Я постукивал пальцами по рулю в такт ударным и во весь голос подпевал песне по радио. Я был доволен тем, что все еще помню все слова «SexyBack» Джастина Тимберлейка – хотя прошло больше десяти лет с тех пор, как эта песня играла в баре студенческого союза в тот вечер, когда я встретил Шарлотту.

Когда я увидел ее, она танцевала с подругами, потом затеяла пьяный разговор. В последующие годы, если она впадала в один из приступов уныния, я все равно мог заставить ее улыбнуться, танцуя голым в нашей спальне и изображая все, о чем пелось в песне, хотя, как это ни иронично, в этот момент я вовсе не думал о сексуальности и соблазнении, – совсем наоборот.

Я помнил, как на одном из наших первых свиданий Шарлотта призналась, что была влюблена в Джастина еще с тех пор, как он выступал в группе «*NSYNC». А после нескольких «Ягербомб» рассказала, что в юности похищала у мамы журналы со сплетнями о знаменитостях и замазывала ручкой на всех фотографиях лицо тогдашней подруги Джастина, Бритни Спирс. Шарлотта воображала в эти моменты, что это она, а не Бритни, встречается с ним. Я надеялся, что ее юное эго не было слишком разочаровано тем, что в итоге она стала миссис Смит, а не миссис Тимберлейк.

Я остановил машину на светофоре и бросил взгляд выше по склону, где на фоне неба выделялся недавно построенный район офисных зданий и жилых высоток. Я родился и вырос здесь, в Нортхэмптоне, и помнил, как мне хотелось вырваться отсюда, когда город казался мне слишком маленьким и тесным. Понадобилась всего пара семестров в Университете Сандерленда, чтобы понять: если убрать внешний лоск, то под ним все города совершенно одинаковы.

Готовность Шарлотты посмеяться над своими недостатками была редкостью среди девушек, с кем я встречался в ту пору. Как и ее внешний вид. Тонкие черты лица, каштановые вьющиеся волосы, небесно-синие глаза, одежда в стиле унисекс – я почти сразу понял, что она особенная. Прошло одиннадцать лет, и я по-прежнему знал, что это так.

В последний год обучения в университете мы решили попытаться закрепиться в Лондоне. Были полны сил и энтузиазма, и ничто не могло удержать нас от покорения столицы. Но когда попали туда, столкнулись с реальностью: оказались всего лишь двумя безымянными рыбками в огромном грязном пруду. Снимали нелепо дорогую квартиру над китайским кафе в часе езды от всех крутых местечек, которые хотели посетить, и нам едва хватало денег на жизнь в городе, о котором так мечталось. Но мы шли к своей цели; спустя год стажировки я начал подниматься по карьерной лестнице, и мы принимали эту жизнь без жалоб.

Когда поженились и решили, что самое время завести ребенка, я твердо настоял на том, что не хочу делать этого в Лондоне. Нашел работу в родном городе даже раньше, чем это сделала Шарлотта – она была не так уж уверена, что место нам подходит. Однако все же решила попробовать и начала работать графическим дизайнером в агентстве неподалеку от купленной нами квартиры…

На светофоре зажегся зеленый свет, на город опускались ранние январские сумерки. Я проехал мимо Беккет-парка, где у пристани были пришвартованы яхты, украшенные разноцветными огнями. Миновав родильный дом «Барратт», не смог удержаться от улыбки: через два с небольшим месяца Шарлотте предстояло на несколько дней отправиться сюда. Это было нелегко: из-за сочетания поликистоза яичников у нее и низкой активности спермы у меня пришлось прибегнуть к искусственному оплодотворению за счет государства. И на втором цикле получилось! Нам предстояло стать родителями.

Я очень ждал, когда в палате роддома впервые смогу увидеть своего ребенка. И, честно говоря, даже немного завидовал тому, чего смогла добиться Шарлотта и ее тело – тогда как мое даже не смогло выполнить свою часть без помощи собственной руки и шприца специалистов по оплодотворению.

Но вскоре я стал думать иначе. Некоторые женщины во время беременности чувствуют себя в своей стихии, но месяц спустя Шарлотта начала испытывать настоящие сложности. Тошнота – утром, днем и вечером – вытягивала все физические и душевные силы, и жена постоянно чувствовала себя отвратительно. Зашло настолько далеко, что она вынуждена была взять отпуск на работе, которая ей так нравилась. Почти весь день бесцельно блуждала по квартире, не в состоянии далеко отойти от унитаза. Но когда мы достигли завершающей части третьего триместра, что-то изменилось.

Продолжая путь к дому, я посмотрел на часы: по моим расчетам, у меня оставалось полчаса на то, чтобы принять душ и привести себя в порядок, прежде чем отправиться в любимый тайский ресторан Шарлотты – отмечать четвертую годовщину свадьбы. Именно там я намеревался сделать ей сюрприз. Я похлопал себя по карману пиджака, просто чтобы убедиться, что коробочка с подарком никуда не делась. Мне не терпелось увидеть выражение лица Шарлотты, когда она откроет ее.

Когда я въехал в ворота и остановился на подъездной дорожке у дома, машины Шарлотты не было на стоянке, поэтому я набрал номер жены, чтобы узнать, где она. Меня сразу же перебросило на автоответчик. Я разговаривал с ней в обед, когда она занималась повседневными делами, и голос звучал так радостно, что внутри все затрепетало. «Люблю тебя, Рай», – сказала она до того, как повесить трубку. Впервые за много недель я услышал от нее эти слова. Это ощущалось точно самые крепкие и теплые объятия.

Я поднялся на два лестничных пролета и открыл дверь квартиры; на меня нахлынул ошеломляющий запах корицы и специй. Шарлотта всегда любила автоматические освежители воздуха, но теперь, когда была беременна, в доме круглый год пахло Рождеством. Еще она была невероятной аккуратисткой. Никаких тарелок, стоящих рядом с раковиной, кухонные полотенца аккуратно сложены, в ванной пахнет дезинфицирующим гелем, с электрических зубных щеток смыта вся паста, журналы аккуратно разложены на кофейном столике. «Обустраивает гнездо», – думал я и улыбался.

Выйдя из душа, я еще раз позвонил Шарлотте, но когда она не ответила, ощутил легкое беспокойство. Я был уверен, что если б начались преждевременные роды, меня уже известили бы. Высушив волосы и сбрив щетину, еще раз проверил телефон, потом, просто для порядка, позвонил в роддом. Еще обзвонил подруг, но когда те сказали, что не знают, где она, внутри меня что-то напряглось и скрутилось – словно кто-то выжимал мокрое полотенце.

Неожиданно в дверь позвонили.

«Слава богу!» – подумал я, бросаясь к ней.

– Забыла ключи? – начал, открыв дверь, но умолк, увидев на пороге незнакомых мужчину и женщину; их лица ничего не выражали.

– Мистер Смит? – спросил мужчина.

– Да. А вы…

– Детектив-сержант Мортимер, а это моя коллега, констебль Когхилл. Позволите войти?

Мои опечаленные родители сидели по сторонам от меня, задавая вопросы, в которые я не вслушивался.

