Мат и мать

Сложная и противоречивая проблема происхождения ругани, затрагивающей мать и сестру, уже рассматривалась выше, так как она имеет отношение сразу к нескольким разделам нашей темы. Она заслуживает особого раздела, и поэтому ниже мы рассмотрим её значительно подробнее, хотя неизбежны будут некоторые повторения.

Позиция, изложенная А. В. Исаченко, предлагалась выше, в разделе о зоообзываниях.

По мнению известного этнографа Д. К. Зеленина, «матерная» формула первоначально была обращена только к демону и имела целью его запугать.

В другом месте он говорит об этом несколько иначе:

Как видим, перед нами два объяснения, только частично совпадающие между собой. Одно дело – уверять демона, что говорящий и демон – ближайшие родственники по матери демона, для того чтобы демон испугался такого могучего родича-соперника; и совсем другое – использовать ту же самую формулу в качестве подобострастного комплимента.

Последнее предположение при всем своём остроумии представляется наиболее спорным. Конечно, в принципе верно, что мнимое (как и подлинное) родство может быть использовано как средство заискивания, и то, что сейчас воспринимается как очень оскорбительная инвектива, могло звучать комплиментом. Однако нет буквально ни одного факта, который говорил бы в пользу такой гипотезы: науке неизвестны другие случаи заискивания перед опасными силами, сходные по тактике. Не приводит никаких доказательств и Д. К. Зеленин.

Зато первое предположение Зеленина, то есть что изучаемая инвектива служит своего рода оберегом, кажется заслуживающим внимания. Зеленин считает, что с помощью этой идиомы демону как бы говорится: «Я твой отец!», точнее: «Я мог бы быть твоим отцом!» Демоны трусливы, и их, очевидно, запугивает такое нахальное уверение в мнимом родстве, говорит этнограф. Многочисленные примеры из разных языков, приводимые Зелениным, подтверждают, что использование инвективной непристойной лексики как оберега действительно вполне возможно.

Однако предположение Зеленина вполне может касаться не раннего этапа использования инвективы, а того периода, когда уже была утрачена её связь с собакой и изменился творец инвективного действия.

Кроме того, нельзя исключить и того, что даже во времена существования инвективы в полном виде параллельно существовали и такие, что были связаны с первым лицом (то есть «Я ёб твою мать»); вот эти инвективы и могут быть интерпретированы так, как это предлагает известный этнограф.

Выше уже говорилось, что наиболее подробным и убедительным образом проблема возникновения инвектив, связанных с совокуплением, в русском ареале исследована Б. А. Успенским. Автор видит несколько этапов развития соответствующей идиоматики, от ритуального, свадебного и аграрного сквернословия, которое носило священный, ещё не кощунственный характер, к дальнейшей замене действующего лица – божества – псом, а в позже – ещё и к замене пассивного участника – земли – сперва женщиной, а позже и вовсе матерью оппонента. На последнем этапе соответствующая брань ассоциируется уже с инвективами типа «Блядин сын!» и «Сукин сын!», где «сука» употребляется в значении «распутница».

Дохристианский культовый характер большинства инвектив, сопрягающих сношение с матерью и другими родственниками, очевиден.

Собственно, большая часть многочисленных гневных осуждений сквернословия этого типа православными церковными авторами во все времена основывалась именно на доказательствах языческого происхождения ругани, а сама ругань возводилась к «еллинскому блядословию», характеризуясь как то «татарская», то «жидовская», то есть связывалась с поведением «нехристей».

Не подлежит сомнению, что давнее заблуждение, будто русский мат имеет татарское происхождение, связано с восприятием слова «татарский» как названия определённой национальности, в то время как в данном случае оно означает просто «любой нехристианский». Сравним восприятие слова «немецкий» как «любой иностранный» («Немецкая слобода», пословица «Что русскому здорово, то немцу смерть» и тому подобное).

Русский мат, таким образом – это всего лишь национальное звено, занимающее определённое место среди других средств выражения священных понятий в языческую эпоху, распространённых во всех без исключения национальных культурах.

