с травы под окошком палатки, и наш Билли-Саксофон видит инструменты: клещи там, ножовку, садовые ножницы и раскрытую опасную бритву. А рожа у Фрея, надо сказать, самая зверская. Щетина сизая, половины зубов нет, под распахнутой рубахой синий череп наколот. Как все ребята с такой внешность, нрава он самого мирного. Но пока молчит – страху наведет на шайку пиратов.
Фрей гнусно ухмыляется, показывая желтые осколки во рту, щелкает у ширинки садовым секатором и делает шаг к Биллу. Президент падает со стула в обморок.
– Бенни, – говорю я, – осторожней, дружище, у него сердце больное. А он нам еще нужен.
Спрыснули водой, связали снова, отнесли в тень под куст, Говард напротив сел, помповик на коленях.
Барак, надо сказать, О’Бама наш в ситуации, которая явно хорошим не пахнет, резко утерял свою обычную развязную наглость. Неким образом лицо его приобрело угодливое выражение, и даже поза, как он сидел на складном стульчике, выглядела угодливо.
– К тебе, парень, особые претензии – посочувствовал я – Это ты раздул ненависть черных к белым. Ты провоцировал черных измываться над белыми. Ты поощрял погромы и отстрелы белых полицейских. Это ты растлял школьниц, вводя общие раздевалки и душевые, и даже туалеты для девочек и «трансгендеров» – чтоб мальчики могли объявить, что вдруг почувствовали себя девочками и переться глазеть на них. Ты говорил публично, что США – мусульманская страна. Ты запретил выражение «Исламский терроризм». Ты ненавидел евреев и Израиль. Ну, что скажешь в свое оправдание, мусульманская рожа, враг народа?..
– Вы расисты, – сказал он, а у самого лицо делается пепельное. – Вы ненавидите меня, потому что я черный. Грязные подлые расисты.
А Бенни говорит:
– Нет. Потому что ты говно. А цвет говна значения не имеет. Ты мечтал развалить Америку. Ну вот – она развалилась. Доволен? Руку арабскому королю не хочешь напоследок еще раз поцеловать? Или жопу?
А Кайл закуривает очередную «Лаки Страйк», где он их достает одному Богу ведомо, он всегда курил, борьба с курильщиками его просто бесила, вот Кайл выдул струйку дыма в зеленый тент над головой и говорит:
– Ты думал – Америка развалится, и тебе будет хорошо? Нет, парень. Ей плохо, а тебе сейчас будет еще хуже. По справедливости тебе же причитается твоя доля с общественного дохода, с развала? Вот сейчас и огребешь.
Уложили мы его под куст к Биллу. Валетом специально положили: пусть друг на друга любуются. Могут наговориться всласть, если захотят. Но они все молчали. Забавный такой дуэт в тени на травке: Клинтон в шортах и майке, как мы его взяли, ляжки розовые, жирные какие-то и безволосые, и рожа морщинистая – и Обама в серебристой спальной пижаме с монограммами, пучок длинных костей в коричневой коже и сушеная головка сверху.
Задницу его супруги уместить на стульчике было труднее.
– Ну что ж ты, Мишель – укоризненно протянул Кайл. – Потомок рабов, а такая страсть к собственным рабам. В смысле слугам. Слыхала: нет худшего господина, чем вчерашний раб?
Кайл когда-то учился в Колумбийском университете, и его исключили за то, что он избил нескольких уродов, когда свалили статую Колумба на Коламбус-Серкл. Дед Кайла был испанец и воспитал детей в духе, что именно испанцам принадлежит заслуга в том, что США вообще появились. А Кайл внешне худощавый, но удивительно жилистый и хлесткий в драке мужичок.
– На что тебе столько слуг? – продолжает Кайл. – И с чего это потомок рабов решила похлопать по спинке королеву Великобритании? Чтоб доказать свое превосходство? И, значит, ты гордилась Америкой только те восемь лет, что твой муж был президентом? А если Первая леди не ты, то ты Америку ненавидишь, мм?