Они примчались вместе с братом Джонни через полчаса после появления на пороге полицейских. Мама и папа не знали, что сказать, чтобы смягчить удар. Лучшее, что могла предложить полиция, – это соболезнования и заверения в том, что уже начато следствие, призванное раскрыть случившееся с женой.

Все, что мне сказали, – тело Шарлотты нашли у подножия какого-то утеса в Восточном Сассексе. Свидетель видел ее в обществе какого-то другого человека, вместе с которым она упала с обрыва. Другое тело еще не нашли – унесло волнами. Шарлотта упала на камни.

– Зачем кому-то желать смерти моей жене? – спросил я наконец.

Полицейские переглянулись; детектив Мортимер явно хотел что-то сказать. Потом передумал.

– Я в самом деле не знаю. Простите, мистер Смит.

Прежде чем оставить нас горевать одних, они сообщили, что коллеги, расследующие дело, придут на следующий день.

«Дело». Менее чем за час Шарлотта превратилась из моей жены и матери моего нерожденного ребенка в «дело».

Боль от потери Шарлотты затмевала все. Она была слишком сильна, чтобы я мог воспринять ее разом. Остаток вечера и ночи мы четверо пытались осознать, что никогда не увидим Шарлотту снова, – и потеря ребенка была глухим болезненным фоном этого осознания.

Два других полицейских офицера прибыли на следующий день, чтобы расспросить о Шарлотте. Детектив О’Коннор был коренастым мужчиной лет сорока с лишним с красными прожилками на носу и щеках; ему явно было неловко в обществе скорбящих людей. Я бы тоже предпочел, чтобы его тут не было. Детектив Кармайкл была значительно моложе, с рыжими волосами, собранными в тугой пучок; она сочувственно улыбалась нам. Я подумал, что в сценарии допроса она играет роль доброго копа.

Они предположили, что мне лучше не ездить на опознание тела Шарлотты, учитывая то, с какой высоты она упала и в каком положении приземлилась. Получается, головой вниз. Ее подняли вертолетом обратно на вершину обрыва, но понятно было, что она давно мертва. Я испытал облегчение от того, что мне не придется видеть ее в таком состоянии, хотя и чувствовал себя эгоистом.

– Вы еще не знаете, почему моя жена мертва? – спросил я.

– Не знаем точных обстоятельств того, что случилось вчера, – сказала детектив Кармайкл. – Пока работаем с показаниями свидетелей.

– Кто был человек, похитивший ее?

Детектив О’Коннор беспокойно заерзал в кресле.

– На это мы тоже не сможем ответить, пока его тело не будет найдено в море или выброшено на берег. Надеемся вскоре найти его.

– Значит, мужчина?

– Предполагаем.

– Какая-то бессмыслица, – продолжил я. – Зачем ему похищать Шарлотту и везти ее так далеко, чтобы убить? Это, конечно же, должен быть кто-то, кого мы знаем, иначе она никогда не позволила бы ему сесть в ее машину. И почему квартира не рассматривается как место преступления? Разве вы не собираетесь искать улики?

Мама крепко сжала мой локоть. Джонни, будучи на два года младше меня – ему только-только исполнилось двадцать девять, – тем не менее всегда был самым прагматичным из нас. И сейчас у него был такой вид, будто он хотел, чтобы я угадал его мысли. О’Коннор посмотрел на них всех, потом на меня, но не сказал ни слова.

– Я что-то упускаю? – спросил я.

– Вам нелегко будет слышать это, Райан, но, судя по предварительным результатам следствия, Шарлотта по своей воле принимала участие в том, что случилось вчера.

– Не говорите глупостей, – отозвался я. – Конечно же, она не могла по своей воле. Ее привели туда силой, или же этот человек заманил ее под каким-то предлогом…

Кармайкл прервала меня:

– Райан, два разных свидетеля видели, как эти двое вместе шли к краю обрыва. Ни Шарлотта, ни мужчина не выглядели встревоженными. Каждый держал возле уха мобильный телефон, когда они переступили через ограждение, а потом шагнули с обрыва. К несчастью, камеры наблюдения на парковке не работали. Поэтому мы пока не можем ничем подтвердить показания.

– Значит, свидетели ошибаются, – твердо возразил я. – Должен признать, Шарлотта в последнее время была слегка подавлена, но ей уже становилось лучше, она не стала бы убивать себя. Мы так старались обзавестись ребенком, и нам оставалось всего два месяца до срока. Она не стала бы лишать жизни ни себя, ни нашего ребенка. Не было на это причин.

– Они шли, держась за руки, – негромко сообщила Кармайкл.

– Что?

– Свидетели говорят, что Шарлотта и мужчина держались за руки, когда прыгнули с обрыва.

Мой мир резко остановил вращение. Я открыл рот, чтобы заспорить, но, судя по выражению лиц всех остальных, они поверили. Я не успел поднять руку к глазам достаточно быстро, чтобы скрыть слезы. Отец привлек меня к себе, и я почувствовал, что он тоже пытается удержаться от рыданий.

– Как вы думаете, какие отношения могли быть между этим человеком и Шарлоттой? – спросил Джонни.

– Еще один вопрос, на который у нас пока нет ответа, – сказал О’Коннор. – Расследование только начато.

– Значит, считаете, будто между ними были какие-то отношения?

– Только потому, что что-то одновременно привело их в это место – и, как мы думаем, с одной и той же целью.

– Умереть, – обронил я. Это не был вопрос. Они кивнули, но я замотал головой. – Нет, не верю. Шарлотта ни за что не поступила бы так ни с собой, ни с нами. Не вижу в этом никакого смысла, а вы видите, потому что не знаете ее. Мам, ты думаешь, она изменяла мне или хотела покончить с собой?

– Уже не знаю, что думать… – Она смотрела на стол.

– Пока все улики указывают на то, что смерть была добровольной, Райан, – добавил отец. – Но давай пока что не будем об этом беспокоиться…

– Тогда о чем беспокоиться? – повысил я голос. Никто не ответил.

Я больше не мог слушать ни полицию, ни родных. Выскочив из гостиной, бросился в спальню и захлопнул за собой дверь с такой силой, что услышал, как свадебные фотографии, висящие в коридоре, закачались на стене.

Я отчаянно хотел позвонить Шарлотте и услышать ее ответ, чтобы она сказала мне, что это какая-то жуткая ошибка, что с ней всё в порядке. Я даже отдаленно не мог осознать: никогда больше не услышу ее голос.

Так многое из того, во что ты веришь – или из того, в истинности чего ты себя убедил, – может обернуться своей противоположностью быстрее, чем кажется.

Я отчаянно хотел верить, что случившееся с Шарлоттой стало результатом какой-то подставы, что она была убита этим незнакомцем, а не пошла с ним по своей воле, чтобы шагнуть навстречу смерти.

После еще одной бессонной ночи я включил свой «Айпэд» и вышел в интернет, чтобы посмотреть на то место, где она умерла. Бирлинг-Гэп в Восточном Сассексе был частью прибрежных утесов Семь Сестер с панорамным видом на Ла-Манш. Шарлотту нашли у подножия пятисотфутового обрыва, известного сильными осыпями.

