Крыть или не крыть?
Общеизвестно, что словами иной раз можно добиться даже большего, чем соответствующим физическим действием, например, ударом, не говоря уже о том, что физическое воздействие на оппонента может ведь оказаться невозможным или слишком уж опасным. Таким образом, в определённых ситуациях инвектива способна создать видимость активного поиска выхода из эмоционального напряжения.
Более того, учитывая силу нарушаемого запрета, можно даже считать, что это не поиск выхода, а непосредственно самый выход.
Иначе говоря, на шкале «пассивное принятие ситуации – активное противодействие» инвектива занимает место ближе к правому члену этого противопоставления, откуда и облегчающее ощущение. Возьмите в этой связи известную сцену из романа Р. Роллана «Кола Брюньон». Кола, талантливый резчик по дереву в средневековой Франции, выполнил крупный заказ для местного феодала и по истечении времени обнаружил, что хозяин его шедевра забавы ради варварски изуродовал произведение. Наверное, ему очень хотелось бы как следует вздуть невежественного богача, но куда там! Пришлось прибегнуть к облегчающей душу брани:
Я стонал, я глухо сопел. Я долго не мог ничего вымолвить. Шея у меня стала вся багровая, и жилы на лбу вздулись; я вылупил глаза, как рак. Наконец несколько ругательств вырвались-таки наружу. Пора было! Ещё немного, и я бы задохнулся. […] раз пробку выбило, уж я дал себе волю, бог мой! Десять минут кряду, не переводя духа, я поминал всех богов и изливал ненависть (Перевод М. Лозинского).
Приведённая цитата заставляет более внимательно отнестись к мнению тех, кто считает, что в определённых жизненных ситуациях обращение к инвективе фактически оправданно. В случае с Кола брань явно спасла его от инфаркта.
Вот ещё две цитаты, исходящие одна от филолога, а другая даже от медика. Американский филолог A. W. Read оправдывает сквернословие солдат на поле боя:
В состоянии, когда его нервы натянуты до предела орудийным огнём, противоестественным образом жизни, близостью ненавистной смерти, солдат может выразить овладевшие им чувства только таким путём, который, как его учили всю жизнь, с самого детства, есть путь грязный и мерзкий.
Добавим к этому, что, по свидетельству русских солдат, идущих в штыковую атаку в Великую Отечественную войну, никто не кричал, как это любили писать журналисты, «За Родину, за Сталина!». Кричали просто «А-а-а!» или матерились.
А вот свидетельство знаменитого хирурга Н. М. Амосова:
Совсем не ругаться на операциях гораздо труднее для психики. Высказаться – значит ослабить напряжение, поймать спокойствие, столь необходимое в трудных ситуациях хирургов. Понимаю, что такая позиция уязвима и уж никак не полезна для «объектов» высказывания. А что сделаешь? Когда позади почти сорок лет напряжения. Приходится потом извиняться. К вопросу о слежении: ни один хирург, что ругается на операциях, не теряет контроля над собой. Он сознательно ругается. Уж можете мне поверить.
Подобные возгласы в критической ситуации по-английски называются «F-bombs», где F первая буква от непристойного «fuck». В печати проскочило упоминание о другом хирурге, у которого развился целый ритуал: перед сложной операцией он, обычно не сквернословящий, говорил себе: «Don’t fuck up!», то есть что-то вроде «Не ёбнись!». По его словам, он сам не понимал, почему это ему помогало сосредоточиться. Но помогало же! Его сын-спортсмен усвоил отцовский приём и тоже успешно его применял. В нужный момент «сбрасывал матерную бомбу».
Правда, имеются сведения, что здесь не стоит переходить известную границу. Слишком усердное обращение к брани, говорят нам экспериментаторы, снижает эффект.
Экспериментальное подтверждение имеет гипотеза, что те, кто имеет обыкновение резко осуждать ситуацию, в которой находится, то есть те, кто предпочитает жаловаться на судьбу, неудачи и так далее, обильно уснащая речь инвективами, как правило, обнаруживают меньшую тенденцию к повышению кровяного давления, чем те, кто в той же ситуации предпочитают «пережигать» свои эмоции молча.
Иногда речь может идти не столько о разрядке, сколько о достижении максимальной раскованности: если вслух можно говорить «такое», то можно всё. Известно, что С. Эйзенштейн во время съёмок знаменитой картины «Иван Грозный» разрешал актёру Жарову, игравшему Малюту Скуратова, самую непристойную брань. В кадр она не входила, но освоить роль помогала.