– Я очень люблю Америку! – с чувством говорит Мишель, а зубы у нее – или свои, но в таком возрасте вряд ли, или стоят как яхта. Заглядение.
– Убежденности в голосе не чувствую, – печально говорит Кайл.
– Пусть скажет, какого хера ей в жизни не хватало, – говорит Бенни Фрей.
– Попробуй ответить – говорит Кайл.
– Вы никогда не были черными.
– Такими, как вы? Где уж нам. Всюду без очереди, в университет пожалуйста, на работу пожалуйста, на выборную должность пожалуйста.
– Вам не понять.
– Заебали вы меня со своим комплексом неполноценности и мести – рассердился Кайл – Увести дуру!
Старушку Хиллари мы оставили напоследок. Ее взяли в купальнике, и как завернули в пляжный халат, так она и выступала. Сидит она, значит, на складном этом стульчике, жопа широкая, ножки короткие, а на лице выражение – как женский кулачок: сжат неумело, но зло.
Вся Америка всегда знала, что Хиллари – злая лживая сучка. Фальшивая насквозь. Мозги у нее работали отлично. Но доверие она могла вызвать только у бледной спирохеты – стервозность у нее в каждой морщинке написана, и голос в точности соответствует.
Она, значит, успела собраться с мыслями, взяла себя в руки, пока тех допрашивали. И затеяла торговлю. Речь решила толкнуть.
– Вы, – говорит, – можете нас убить, но во-первых, меня уже много раз пытались убить, так что я не боюсь. А во-вторых, вас найдут раньше или позже, вы ведь понимаете, сколько оставили следов и какие силы по этим следам нас уже ищут. В-третьих – ну и что это вам даст? Кругом трупы горами валяются, на несколько больше или меньше – какая разница? А в-четвертых – давайте поговорим как взрослые люди, вы же умные ребята, и сердца у вас горячие, раз взялись за такое дело. Вы можете получить огромную выгоду не только для себя лично, но и для своего дела. Скажите мне, чего вы хотите, к чему стремитесь? И вместе обсудим, как это сделать, как добиться. У нас возможности огромные, сами знаете: и связи везде в мире, и опыт огромный. И значительные средства, которые вы можете получить на развитие своего дела. Вы же заинтересованы в финансировании? И в политическом прикрытии, в юридическом обеспечении? Без этого сделать ничего нельзя! Мы нужны друг другу. Разве не так?
Клянусь – баба конь с яйцами! Если б в старые времена она стала бы президентом вместо Трампа – нам бы всем еще тогда пиздец пришел, причем полный.
Ребята аж задумались. Ты понял?..
– Поздно, – говорю, – дамочка. Поздно, старая сука. Деньги твои нам на хуй не нужны. Они сегодня в Америке никому не нужны. На них все равно покупать нечего. А если где есть что нужное – берем мы это сами, и достаточно нам стволов. Хотя хорошим людям можем бензину отлить или консервов оставить. И опыт твой нам не нужен. Мы политикой не занимаемся, родиной не торгуем, взятки не берем – зачем нам твой опыт? И любовниц мужа не убиваем, и юридическими услугами не пользуемся – они сейчас ведь не в ходу, верно? Так что нашему агенту по скупке краденого ты свой товар не всучишь.
– Идиотами вы были, идиотами остались, – говорит эта баба и смеется, тряся головой на сторону, как комнатная собачка лает.
Железная кикимора. Пришибешь – но с уважением.
…Ради такого дела мы подготовились заранее. Один «форд краун виктория» 2010 года мы выменяли у старика-фермера под Товондой за четыре бочки бензина. У него колымага все равно без дела под навесом ржавела. А второй раздолбанный «краун виктория», он 2009 года оказался, взяли у черного таксиста в Нэшвилле, ребята ему оставили «киа риа» с расходом один галлон на шестьдесят миль, так он за ними гнался – целовать хотел.
Привели эти тачки в порядок. Сделали какие надо усовершенствования. Ричи Хан, он когда-то в «Тесле» работал, впаял туда кое-что.