«Это куда более логично! Они с тем мужчиной не покончили с собой, просто почва осыпалась под ногами!»

Конечно, если б они отправились так далеко ради того, чтобы умереть, то проехали бы на несколько миль дальше по побережью до Бичи-Хэд. Именно там любимое место самоубийц, а не на Бирлинг-Гэп.

– Папа, кажется, я знаю, что случилось с Шарлоттой… – поспешно начал я, входя на кухню. Родители, Джонни и детектив Кармайкл сидели за столом, перед ними стоял раскрытый ноутбук. Я был удивлен тем, что полиция явилась к нам с утра в воскресенье.

– Присядь, Рай, – велел Джонни, и я послушался.

– Утесы известны тем, что там постоянно происходят оползни, – продолжил я. – То, что произошло с Шарлоттой, было просто несчастным случаем.

– Должна вам кое-что показать, но это будет нелегко видеть, – осторожно начала Кармайкл.

– Пожалуйста, Райан, посиди спокойно хотя бы минуту, – попросила мама.

Кармайкл нажала кнопку воспроизведения. Запись была сделана с видеорегистратора, который водитель забыл выключить, когда припарковал машину ради прогулки с собакой. По возвращении он обнаружил, что бампер поцарапан. А просматривая запись, обнаружил, что в объектив попали и другие события.

Я затаил дыхание, глядя, как Шарлотта выходит из машины. По сравнению с большинством беременных живот у нее выпирал относительно слабо, и в тот день она замаскировала его широким плащом. Идя через парковку, Шарлотта прижимала к уху телефон. В поле зрения показалась мужская фигура – и рука этого человека тоже была поднесена к уху, как будто он с кем-то разговаривал по телефону. Я напрягся, когда они с Шарлоттой обнялись. Мне хотелось закрыть глаза, но я не мог отвести взгляд от экрана. Потом они взялись за руки и медленно, но решительно направились через парковку к ограждению, препятствовавшему посетителям подходить слишком близко к краю.

Мужчина перелез через ограждение первым и протянул руку, чтобы помочь перебраться Шарлотте. Оказавшись по ту сторону, они, все так же держа возле уха телефоны, направились к краю обрыва. Желудок сжался, когда они неожиданно рухнули за край, пропав из поля зрения регистратора. Мама зажала рот ладонями, папа отвернулся от экрана.

Неопровержимое доказательство того, что Шарлотта не была похищена и не поскользнулась на краю обрыва, что земля не осыпалась у нее под ногами. Я больше не мог считать, будто свидетели ошиблись в своих показаниях.

Не знаю, как долго мы сидели в полном молчании. Я чувствовал, как все буравят меня взглядами, ожидая реакции, ожидая, что я что-нибудь скажу. Но я не мог отреагировать – никак.

Вместо этого я пытался представить, что происходило в голове Шарлотты в последние моменты. Была ли она напугана? Умерла ли сразу или какое-то время мучилась от боли? Думала ли она обо мне, или же просто выкинула из головы? Почему она так поступила? Быть может, узнала от врачей, что с ребенком что-то не так, и решила, что у нее нет иного выбора, кроме как оборвать сразу обе жизни – свою и нерожденного младенца? Может, этот незнакомый мне мужчина уже давно появился в ее жизни, просто скрывался так хорошо, что я и не подозревал о его существовании? Может, Шарлотта забеременела от него? Кто разговаривал с ними по телефону, когда они вдвоем шли навстречу смерти? Насколько поганой должна быть наша с Шарлоттой совместная жизнь, если она решилась вот так жестоко оборвать ее?

Во всей этой мешанине было лишь одно, в чем я был совершенно уверен: я знал свою жену далеко не так хорошо, как мне казалось.

Схватив пиджак и ключи, я вышел из квартиры, никому не сказав ни слова, и пешком направился к Эбингтон-парку, где в детстве часто проводил выходные и каникулы, играя с друзьями в футбол и крикет. В более поздние времена мы с Шарлоттой гуляли там по субботам, подкармливая уток и гусей в прудах и покупая мороженое в автофургоне, припаркованном возле детского игрового парка.

Еще недавно я думал, что когда-нибудь приведу своего ребенка в этот парк и буду стоять у подножия горки или под металлическими лесенками для лазания, готовый подхватить его, если он поскользнется. Но теперь…

Я сидел на скамейке и смотрел на воскресный матч между двумя местными командами, игравшими на одной из площадок, однако почти не воспринимал происходящее. Рассеянно вертел на пальце обручальное кольцо, вращая его по часовой стрелке, потом вдруг осознал, что в нагрудном кармане пиджака что-то лежит. Вспомнил, что это такое, и достал маленькую подарочную коробочку, обвязанную бантиком. Я собирался отдать этот подарок Шарлотте в тот вечер – на годовщину нашей свадьбы. В коробочке лежал ключ от дома, купленного втайне от нее.

В то утро перед работой я подписал контракт и забрал у агента по недвижимости ключи от коттеджа, в который Шарлотта буквально влюбилась. Он находился в Харпоуле, поселке вблизи от нашего города, и пустовал уже несколько лет. Шарлотта много раз видела этот дом, когда мы забирали Оскара, пса моих родителей, и вывозили его прогуляться по сельской местности. Мы часто мечтали переехать в дом в окрестностях города, когда нам станет слишком тесно в квартире.

Я смутно помнил, что в детстве несколько раз побывал в этом доме. Мама была школьной подругой Кэтрин – женщины, жившей там. Она брала меня в гости, поиграть с Робби, сыном Кэтрин, пока сама болтала с товаркой. Кэтрин переехала в другое жилье, когда ее пропадавший без вести муж внезапно появился на пороге. Он исчез за двадцать пять лет до этого, а Кэтрин осталась одна растить троих детей. Все полагали, что муж погиб в результате несчастного случая, и возвращение стало для них шоком. Один из их сыновей был участником известной музыкальной группы, поэтому все мировые сводки новостей сообщили, что его отец вернулся и закончил свои дни – уже по-настоящему – на деревенском кладбище. Кэтрин съехала из дома почти сразу же, но прошло много времени, пока она выставила его на продажу. И хотя коттедж слегка обветшал, Шарлотта увидела, какой потенциал таит в себе это здание, и почти сразу влюбилась в него.

Было чертовски трудно держать покупку в секрете; приходилось изворачиваться, чтобы устроить все дела с нотариусом, агентом по недвижимости, ипотечным брокером и банком. Даже пришлось перенаправить официальные письма на адрес родителей. Бог знает, сколько народу было привлечено, чтобы сохранить эту тайну.

Я так крепко сжимал в ладони ключ, что на коже осталась вмятина. Гадал: если б я на день раньше сказал Шарлотте о том, что купил дом нашей мечты, может быть, это спасло бы ее? Но теперь я уже не мог этого узнать.

Любовь к Шарлотте быстро тонула в ненависти.

