Глава 19. Мой черт
Выпил я, стало быть, у Рикардо – под дверью, ночью, как повелось – полчашки грибного его настоя, даже в темноте бурого, как кока-кола, и удушливого, как заплесневелый сыр, выпил и пошел к себе. Не спалось мне, и сел я на чурбак у изрезанного ножом стола своего, подумал – и зажег светильничек свой драгоценный, рыбий жир расходующий. И достал тетрадку заветную, толстую, 94 страницы, обложка черная засалилась давно. И открыл баночку маленькую пластмассовую из-под таблеток, где чернила держал, сделанные из сока ежевики, порошка жженой резины и мочи. И перо достал – обычное воронье, подобранное, у которого отсек наискось кончик и надрезал надвое. И стал писать.
А писал я то, что вы сейчас читаете. Той ночью писал я о лени и беспечности негров, о вспыльчивости и сексуальности латиносов, о том, что индейцы – они вообще не такие, как мы, и о том, что вся культура наша – это культура белых, а несогласные мудаки могут идти на хуй.
Вот тут он и возник. Словно тьма за пределами рассеянного желтого шарика света сгустилась на миг и собралась в извитое, изломанное тело, и было оно телом черта. И головой, конечно. С рожками. Как полагается.
Я лично не разволновался, с грибов и не такое явится. Напротив, настроение у меня было тоскливое, и развлечение даже обрадовало.
– Ну, – говорю я, – рогатый парнокопытный, чего надо? Души у меня давно нет, хуй его знает, куда она делась. Долго выматывали. А остальное и вообще заебешься искать. Чего хочешь-то? Поговорить с умным человеком – или с мудаком редкостным? Тогда пожалуйста – оба перед тобой. У тебя в глазах не двоится? Что молчишь? Зашел – гостем будешь. Выпить поставь – хозяин будешь.
Он бородку свою козлиную так погладил осторожно пальцами, как испанский гранд пизду королевы, когда ебать просит, но еще сомневается, и говорит:
– Мы с тобой родня, – говорит. – Ты людей всю жизнь наябывал – и я наябываю. У тебя проблемы – и у меня проблемы. Так что я к тебе пришел за духовку перетереть, как к своему. Поговорить-то не с кем.
Тут я подзахуел, скрывать не стану. Тон у него просительный. Ну, думаю, взлетел я над вами всеми, как стрела над сортиром. Это кем же надо стать, чтоб черта к тебе принесло на жизнь жаловаться?
– Да, блять, удивил, – говорю я. – О чем же ты говорить хочешь? И чего за это потребуешь?
– Мне, – говорит, – и того хватит, что ты мучишься, а после разговора нашего еще больше мучиться будешь. Потому что я-то живу согласно своей социальной роли, и твое мучение – мое удовольствие и, можно сказать, профессия. А вот ты без всякого результата, без исхода и смысла страдаешь.
– Чо это я так страдаю-то? – спрашиваю я, а сам под дурачка деревенского кошу.
– А то, что выкинут тебя за твою книгу из всего приличного общества. На работу никуда не возьмут. Только парковщиком или мойщиком окон – так туда еще пробиться надо.
– С чего бы? Ишь, засучил копытами, козел наглый! И перестань оттуда пальцем выковыривать, противно же.
– Ты, брат мой, друг дорогой, неполиткорректен, как говно на праздничном столе. Вечно ты ссышь против ветра. Тебе знаешь что все скажут? Что ты фашист, расист, сексист, гомофоб, ксенофоб и хер знает кто еще. Короче – тебя даже три раза повесить мало.
И вот тут мне, ребята, сталро смешно. Ну черт. Ну старый пидор рогатый… Кончилась прежняя жизнь! – навсегда кончилась! Нет больше приличного общества! а тем, которые себя им считают, я могу только на дверь нассать, а руки не подам. Рухнула ваша чудесная злоебучая цивилизация – пизда вдребезги, хуй пополам!