Мы почему именно эти машины взяли? Потому что это были последние модели «американской мечты». Большие, мощные, красивые – машины сверхдержавы. Смотришь на такую – и понимаешь, что человек – царь природа, и хозяин своей судьбы, и всего на свете ты можешь добиться, любых высот достичь, если есть у тебя голова да руки, и готов ты трудиться денно и нощно ради своей цели. Вот в такой Америке мы жили, парень. Жили когда-то, и кто пожил – тот не забудет.
Подводим мы, значит, две наши сладкие парочки – Обам и Клинтонов – к машинам. А машины, кстати – такси-то желтое осталось, а фермерский экземпляр – ну красавец: он в тот год, рассказывал, на грибах хорошо заработал, и заказал себе индивидуальную окраску – низ черный, а верх – серебристый металлик. Эффектно.
– Так, ребята, – говорим мы. – Места эти, как видите, пустынные, и по шоссе этому заброшенному никто не ездит. Видите вот эти два столбика? И красную ленту между ними?
Они вперились в эти две рейки, вбитые в песчаный грунт, и алую узловатую веревку из связанных галстуков, коробку которых подобрали невесть зачем у одного разграбленного склада. А пейзаж – картина: пустыня в редких кустиках выжженной травы, и серое прямое шоссе маревом струится от горизонта до горизонта, до самых лиловых гор.
– Сейчас вы бросите монетку, кому достанется какая машина. И садитесь парами. Разъедетесь на две мили в разные стороны. Все под контролем, вас проводят. Тормоз попробуете, газ попробуете, руль. Вздумаете сбежать – под машинами мины: радиоуправление. Да и пострелять по движущимся мишеням ребята обожают. А дальше – по сигналу, по ракете, вы стартуете навстречу друг другу.
Условия такие: кто первый коснется красной ленты – остается в живых. Сворачивать запрещено. Проигравших пристрелят. За победителей потребуем выкуп. Жить захотите – подскажете, как это лучше сделать, чтоб без осечек.
– Так, – говорит Барак. – Но ведь на скорости у ленты не остановишься.
– Езжай дальше в лоб друзьям. Или тормози у ленты. Или сразу давай задний ход. Можешь свернуть, но это будет под пулемет. Хотя мина у тебя под днищем. В общем, думай, решай, твои проблемы.
Одеревенели в движениях наши сволочи, и посматривают уже пара на пару оценивающе, как волк на быка. Ты никогда не обращал внимания: если к улыбке политика приглядеться внимательнее, то кажется, что в животе у него холодная ненависть – по какому-то закону равновесия чувств.
Долларовую монету мы дали кидать Мишель. Во-первых, женщина, а во-вторых, черная. Если б она была еще одноногой лесбиянкой – цены бы ей не было.
Взлетает монета, как судьба, сверкая и крутясь, и смотрят все на нее завороженно. И лезет наш первый чернокожий президент со своей леди в обшарпанное такси. И все понимают в этом какое-то унижение. Но что поразительно: на морщинистом плоском кулачке, который у Хиллари работает лицом, явственное удовлетворение, которое она забыла скрыть! Даже сейчас – а им машина досталась красивее, чем тем. Во бля сколько тщеславия у людей, ну разве не смешно.
Извините, сэр. Я утомил вас подробностями, сэр. Но уж больно дело было для души праздничное.
Садятся они, значит, мы захлопываем за ними дверцы – и смотрим внимательно на лица. Они не сразу поняли, что изнутри нет ручек, и самим не выбраться. И стекла не опускаются. Кстати, кондиционеры у них тоже не работали. А не фиг. Для полного комфорта. Чтоб не расслаблялись. В раскаленной духовке лучше понимаешь, что едешь в ад.
Дистанцию мы вымеряли точно, то есть не одинаковую. Черно-серебряный быстрей разгонялся, он выжимал 111 миль, а желтый износился и давал от силы 97. Соответственно мы несколько раз прогнали каждую от старта к финишу и обратно. И отмерили желтому путь ярдов на 300 короче. Чтоб уравнять шансы.