Несколько дней назад мне хотелось запереться в нашей спальне и никогда не выходить. Все в этой комнате напоминало о Шарлотте – от обоев с цветочными узорами до запаха духов, оставшегося на подушках и шторах, которые она когда-то подбирала в тон к обоям. Я знал, что запах в конце концов выветрится, поэтому хотел погрузиться в него, пока была возможность. Но сейчас он лишь вызывал у меня тошноту.

Мне требовалось объяснение, почему она так поступила со мной, поэтому я обшарил квартиру, выискивая, не оставила ли она предсмертную записку. Полиция забрала все ее электронные устройства, поэтому я просмотрел блокноты, мусорные корзины, карманы одежды, перетряхнул книги, ящики комода и шкафчики на кухне – однако не нашел ничего.

Мне нужно было укрыться в каком-нибудь надежном месте, подальше от женщины, которая уничтожила меня одним-единственным эгоистичным поступком. Поэтому я отправился в дом, где вырос. Оказавшись у мамы и папы, я осознал, сколь многое в детстве воспринимал как должное. От меня только и требовалось, что сделать домашнее задание до того, как сесть играть в «ФИФА’99» на «Нинтендо», и заботило меня лишь то, сколько мы с Джонни успеем погулять, пока мама не позовет пить чай. Сейчас я тосковал по тому времени. Больше не хотел быть взрослым. Этим взрослым, по крайней мере.

Мама с папой проявляли невероятную заботливость. Они ни разу не обвинили меня в том, что я пренебрегал женой, ни разу не спросили, как я мог допустить подобное. Оставили это моей собственной совести – и родителям Шарлотты, Барбаре и Патрику. Тесть и теща рано ушли на пенсию и переехали в большую белоснежную виллу на горном склоне в Аликанте. Они как раз совершали круиз по Средиземному морю, когда с ними связалась полиция, и прилетели ближайшим рейсом с Тенерифе.

Когда мы встретились в гостиной моих родителей, Патрику и Барбаре сразу же потребовалось на кого-то излить свою горечь от случившегося – полагаю, это можно понять. И их мишенью, конечно же, стал я.

– Ты говорил, что ей лучше! – кричала Барбара, даже не пытаясь скрыть, как она зла на меня. – Ты жил с ней; разве не видел, что ей становится хуже?

– Она утверждала, что ей уже лучше.

– Почему не поговорил с врачом и не объяснил, что нужна более сильная доза антидепрессантов?

– Она была ограничена в приеме лекарств из-за беременности.

Барбара замотала головой, отказываясь принять мои ответы. Белки Патрика были испещрены красными прожилками, под глазами темнели круги.

– Я ничего в этом не понимаю, – пробормотал он. – Только знаю, что ты обещал позаботиться о моей девочке – и подвел.

– Знаю. Мне очень жаль… – Голос мой прервался.

Я вспомнил, как несколько месяцев назад, когда мы с Шарлоттой должны были достигнуть вершины счастья, вокруг нас начал сгущаться мрак – спустя всего пару недель после того как она забеременела. Сначала я приписывал это утренней тошноте. Но ей становилось плохо не только во время завтрака, но зачастую и после обеда, и после ужина. Иногда она не могла удержать в желудке даже ломтик сухого тоста. Но когда этот период все же миновал, я решил, что ситуация начнет улучшаться, и Шарлотта проникнется моим энтузиазмом будущего родителя. Однако она оставалась подавленной и мрачной.

Медицинские сайты поясняли, что предродовая депрессия – довольно частое явление. Перечисленные симптомы совпадали с теми, что были у Шарлотты: она почти все время испытывала подавленность, общую апатию, склонность к слезам, бессонницу и постоянное беспокойство.

Я предложил во время следующего планового визита рассказать об этом гинекологу, но Шарлотта настаивала, что сама справится со скачками настроения, и отказывалась принимать лекарства. Я пытался подбодрить ее, изменив диету, исключив все промышленно обработанные продукты и заменив их едой, полезной для беременных и богатой антиоксидантами. Это не сработало; по сути, стало только хуже.

Шарлотту расстраивала любая мелочь, даже просмотр новостей. Каждый теракт, война или природная катастрофа заставляли ее приникнуть к экрану, как будто не хватало бегущей строки, как будто она мало тревожилась о том, как это может повлиять на нашего ребенка.

– В какой мир я собираюсь привести моего малыша? – спросила она однажды. – В мир, где людей заживо сжигают в клетках или сбрасывают с небоскребов из-за их религии или ориентации?

– Для начала, это наш малыш, так что ответственность за него лежит не только на твоих плечах, – ответил я. – Это наша общая задача – обеспечить ему безопасность и присматривать друг за другом.

– А что, если я не смогу выносить его, как положено? Посмотри на меня, я едва справляюсь.

– Сканирование показывает, что всё в полном порядке.

– Каждое утро я просыпаюсь с ужасным чувством и не могу перестать плакать. И это блаженный период беременности, о котором рассказывают все мамочки? Я ощущаю это как болезнь.

Я вытер слезу, покатившуюся по ее щеке.

– Подумай на минутку о миллионах и миллионах людей, с которыми никогда не случалось ничего ужасного… о тех, кого никогда не взрывали в автобусе, кого никогда не смывало цунами. Кто сказал, что мы не станем одной из таких везучих семей?

Мы не в первый раз вели этот разговор – и не в последний. Каждый раз, когда доходило до этого, Шарлотта согласно кивала, как будто верила в мои утешения. Хотя задним числом я осознал: мне следовало догадаться, что она просто пытается заткнуть меня. Ей казалось, что я не понимаю ее, и, полагаю, она была права. Я мог бы сделать и больше. Должен был.

Родители Шарлотты продолжили засыпать меня вопросами, на которые не было ответа. С каждой их репликой я все сильнее ощущал, что не был для нее хорошим мужем. Но меня злило то, что они притворялись, будто ее депрессия стала для них новостью. Во время последнего визита они видели, как плохо их дочери, однако не сочли это достаточно веской причиной, чтобы на время покинуть теплую солнечную Испанию. Они не желали брать на себя ни капли ответственности и взваливали все на меня.

Я вспомнил, что в последнее время, когда Шарлотте стало совсем плохо, моя тревога за нее переросла в страх. После долгих уговоров она пошла на когнитивно-поведенческую терапию, но спустя три сеанса заявила, что психотерапевт – скотина, и больше не пожелала посещать его. В конце концов, достигнув дна, она сдалась и согласилась на назначенные врачом антидепрессанты в малых дозах.

Именно тогда стало постепенно проявляться прежнее «я» Шарлотты – словно бабочка, просыпающаяся от зимнего сна. Она снова начала выходить из дома, улыбаться без титанических усилий и надолго скрывалась в спальне, болтая по телефону. Вскоре после Рождества высадила в ящик на окне луковицы весенних растений и стала выбирать обстановку для детской – а я следовал ее выбору. Еще Шарлотта проводила много времени на форумах – по ее словам, общалась там с другими женщинами, понимающими, что ей пришлось пережить. Она снова возвращалась в мир, от которого пряталась до того.