Так я ему и сказал:
– Сунь палец в жопу и заткнись. Никого не боялся Пол Баньян.
А он аж рогами зашевелил, аж шип змеиный издал, затряс бородой своей козлиной:
– Сожгут тебя на костре, развеют прах по ветру, а на Том Свете встречу я тебя у ворот и в костер суну на веки вечные! Понял, храбрец херов?
– С нетерпением буду ждать встречи. Тогда я наконец обломаю тебе рога, скупщик бракованных душ.
– Сообрази сам: да нет уже давно никакого смысла ни в какой литературе, ни в каких на хрен книгах, ни в каком твоем мудацком романе! Да ведь все равно никто уже ничего не читает и читать не будет! И романа твоего уродского никто не прочтет – да на хрен он кому нужен!
– Ты ошибаешься, рога с копытами тебе в зад. Есть смысл. Была Холодная война – был у нас враг. И мы – жили! Не стало врага: никто нас не напрягает против себя – и мы расслабились и распались, жирные, одрябшие, прекраснодушные и слабые кретины с розовыми слюнями и бредовыми идеями. Враг – это борьба, борьба – это жизнь. Вот о чем я пишу.
– Брось писать свою ебаную книгу, гад!! – рявкнул он.
И этот рев его адский наполнил меня напряженным до звона чувством, как ураган наполняет открытый дом. И чувство это называется гордость. Гордость наполнила меня, как водород наполняет взмывающий дирижабль. Грудь моя расправилась, плечи раздались, голова откинулась назад аристократически, как у графа пред королем, и руки мои налились силой нечеловеческой, вселенской силой: двумя пальцами сломаю сейчас шею Рогатой Погани.
И я перекрестил его размашистым крестом. Он ухмыльнулся и показал мне средний палец. И мы оба заржали, как сообщники.
Мне стало его жалко. Сидит вот, таскается по всяким дряням, мудакам мозги пудрит. С кем поведешься – от того и наберешься, то-то и рожа тощая, и голос усталый, и пахнет козлом, шерсть поди отродясь немытая, так и живет. И ведь никто не любит, никто не пожалеет, только благ от него хотят. Зло – оно же как кислота все растворяет, к чему прикасается, вот он и несчастен. Оттого и злой. Неприкаянный такой. А что делать? Работу не выбирают. Это судьба.
Стоп. Дьявол умеет на жалость брать. Сунул бы ему в пасть, так ведь откусит.
– Шваль подзаборная, – сказал я, изобразив плевок в его сторону. – Ты забыл, как шел на костер Джордано Бруно? А Савонарола? Как шел на крест Иисус и как шел на крест Спартак? Да может, я для того и на свет появился, чтобы сказать правду вслух, когда все кругом или мудаками стали, или обоссались от страха?
Вот что я тебе скажу, тварь. И всем твоим дружкам скажу. И всем, кто душонки свои жалкие тебе продал. И даже не я скажу. Это давным-давно один хороший парень сказал. Американец был, между прочим! Он сказал:
«Если за все хорошее, что Иисус сделал для людей, они его распяли – то скажи, парень, почему на лучшее должен рассчитывать ты или я?»
Пространство, занимаемое Чертом, раздвоилось: одновременно с его черным силуэтом и на том же месте возникла световая сценка, ну, типа голограммы: я увидел в перспективе огромный крест, и золотой крест в руках монаха на площади, и костер перед ним: горящая фигурка билась в цепях меж языков пламени и кричала:
– Правду, всю правду, только правду и ничего, кроме правды!
И тогда я подумал, как хорошо, как замечательно я живу!.. На старости лет я делаю только то, что хочу, а чего не хочу – не делаю вообще. А что еды мало, и бьют меня, и светильник тусклый, и жена невесть где – это все детали, это не главное.
Бутылка шампанского взорвалась у меня в голове, искристые брызги ударили изнутри во все стороны организма белопенной звездой, я вскочил и запустил в черта своей чернильницей.
Он исчез. А чернильное пятно на стенке так потом и осталось.
