Человек, которого Эмити назвала «дядя Страшила», представлялся как Эд. Просто Эд, без фамилии. Он был бездомный. Жил в лагере неподалеку от переулка, там, где заканчивался асфальт и начинался лес. Появился здесь где-то с год назад и приходил в гости как минимум дважды в месяц, всякий раз без приглашения.

Джеффи его не боялся. Ведь сам он крепкий рослый парень, шесть футов два дюйма, тридцать четыре года, вполне себе в форме, а Эд старше его лет на тридцать, ниже дюймов на шесть, а форма у него как у глины для детских поделок. Старик был эксцентричный (хотя психом не назовешь), но никогда не проявлял ни малейшей агрессии.

Тем не менее Джеффи сказал «Добрый вечер, Эд» и тут же препроводил Эмити в дом. Дождался, пока она замкнет дверь и включит свет в прихожей, после чего уселся во второе кресло-качалку. Гость заранее подвинул его так, чтобы оба сидящих на веранде смотрели друг на друга. Джеффи никогда не оставлял Эмити одну дома и всегда брал ее с собой – в наше-то время. Не только из-за Эда. Сказать по правде, вовсе не из-за Эда.

Калифорния переживала не лучшие времена. Популяция бездомных – по большей части психопатов и наркоманов – росла в геометрической прогрессии. Взяточники-политиканы плевать хотели на интересы местных жителей. Заботились лишь о том, как бы сохранить власть, продавить собственную идеологию и потратить миллиарды долларов на решение проблемы с бездомными, тем самым набивая карманы своих друзей, в то время как бродяг становилось все больше.

Когда их лагеря разрастались, власти, озаботившись вопросами здравоохранения и общественной безопасности, начинали принимать меры, то есть изгонять людей с палатками и спальными мешками за пределы Суавидад-Бич, в лесополосу, чтобы разделить один большой лагерь на несколько маленьких, расположенных подальше друг от друга и не привлекающих к себе лишнего внимания.

Эд был взъерошен и небрит, но разительно отличался от других бедолаг, оказавшихся без крыши над головой. Зубы у него были здоровые, улыбка сверкающая, и еще от него не воняло, ведь Эд ежедневно ходил в город, чтобы принять душ и постираться в бесплатной прачечной, общественной или церковной. Вместо бесформенного спортивного костюма, мешковатых джинсов и толстовки с капюшоном он всегда носил слаксы с аккуратно заправленной в них рубашкой, пиджак свободного покроя и галстук-бабочку. Сегодня вечером на нем была клетчатая рубашка и бабочка в горошек. Смелое сочетание. С другой стороны, вряд ли Эд попадется на глаза людям, искушенным в вопросах стиля. Никто не изогнет бровь и не отпустит в его адрес какую-нибудь колкость.

Эд утверждал, что не употребляет спиртного, разве что балует себя изысканным каберне-совиньоном, но гораздо реже, чем хотелось бы. Он был разборчив в напитках, предпочитал вино самого лучшего качества, но редко мог позволить себе такую роскошь, ведь хорошая бутылка – дорогое удовольствие. К наркотикам Эд был равнодушен: по его словам, никогда не принимал ничего сильнее аспирина.

Джеффи ему верил. Ему нравилось, что старик никогда не жалуется на судьбу, не ищет оправдания своему статусу, не пытается объяснить, как стал бездомным. Его проблемы – это его личное дело. Казалось, он был бродягой с самого рождения. Кастовый бомж, как сказали бы в Индии прошлого века.

Время от времени Эд заходил к Колтрейнам – по большей части чтобы поговорить о животных и птицах, населявших лесистый каньон. К тому же он неплохо разбирался в истории и любил порассуждать, каким стал бы мир, если бы в прошлом человечество, оказавшись на развилке, выбрало иной путь. Еще Эд интересовался поэзией: знал наизусть множество стихов, от Шекспира и По до японских мастеров хайку. Надолго он не задерживался и никогда не надоедал хозяевам дома – должно быть, потому, что разум у него был весьма кипучий и на долгие разговоры не хватало терпения. Или же Джеффи был для него не самым интересным собеседником.

– Как поживаете, Эд?

– Умираю с того самого дня, когда родился. Так же как вы. И жить мне осталось всего ничего.