Шарлотта предложила, чтобы в первый наш отпуск за границей мы отправились уже втроем; мы вместе размышляли, кого из друзей пригласить в качестве крестных, гадали, будет ли у нас когда-нибудь свой дом наподобие того, который ей так понравился в Харпоуле. Только теперь я видел, что все это не имело для нее никакого значения; то была искусная маскировка. Она больше не хотела ничего. Не хотела нас.

Утром в день гибели Шарлотта сказала мне, что любит меня. Как она могла сказать это, а потом, всего несколько часов спустя, отбросить прочь?

Если не считать того, что бабушка и дедушка умерли от рака, когда я был маленьким, мне повезло дожить до тридцати с небольшим лет практически не получив душевных травм от смерти близких. Теперь я гадал: вдруг костлявая с косой просто тянула время, чтобы нанести наиболее болезненный удар по мне?

Я начал усваивать то, что большинство моих ровесников уже знали: скорбь – самая худшая тюрьма. По сути, это некая разновидность преисподней, где будто бы ты заперт один. То есть ты не один, ведь рядом люди, разделяющие боль. Но это же не их боль, верно? Она – твоя. И тебе в миллион раз хуже, чем кому-либо еще. Иногда мне казалось, что если я протяну руку, то смогу прямо пощупать эту боль.

Я замер в этом состоянии скорби, словно кролик в свете фар, но при этом ощущал себя, точно в преддверии ада, ожидая, пока полиция отдаст тело Шарлотты. Без этого похороны не могли состояться. Я не понимал, чем вызвана такая задержка, – ведь тайна заключалась не в том, как она умерла, а почему. Но, тем не менее, власти обязаны провести вскрытие.

До завершения этой процедуры у меня не было другого выбора, кроме как заполнять время прогулками в парке с Оскаром или бессмысленным сидением у телевизора с бесконечными викторинами, мелодрамами и реалити-шоу. Потом я понимал, что прошел целый вечер, а я даже не заметил, что именно смотрел.

Как-то утром я проснулся в шестом часу и поехал на Нортхэмптонский вокзал. Купил в автомате билет и доехал до станции Юстон в Лондоне. Там сел в подземку и спустя двенадцать станций и одну пересадку вышел у рынка в Шепердс-Буш в западной части города. К девяти часам утра я сидел за пластиковым столиком в людном зале «Макдоналдса» и с третьего этажа смотрел через окно на ряды магазинчиков и прилавков, тянущихся вдоль шумной улицы.

Где-то в этом неопрятном районе стоял такой же неаккуратный дом – первое жилье, снятое с Шарлоттой в столице после выпуска из университета; тогда нам было по двадцати одному. Я вспомнил черные и синие полоски плесени на стенах ванной, и как мы по очереди пытались вывести их противогрибковыми средствами. Стекла в окнах были настолько тонкими, что дребезжали, когда мимо проезжал автобус или грузовик. А бойлер работал так непредсказуемо, что зимой нам иногда приходилось зажигать духовку и открывать все внутренние двери, чтобы в комнаты шло тепло. Но арендная плата была низкой, и хозяин дома попросил вперед только за две недели.

В те времена материальные блага нас не особо волновали. По сути, Шарлотту ничего не волновало, пока мы были счастливы. А мы были счастливы. Да? Или, может, я неправильно воспринимал это? Потому что теперь сомневался во всем. Каждая улыбка на фотографиях, каждая эсэмэска с поцелуйчиком в конце… неужели все это было лишь притворством?

Может быть, даже тогда в душе Шарлотты таилась дремлющая депрессия? Может, она всегда носила это в себе, но лучше маскировала? А потом, когда наступила беременность и гормоны устроили всему организму встряску, болезнь просочилась на поверхность подобно отравляющему газу…

Но какова бы ни была причина, каков бы ни был повод, все это на самом деле не имело значения. Болезнь убила ее – и теперь, похоже, угрожала распространиться на меня. Если я не плакал, то ощущал полное онемение. Если не ощущал онемения, то задыхался. Если не задыхался, то плакал. И так далее, и так далее. Дурная бесконечность.

Я отхлебнул чая с молоком из стаканчика и пластиковой вилкой стал гонять по тарелке маффин и сырники. Не смог съесть больше пары кусочков ни того ни другого.

Собственное отражение в оконном стекле застало меня врасплох. Короткие русые волосы словно полностью лишились объема и плоско лежали на голове, щеки ввалились. Лицо было бледным, глаза – пустыми. Я был среднего роста, пять футов десять дюймов, но сейчас мне казалось, будто я усыхаю с каждым днем. Я был старше Джонни на два года, вдобавок он носил бороду и очки, но, несмотря на это, мы с ним всегда были очень похожи. Однако теперь никто, увидев нас рядом, не сказал бы, что мы братья.

Кто-то из персонала, проходя мимо, задел мое плечо, и я отпрянул так резко, что он обернулся, удивленный моей реакцией, и пробормотал:

– Спокойнее, приятель.

В последнее время слишком многие обнимали меня, пытаясь утешить, и я больше не мог выносить физический контакт. Прикосновения даже самых близких людей обжигали меня, точно капли кислоты.

Я стряхнул недоеденный завтрак с подноса в мусорный контейнер, вышел из кафе и принялся топтаться на автобусной остановке, не зная, куда ехать дальше.

– Боро-маркет, – внезапно выпалил я вслух, ведя пальцем по расписанию автобусов, закрепленному на столбе.

Когда у нас с Шарлоттой было слишком мало денег на развлечения и мы питались дешевыми блюдами, разогреваемыми в микроволновке, все равно каждую неделю старались сэкономить достаточную сумму, чтобы в субботу утром скататься на рынок и побаловать себя свежими продуктами. Нам хватало на обед и ужин – наши единственные здоровые трапезы за неделю. Мы были бедны, но довольны. По крайней мере, я.

Я залез в красный двухэтажный автобус и устроился на заднем сиденье на верхнем уровне. Это были наши с Шарлоттой любимые места. Представил, что она сидит рядом со мной, и на миг снова ощутил ее любовь ко мне – и свою к ней.

Посмотрел на экран телефона, чтобы узнать время. Телефон был переведен в беззвучный режим, и я обнаружил семь пропущенных – три с маминого номера и четыре с папиного. И несколько сообщений от знакомых.

Как только разошлись новости о смерти Шарлотты, все друзья и приятели захотели узнать, что случилось. Было ужасно объяснять, что я не знаю точно, однако, судя по всему, Шарлотта покончила с собой. С тем же успехом я мог бы сказать: «Оказалось, что быть замужем за мной – это такой кошмар, что она предпочла умереть». Они пытались как-то анализировать ее поступок, искать причины, но я ничего не мог ответить. Если б я получал фунт всякий раз, когда слышал от кого-то слова «не понимаю» или «у нее не было причин умирать», то мне хватило бы денег, чтобы оплатить самые пышные похороны.