В разных языках формы матерной инвективы могут быть представлены очень разнообразно: в первом, втором и третьем лице единственного числа. Для современного русского языка характерна форма третьего лица, обычно интерпретируемая как форма первого лица (т. е. «Ёб твою мать!» понимается как «Я ёб твою мать!»).

В то же время в ряде ареалов преимущество отдаётся форме второго лица. Сравним английское «Motherfucker!» (то есть «You fuck(ed) your own mother!» = «Ты ёб свою мать!»).

По Б. А. Успенскому, русский вариант инвективы может ассоциироваться как с первым лицом («Я ёб твою мать!»), так и с третьим лицом («Пёс ёб твою мать!»), причём обе интерпретации внутренне непротиворечивы. В случае интерпретации от первого лица брань как бы исходит от пса, то есть имеет смысл: «Я, пёс, утверждаю, что совокуплялся с твоей матерью!» Такая брань звучит грубее, не задевая говорящего, который не ассоциирует себя с псом, а как бы дословно цитирует презренное животное.

В этой интерпретации матерная инвектива – это язык собак; псы как бы матерятся с помощью своего лая, собачий лай – это тот же человеческий мат, только на собачьем языке. Выше уже отмечалось, что в польском языке «jebać» и «lajać» могут выступать как синонимы в смысле «бранить».

Имеет смысл отметить, что употребление местоимения «твою [мать]» может носить вторичный характер, первоначально же вместо «твою» стояло «свою». (То есть русский мат был ближе к английскому «motherfucker».) Подобная замена связывается Б. А. Успенским с превращением бывшего заклятия или клятвы в непосредственную инвективу в современном понимании термина, в проклятие, падающее на голову оппонента.

Наконец, снова вспомним о ещё одной неординарной точке зрения, в соответствии с которой пёс вообще имеет мало отношения к матерной инвективе. И. Гавран, а вслед за ним Ф. Кинер предполагают, что первоначально мат выглядел примерно как «Дьявол да выебет твою мать!», а уж потом «дьявол» заменился на автора высказывания («Я ёб твою мать!»).

В XVIII в. эта брань распространилась на славянских католиков и частично – далматинцев, в XIX в. пошла ещё дальше, а в качестве объектов брани появились и Бог, и Мадонна, и святые, всевозможные священные предметы вроде просфоры, креста и тому подобного, а там и власти предержащие, и мирские предметы.

Думается, что эту гипотезу можно смело соединить с вышеперечисленными: один вариант не исключает другого.

В большом количестве культур именно сексуальные инвективы традиционно рассматриваются как наиболее резкие. Правда, выбор конкретной инвективы, претендующей на крайнюю степень грубости, может носить культурно-специфический характер. В некоторых ареалах России гораздо грубее, чем мат, звучит «Блядь!», которая, в отличие от междометно звучащего мата, относится к крайне непристойной «ругани по-чёрному».

И это несмотря на то, что само происхождение слова «блядь» общеизвестно, мы уже знаем, что это слово образовано от «блудить»; таким образом, казалось бы, оно должно быть намного «приличнее» мата.

С другой стороны, в русских криминальных группах матерная брань может считаться тягчайшим оскорблением, и традиционный мат обычно заменяется более мягким «Ёб твою блядь!».

Во вьетнамской практике грубее мата – название гениталий, так как в соответствующей инвективе они представлены более конкретно.

Немало культур, где исключительно сексуальные инвективы малопопулярны. Среди европейских культур к таким относятся, например, немецкоязычные, шведская и итальянская. Точнее говоря, сексуальный подтекст некоторых инвектив вполне очевиден (сравним, например, итальянское «Рогсо!»), но глагол, означающий «совокупляться», в составе инвективы практически неупотребим, если не считать слабых восклицаний, заимствованных из соседней культуры.

Правда, в шведском языке встречаются очень грубые сексуальные ругательства, например, «Forbannade fitta!» (приблизительно «проклятая пизда»), но их очень мало, а первое место, безусловно, принадлежит богохульствам.