– Придать зрелищу симметрию, – выразился Ричи Хан. (Он там хорошо поработал с электроникой. И снял ограничение с движков.)
Машины с вооруженными ребятами сопроводили наших гладиаторов на стартовые площадки, так сказать. По дороге они, как условились, давили газ и тут же били по тормозу. Машины прыгали и сходу оседали на передок – мертво.
Ну. Вот и настал момент истины. Все столпились в сотне ярдов от шоссе, напротив наших красных галстуков. Уолли подали ракетницу, и он выпустил в небо красную ракету. Она только зашуршала в бледный зенит, за искрящим ярким комком тянулась дымная нитка – а машины прыгнули и понеслись.
Они неслись друг другу навстречу по прямому натянутому полотну шоссе, лобовые стекла пылали солнечным огнем, до 60 миль они разогнались секунд за десять, гул и шелест нарастал над пустыней, и две молнии, две летящих реликвии старой славы сокращали встречное пространство, как в ускоренном кино. Желтый близился к финишу первым, но черно-серебряный летел навстречу быстрее, они сближались на сто ярдов в секунду, и всем передался психоз соревнований, ребята засвистели, заорали, затопали – черно-серебряный коснулся капотом ленты, красные штрихи мелькнули вдоль корпуса – и в двадцати ярдах дальше машины на встречной скорости двести миль в час влепились друг другу в лоб!
Было видно, как сплюснулись воедино коснулись бамперы, передки стали сжевываться, съеживаться, вминаясь друг в друга, над желтой дверцей черное лицо Мишель распахнуто в крике, а навстречу близится седая голова Билла в кайме черного и серебряного лака, руки бешено крутят руль, жестяная гармошка складывается, и в десятую долю секунды вмещается масса картин и звуков: жестяной хруст и скрежет сливается в шлепок железных ладоней, комок железных клочьев сплющивается в лепешку и багажники с двух сторон еще въезжают в нее, тут же вспыхивает белый бензиновый взрыв, купол цветных брызг, и над тугим хлопком прочерчен миг женского выкрика – и вот нимб из рваного железа обретает законченность монумента и окутывается красным чадящим пламенем.
Мы все когда-то насмотрелись кино, и так ясно представляли себе, что они там внутри делали эти полторы минуты, будто видели все на двух экранах одновременно: общий план – глазами в натуре, а крупный – будто внутренним зрением, в мозгу картинка впечатана яснее ясного: и как нога давит тормоз, а педаль проваливается в пол, и как рвут в сторону руль, а он вращается свободно, оскаленные в вопле рты, и все ближе спереди нарастает бешеная, как пуля, машина.
Что? Конечно мы им не верили. Свернули бы в стороны в последний миг. И что за интерес? Ричи Хан вставил под капот, он объяснял, ребята интересовались, элементарный электромоторчик с маленькой гильотинкой. Включаешь дистанционно – и гильотинка перерезает и отгибает трубочки эти…
– Режет трубопроводы тормозной системы прямо у главного тормозного цилиндра, – сказал Ричи Хан. – Ну, и с тросиком ручного тормоза типа того. С рулем сложнее, конечно, было. Пришлось в блок управления усилителем впаять одну схемку. Чтоб рулевую колонку вообще отключить. А управлять дистанционно. Как-то так.
– И вот, брат, стоит у меня перед глазами, как летят друг другу навстречу две машины, и желтая с черно-серебряной сплющиваются друг в друга, и этот хрустящий, жестяной такой оглушительный чпок, и цветной купол, и брызги огня, и железный рваный блин торчком на шоссе, как ворота в ад.
Ребята свистят, орут, Кларенс в воздух стреляет, а Уолли сплевывает и говорит: «Вот так-то, блять!»
И только одно меня мучит, не мучит даже, я не сразу стал об этом думать, а как подумал, так уже и понять не могу: какого же хера мы не сделали это раньше, давным-давно, когда это все могло изменить? Ты мне объяснишь?