Ее друзья разделились на два лагеря, объединенные общей потерей. На одной стороне были люди, испытывавшие вину за то, что вовремя не распознали, насколько сильно больна Шарлотта, или не отреагировали на это правильно. Они хотели дать мне понять, что берут на себя часть ответственности за то, что позволили ей дойти до подобного состояния. Жалели меня в моем горе, а я за это ненавидел их.

Для других я был объектом подозрения, тем, на кого можно было возложить вину за их собственные просчеты. Винить меня было намного легче, чем винить самих себя или Шарлотту.

Автобус доехал до Саутворк-стрит, и я сошел на остановке. Стоя на противоположной стороне Лондонского моста, смотрел на здание Боро-маркета, на стеклянную крышу и зеленые дугообразные балки из металла в стиле ар деко. Воображал, как перехожу дорогу, держа под руку Шарлотту; у нас две холщовые сумки, мы вдыхаем вкусные запахи еды, поднимающиеся над прилавками. Потом мы бы шли от одной лавки к другой, выбирая овощи и мясо и споря, чья сегодня очередь готовить. Когда-то этот рынок был для нас местом развлечений, но те дни миновали, и не было никакого смысла заходить внутрь. Больше ни в чем не было никакого смысла.

Это был мальчик. Был бы мальчик. Ребенок, которого ждали мы с Шарлоттой, был бы мальчиком.

В течение всей беременности мы твердо настаивали: не хотим заранее знать пол. Просто чувствовали, что нам повезло: искусственное оплодотворение дало удачный результат со второй попытки, в то время как некоторые пары годами безуспешно пытались зачать. Поэтому нам было все равно, мальчик или девочка. Но после смерти Шарлотты, пока я мучил себя, представляя, какой могла бы быть наша семья, в моей картине мира образовался разрыв. Мне нужно было знать, стоял бы я у края поля во время матча по регби, болея за сына, или же гордо смотрел бы, как дочь играет в нетбол.

Желание узнать превратилось в манию, доминирующую надо всем. Через день после моего звонка Кармайкл она перезвонила мне и сообщила:

– Согласно предварительному заключению патологоанатома, Шарлотта ждала мальчика.

– Спасибо, – пробормотал я и повесил трубку, не дожидаясь, пока она начнет меня утешать.

Теперь я мог мысленно нарисовать его. Его звали бы Дэниел, как мы уже решили. У него были бы русые волосы, как у меня, и ясные синие глаза, как у Шарлотты. Ямочки на щеках, такие же, как у меня, но улыбка, способная растопить полярные льды, досталась бы ему от матери. Мое крепкое телосложение и ее скорость. Я представил, как учил бы его ходить под парусом – как когда-то отец учил нас с братом на Питсфордском водохранилище. Или, может, у него был бы музыкальный талант, и я научил бы его играть на пианино… Я помотал головой, и сын распался на тысячи крошечных осколков так же быстро, как возник.

Я был один в доме родителей – впервые с тех пор, как временно перебрался сюда снова. Мама ушла на работу в обувной магазин, отец – в типографию. Джонни в банке изображал повелителя всех ипотек, в то время как я сидел тут, увязнув в зыбучем песке и держась лишь за тонкую ветку в ожидании, когда та переломится. Жизни окружающих возвращались к прежнему ритму и двигались вперед. Не так, как до смерти Шарлотты, но по крайней мере шли в нужном направлении.

Я дошел до местного магазинчика, купить дешевую выпивку. Люди правы, когда говорят, что алкоголь притупляет эмоции; однако в слишком большом количестве он может исказить реальность. Я хотел выпить достаточно, чтобы пережить особенно тяжелый день. Миссис Верма, стоящая за прилавком, одарила меня сочувственной улыбкой, однако я был признателен ей за то, что не стала спрашивать, как у меня дела. Устал от этого вопроса.

Должно быть, в школе как раз закончились занятия, потому что по пути домой я встретил множество мам и пап, ведущих детей из ближайшей начальной школы. Хотел крикнуть им: «Вы не знаете, как вам повезло!» – потому что если б я мог держать Дэниела за руку, то ни за что не отпустил бы его.

Мысли снова вернулись к Шарлотте. Я не мог понять, почему она, зная, как страстно я желал стать отцом, столь жестоко отняла у меня эту возможность? Убила долгожданного сына. Если она действительно так сильно не хотела больше жить, если считала смерть единственным выбором, возможно, я сумел бы понять ее, если б она сделала это после рождения Дэниела. Я все равно горевал бы, но он дал бы мне силы держаться. Но раз она убила сына, у меня не было причин.

Я донес до дома пластиковый пакет, где лежала упаковка пива на шесть банок, и решил выпить их в саду на задворках. Туи и ели, высокие красно-зеленые кусты и деревянный забор в шесть футов высотой надежно отгораживали этот сад от внимания соседей – не то чтобы меня интересовало, увидят ли они, как я напиваюсь днем в саду. Не снимая холщовых чехлов с садовой мебели, я уселся в кресло, выпил две банки и стал смотреть, как над прудом носятся стрекозы. Компанию мне составлял пес Оскар. Но выпитая на голодный желудок третья банка пива ударила в голову. Вместо того чтобы растаять в хмельной дымке, мои мысли стали еще более мрачными.

Я снова начал думать о своем сыне, гадать, не пострадал ли он от химического дисбаланса, находясь в утробе Шарлотты. Прикидывал, насколько больно ему было, когда она прыгнула с обрыва. Несколько месяцев назад я прочел, что в двадцать недель нерожденный ребенок может ощущать боль острее, чем взрослый. Почувствовал ли он изменения силы тяготения в те несколько секунд, пока она летела с утеса? Сказали, что от травмы головы Шарлотта, скорее всего, скончалась мгновенно. Умер ли Дэниел так же быстро? Или же он медленно погибал от боли и нехватки кислорода, запертый в темнице мертвого тела? Думать об этом было почти невыносимо, но я не мог перестать. Я заплакал, скорбя по нему.

Когда потянул за колечко на крышке четвертой банки, сжатый газ с шипением вырвался наружу. Я сделал большой глоток, но меня почти сразу же стошнило на джинсы и траву. Я оттолкнул голову Оскара, когда он подошел понюхать рвотную массу. А потом стоял на четвереньках, выворачиваясь наизнанку, пока предательское тело не извергло весь алкоголь до последней капли, впитавшейся в почву.

– Ненавижу тебя, Шарлотта, – пробормотал я. – Дико ненавижу тебя за то, что ты сделала с нами.

– Отрицание. Гнев. Торг. Депрессия. Принятие.

Я скользил взглядом по строчкам на сайте: адрес Джонни скинул мне на почту. Он пытался помочь, дать понять, что мое состояние вполне типично, – но это лишь злило меня. Я не хотел, чтобы кто-то говорил мне, что я должен чувствовать. Если верить специалистам, чьи слова цитировались на сайте, существует пять стадий переживания горя. Но мне никак не удавалось миновать стадию гнева. Там говорилось, что чем сильнее ты гневаешься, тем больше овладеваешь этой эмоцией, и тем быстрее она проходит. После этого ты готов перейти к следующей стадии.