В румынском языке самое сильное оскорбление – именно из этого ряда: «Pizda mătti!», не нуждающееся в переводе на русский язык.

В турецком языке есть сочетание «amma koydugumunun», буквально обозначающее что-то вроде «про то, как я вставил в пизду», но в переносном смысле это приблизительно «женщина, которую я выеб». Употребляется же оно так же, как русское «ёбаный» или английское «fucking»: «Amma koydugumunun arabasi gene bozuldu!» («Эта ёбаная машина опять сломалась!»).

Именно поношение матери в большом количестве культур лежит в основе всей сексуальной группы инвектив. Причина очевидна: это теснейшая связь человеческого общества с самого начала его существования с институтом родства. Поэтому уважение/поклонение, испытываемое к матери и другим родственникам, были в своё время особенно высоки Сравним: «Почитай свою мать, как Бога» («Упанишады»), «Мать стоит выше десяти отцов или даже всей земли. Нет учителя (гуру) выше матери» («Махабхарата»), «Злословящий отца или мать смертию да умрёт» (Библия).

Естественно, что реакция на нарушение соответствующих табу должна была быть особенно резкой, и не только в индуизме, иудаизме или христианстве. Вот целый набор киргизской брани: «Выебу твою мать!», «Задница твоей матери!», «Выебу твою мать в задницу!», «Изобью твою мать!» и так далее. Примерно то же – у болгар: «Турям (хакам) го на майкати в устата» («суну “его” в рот твоей матери!»), «…на майкати в гьза» («…в задницу твоей матери»).

Не должен вызывать удивления и сам факт кощунственно оскорбительного соединения в одной инвективе имени матери именно с непристойным сексуальным глаголом и др. под. Для правильного понимания этого феномена полезно учесть следующее. Во многих древних национальных культурах, например в Индии, буквально тысячелетиями сохраняется самое священное отношение к проблемам секса. Примитивно-вульгарное восприятие соответствующего поведения исчезло там в незапамятные времена. Таким образом, казалось бы, что сама идея порочности сексуальных отношений не должна приходить тем же индийцам в голову. Однако в языковой практике национальных культур Индийского субконтинента имеется множество самых изощрённых непристойных инвектив, построенных именно на сексуальных мотивах.

С другой стороны, уже отмечалось, что вся христианская мораль строится, в отличие от индуистской, на представлении о греховности телесной жизни, нежелательности интимной близости и так далее.

Но и при таком кардинальном отличии одной морали от другой количество и характер европейской инвективной лексики, вопреки ожиданиям, мало отличается от индийской.

Разгадка такого «сходства несходного» кроется, как уже указывалось, в двузначности инвективы, в возможности отражения с ее помощью сразу двух явлений: священного трепета, который, как в кривом зеркале, отражается в нарушении табу с помощью инвективы, и убеждения в порочности определённых отношений, о которых можно говорить только непристойности, то есть те же инвективы. Причём пресловутая порочность есть лишь трансформация преклонения перед творческими силами природы.

Таким образом, перед нами в любом случае – всё та же попытка нарушения древнего табу с помощью инвективы.

Можно предположить, что дальнейшая судьба инвективы подобного типа будет зависеть от судеб культа матери и отношения к интимной стороне жизни в данной национальной культуре. Там, где культ матери продолжает свое существование, мат воспринимается как тягчайшее оскорбление (кавказский ареал); там же, где этот культ сходит на нет, он превращается в междометное восклицание, быстро теряющее свою взрывчатую силу (славянский ареал).

Интересно в этой связи рассмотреть инвективное поведение некоторых малозаметных субгрупп, например, детей афроамериканцев, в играх которых широко применяются инвективы, оскорбляющие мать путём соединения её имени с разнообразными сексуальными и скатологическими наименованиями. Это особенно показательно, если вспомнить о высокой роли матриархатных отношений в афроамериканской культуре.

Что еще более показательно, оскорбления матери в детских играх проводятся строго по правилам, до известного предела, переступать который строго запрещено. После того как этот предел перейдён, игровая инвектива превращается в тяжёлое оскорбление.