Мрачное расположение духа было столь же типично для Эда, как и кустистые седые брови. Их он никогда не подстригал.

– На вид вы бодрячком, – сказал Джеффи. – Надеюсь, не приболели?

– Нет-нет, Джеффри. Не приболел. На меня открыли охоту.

Джеффри. Так его не называл никто, кроме Эда да еще пары-тройки учителей в начальной школе. Несмотря на внушительный рост и завидную мускулатуру, у Джеффи была одна особенность: окружающие видели в нем вечного мальчишку. Потому и «Джеффи»: так в детстве ласково называла его мать. Он не обижался. Ему нравилось быть собой, и он понимал, что никогда не станет кем-то другим. Раз уж тебе подходит имя Джеффи, будешь носить его отныне и во веки вечные, до самой гробовой доски. Нормальное, кстати, имя.

– Открыли охоту? – спросил Джеффи. – Кто?

Эд нахмурился. Роскошные брови сошлись в белоснежную гусеницу, а глубоко посаженные глаза, те и вовсе утонули в глазницах.

– Лучше вам не знать. Жажда знаний – больше, больше, хочу знать больше, хочу знать все на свете – это прямой путь к погибели. Знание – сила, Джеффри, но чем больше знаешь, тем выше задираешь нос. Перестаешь смотреть под ноги. Смотрите под ноги, Джеффри. Не упивайтесь лишними знаниями, не позволяйте им свести вас в могилу.

– Лишними знаниями я похвастаться не могу, – заверил его Джеффи. – Так что в могилу меня скорее сведет невежество.

Не ответив, Эд подался вперед, вытянул шею и стал похож на выглядывающую из панциря косматую черепаху. Он смотрел на Джеффи так, словно перед ним был не человек, а творение скульптора-авангардиста и Эд никак не мог понять, что хотел сказать автор, изваявший столь причудливую фигуру.

Джеффи не впервые чувствовал на себе этот пристальный взгляд. Он понимал: Эд не продолжит разговора, пока не соберется с силами. Сейчас правильнее всего нацепить улыбку и терпеливо ждать.

Вдалеке, за деревьями, на улице Полых Дубов заунывно гудели автомобильные моторы, – наверное, с похожим звуком какой-нибудь почтенный левиафан отходит в мир иной.

На дубах переухивались любопытные совы.

Наконец Эд откинулся на спинку кресла, но физиономия его оставалась хмурой. Пышные брови все еще налезали одна на другую, словно двое совокупляющихся насекомых.

Нагнувшись, Эд поднял с пола картонную коробку. Ее Джеффи до сих пор не замечал. Коробка была квадратная, двенадцать на двенадцать дюймов. В прошлом белая, но теперь грязноватая и пожелтевшая от времени. Крышка сидела как влитая, но для верности коробка была перевязана бечевкой.

Эд взял коробку обеими руками, поставил на колени и уперся в нее взглядом – теперь уже не мрачным, а скорее испуганным. Иногда левая рука его едва заметно дрожала, и теперь подушечки пальцев непроизвольно постукивали по картону.

Вот Эд поднял голову, посмотрел Джеффи в глаза и сказал:

– Здесь ключ.

– Что за ключ? – спросил Джеффи, выдержав должную паузу.

– Ключ ключей.

– Судя по названию, важная штука.

– Нельзя, чтобы ключ попал к ним в лапы.

– К ним? К кому?

– Лучше не знать, – повторил Эд. – В общем, передаю его вам.

Джеффи поднял руки ладонями к собеседнику, изображая вежливый отказ:

– Очень мило с вашей стороны, Эд, но я не могу его принять. У меня уже есть ключ от дома. И ключ от машины. Других ключей мне не нужно. К тому же, по вашим словам, это не просто ключ, а ключ ключей, и я не знаю, что с ним делать.

– Нет-нет. – Эд схватил коробку и прижал ее к груди. – С ним нельзя ничего делать. Ничего, слышите? Ни в коем случае не открывайте коробку. Никогда, ясно?

Эд всегда был человеком с причудами, но теперь Джеффи видел, что перед ним не просто чудак. Этот человек переступил черту между экстравагантностью и серьезным психическим расстройством.