«Чушь. Не хочу двигаться дальше. Я знаю, что именно чувствую. Я злюсь потому, что горюю из-за утраты сына и ненавижу убившую его мать. Если прощу ее и приму случившееся, то что со мной станет? Лучше остаться в нынешнем состоянии, потому что я начинаю осваиваться. А неизвестное пугает».

Злость была настолько сильной, что трудно было даже произнести имя Шарлотты. А ведь я еще даже не начал осмыслять тот факт, что у нее был роман с другим мужчиной, и это привело их к общему самоубийству. Душа гноилась, и мне не на кого было направить свой гнев против моих родителей, ее родителей, наших друзей, полиции, расследовавшей случай, и бога, в коего я перестал верить. Не на кого, кроме призрака.

– Мы не нашли никаких доказательств того, что Шарлотта и тот мужчина были друзьями или состояли в каких-либо еще отношениях до своей гибели, – уведомил меня детектив О’Коннор. – Может быть, от этого вам станет легче.

– О да, намного легче. – Я даже не попытался скрыть сарказм.

Он отпил чая из кружки и посмотрел на моих родителей, словно ждал, что мы будем ему признательны за крохотную милость. Я надеялся, что в моем присутствии ему не по себе, потому что он взглянул мне в глаза лишь на краткое мгновение. Я сохранял каменное выражение лица. Мне было все равно, трахалась ли Шарлотта с мужчиной, вместе с которым умерла. Да хоть с половиной Нортхэмптоншира!

Мы сидели вокруг стола в гостиной родителей, и О’Коннор посвящал нас в ход расследования. Мне показалось, что я чувствую исходящий от него запах спиртного, и предположил, что он таким образом решил придать себе смелости перед встречей с гневным вдовцом.

«Вдовец… Черт, это ведь я. Я – вдовец. Стать из мужа вдовцом в мгновение ока…»

– Так как же они познакомились? – спросил отец.

– Мы всё еще ищем ответ на этот вопрос, – ответил детектив.

– Вы не знаете? – Я хмыкнул. – Ваша задача – знать все обстоятельства, а вы по-прежнему «ищете ответ»? У вас было почти три недели. Сколько времени еще нужно?

– Позволь ему договорить, сын. – Отец бросил на детектива извиняющийся взгляд.

– Как вы знаете, мы проверили данные о разговорах Шарлотты по мобильному и стационарному телефону, однако операторы не зарегистрировали ни одного звонка, не имеющего объяснения. Мы также проверили ее электронную почту и звонки по «Скайпу», но и там ничего нет. Судя по всему, она не общалась посредством «Фейстайма», форумов или социальных сетей ни с кем, подходящим под описание того человека. Мы говорили с ее подругами, но никто из них не может припомнить, чтобы она когда-либо упоминала о другом мужчине. Как ни посмотри, они не были знакомы друг с другом до той встречи у обрыва. Единственное, что нам показалось интересным в отчетах о ее телефонных звонках – номер «Больше некуда».

– Что это? – спросил отец.

– Линия доверия для людей с эмоциональными проблемами, сходная со службой поддержки «Самаритяне». За последние несколько недель своей жизни Шарлотта сделала множество звонков на основной номер, и они были перенаправлены в ближайший филиал.

– Зачем?

– Мы не знаем.

– Множество звонков – это сколько?

– Почти сто.

– Господи… – выдохнул я. Я действительно совершенно не знал свою жену.

– Потом, за неделю до ее смерти, это неожиданно прекратилось.

– Какая-то бессмыслица, – произнесла мать и посмотрела на меня, словно вопрошая, как я мог не знать этого, если жил с этой женщиной.

– В день смерти, – сказал я, – она шла к обрыву, потому что приняла решение умереть вместе с тем мужчиной. Она держала руку возле уха, словно говорила по телефону. Но если телефон был у нее, то каким образом после ее смерти он был обнаружен в ее машине? И кому она звонила?

О’Коннор вяло пожал плечами.

– Должно быть, у нее было два телефона. Мужчина, судя по его виду, тоже с кем-то говорил по мобильнику.

– С «Больше некуда»?

– Мы этого не узнаем, поскольку ни он, ни телефон не найдены.

– Тогда давайте узнаем, с кем они беседовали на этой линии доверия по пути к смерти, – предложил отец. Джонни навалился на столешницу и кивнул в знак согласия.

– Боюсь, это не так-то легко. – О’Коннор сжал переносицу двумя пальцами и закрыл глаза. Вероятно, храбрость, внушенная ему алкоголем, начала выветриваться. – «Больше некуда» гарантирует полную анонимность звонящим. Служба не может видеть кого-либо или проследить за ним. Закон не обязывает ее сообщать о потенциальных самоубийцах. Даже если во время телефонного разговора кто-то собирается сделать то, что сделала Шарлотта, они не должны звонить в службы спасения. И, кроме того, она могла говорить с любым из волонтеров в пределах пяти графств. Это несколько сот человек, и у нас нет ресурсов для подобных расследований. Мне жаль говорить это, но в других обстоятельствах, если бы смерть Шарлотты была… убийством… преступлением, все было бы по-другому.

– Но поскольку это самоубийство, то оно не воспринимается настолько серьезно, – я кивнул.

– Честно говоря, Райан, мы воспринимаем это очень серьезно. Дело в том, что нет причин думать, будто совершено преступление. И если только человек, с кем разговаривали Шарлотта и тот мужчина, не объявится сам, мы, вероятно, так и не узнаем причины подобного поведения и не выясним, какая связь существовала между ними.

– А как насчет моральных обязательств? – спросил Джонни. – Конечно же, если бы этот человек знал, почему вы хотите с ним поговорить, он пожелал бы помочь нам понять, что случилось.

– Если только он сам добровольно захочет уведомить нас.

По мере того как этот разговор продолжался и на пути возникало все больше препятствий, моя злость разгоралась. Все равно что сидеть за рулем собственной машины, которой кто-то управляет удаленно.

– Есть и еще кое-что, – добавил детектив. – С нами связались новостные агентства. У нас существует словесная договоренность: обычно они не сообщают о самоубийствах, однако этот случай отличается от всех прочих, поскольку похож на сговор между двумя посторонними лицами. Пресса получила кое-какие намеки и считает, будто общественный интерес требует обнародовать эти сведения.

– Передайте, что мы не хотим с ними разговаривать, – прорычал я. – Достаточно уже того, что об этом знают наши друзья; не хватало еще, чтобы узнал весь мир!

– Однако это может сработать в нашу пользу. Может помочь выяснить, кем был тот незнакомец.

– Нет, – твердо ответил я, хлопнув ладонью по столу.

– Ладно… – О’Коннор, вздохнув, отпил глоток чая. – Я передам ваш отказ. – Он встал, собираясь уйти. – Но мы никак не можем проконтролировать то, о чем они могут написать самостоятельно. Так что вам следует приготовиться к тому, что эта история вызовет определенный интерес.

Он был прав. Два дня спустя об этом написала местная еженедельная газета; новость попала на первые страницы четырех таблоидов и удостоилась колонки в двух ежедневных печатных изданиях. Журналисты обшаривали «Фейсбук» в поисках фотографий Шарлотты, беседовали с ее бывшими коллегами и шапочными знакомыми. Статьи были проиллюстрированы бездарными графическими изображениями обрыва и траектории падения самоубийц.

Когда журналисты начали оставлять мне голосовые и текстовые сообщения, призывая встретиться с ними, я выключил телефон. Был практически не в состоянии говорить даже с близкими людьми, а тем более – с посторонними.

Я не намеревался присутствовать на похоронах Шарлотты.

Не желал говорить ей «прощай». Не хотел помнить с теплом и отдавать дань последнего уважения. Ничего этого она не заслуживала. Я согласился посетить поминальную службу в церкви и проделать короткий путь до крематория лишь потому, что родители застыдили. Если Шарлотта не ценила свою жизнь, почему это должен был делать я?

В голове стоял туман – я принял две таблетки маминого успокоительного, к тому же маялся похмельем, после того как вчера в очередной раз выпил несколько банок пива. Я был не в состоянии даже понять, кто стоит на кафедре и пытается найти хоть какие-то добрые слова для женщины, убившей своего ребенка.

Мой взгляд блуждал по церкви, украшенной вазами с нарциссами и с листовками, извещавшими о грядущих пасхальных торжествах. Но едва я посмотрел на гроб с телом Шарлотты, внесенный четырьмя носильщиками, как уже не смог отвести от него взгляд. Я не обращал внимания на ход службы, не пел гимны вместе со всеми. Даже ни разу не склонил голову в молитве.

Папа и Джонни встали по бокам от меня, готовые поддержать, если потребуется; потом повели меня к машине, вежливо оттесняя тех, кто пытался заговорить со мной. Мне было настолько все равно, что я даже не пробовал скрыться от репортеров, которые ловили у ворот церкви любого, кто имел неосторожность взглянуть на них.

Когда нам вернули тело Шарлотты, я оставил организацию погребальной службы своим тестю и теще. Выбор распорядителя, в какую одежду облачить покойную перед сожжением, какие прощальные дары положить ей в гроб, какая музыка должна играть, когда ее внесут в церковь, сколько машин потребуется для процессии… Она была их дочерью, так что и проблемы их. Я передал через посредника, что они могут забрать ее обручальное кольцо. Мне и мое-то было теперь ни к чему, не то что ее. Все, что оно символизировало, оказалось ложью. Шарлотта мало ценила меня, и теперь это чувство стало взаимным. Я хотел лишь, чтобы все закончилось.

Однако у меня было желание прийти на заседание коронерского суда, состоявшееся позже на той же неделе и посвященное расследованию по делу о смерти Шарлотты. Я позволил маме и Джонни сопровождать меня. Мы сидели в двух рядах позади родителей Шарлотты, но не обменялись с ними даже мимолетным взглядом.

Я не знал, почему хотел присутствовать на этом заседании. Быть может, мне казалось, что я недостаточно страдал, и мне нужно было знать, сколько еще боли я смогу выдержать, прежде чем полностью сломаюсь.

Я внимательно слушал, как зачитывают показания свидетелей, смотрел кадры, снятые видеорегистратором на вершине утеса. В конце концов старший коронер – пухлая женщина средних лет с добрым лицом и сочувственными глазами – объявила медицинское заключение о причинах смерти: множественные травмы.

– Да неужели, – пробормотал я тихонько. Но, кажется, Джонни меня услышал.

– Прежде чем вынести заключение о том, что это было самоубийство, я должна перечислить два факта, не подлежащие сомнению, – продолжила коронер. – Миссис Смит совершила действие, следствием которого стала ее смерть; она сделала это с намерением убить себя. Я должна быть уверена, что именно это и произошло, – и я уверена. Миссис Смит поднялась на вершину Бирлинг-Гэп вместе с мужчиной, чья личность пока не установлена, а затем скончалась от падения на камни внизу. Следовательно, в данных обстоятельствах я могу вынести заключение: случившееся являлось самоубийством.

Итак, на протяжении трех дней все и случилось: тело моей жены было кремировано, а потом суд публично огласил, что она покончила с собой. Вероятно, теперь я мог двигаться дальше.

Прожив восемь недель в родительском доме, я ощутил нарастающее желание снова вернуться в свою квартиру. Нужно было оказаться в знакомой обстановке, чтобы почувствовать себя хотя бы на каплю прежним. Я не мог позволить призраку Шарлотты выгнать меня из моего собственного дома.

Отперев входную дверь, я в нерешительности замер на пороге. В воздухе все еще витал запах ее любимых освежителей. На вешалке висел ее плащ. На свадебной фотографии в запылившейся рамке мы с ней улыбались друг другу под аркой, увитой розами.

Почти треть моей жизни прошла в состоянии «мы», и теперь мне неожиданно снова пришлось привыкать к тому, что есть только «я». До меня дошло, что прошлая жизнь, столь любимая, уже не вернется, и я никогда не смогу повторить ее с кем-то иным. Из глаз покатились слезы, и я никак не мог их остановить.

Я не был готов к возвращению в нашу спальню, поэтому решил спать в кладовке – единственной части квартиры, которую мы никак не позаботились обставить. Лишь ухитрились втиснуть туда одноместный матрас и крошечный шкафчик-тумбу из «ИКЕА». Но сейчас это вполне сгодилось. По соседству располагалась детская, и туда я тоже не готов был пока войти. Пока она оставалась такой как есть – в нейтральных оттенках желтого, с разбросанными вокруг мягкими игрушками, – я мог представлять, будто Дэниел спит там. Не хотел отпускать его.

Несколько дней спустя я распечатал отчеты о звонках с мобильного телефона Шарлотты. Я поверил детективу О’Коннору, когда он сказал, насколько часто она звонила в «Больше некуда». Но все же хотел увидеть это собственными глазами. Просмотрел каждую колонку: большинство звонков сделано утром или днем, когда я был на работе. Время от времени она звонила по вечерам или по выходным, когда мы оба были дома. Я вспомнил, как Шарлотта уходила в другую комнату, говоря, будто беседует с подругами, – но теперь знал, что на самом деле она, находясь в считаных метрах от меня, говорила незнакомому человеку о своем желании умереть.

Некоторые звонки длились несколько секунд, другие – больше часа. На миг я позволил своему гневу раствориться в жалости.

«Почему ты не сказала, что тебе так плохо?»

Я думал о машине Шарлотты и о том, что рано или поздно мне нужно будет ее продать. По сути, мне требовалось уладить очень многое, чтобы заново начать нормальную жизнь. Нужно было упаковать ее вещи, просмотреть документы, сменить имя в квитанциях за коммуналку, закрыть банковские счета и так далее… но все это могло подождать.

Как и моя работа. Мысль о том, чтобы войти в вечно холодный вестибюль, как будто моя жизнь ничуть не изменилась с прошлого раза, наполняла душу ужасом. Доктор, сочувствовавший мне, выписал больничный еще на месяц, однако позволил покинуть кабинет только после того, как всучил мне стопку брошюр о том, как справиться с потерей, и список телефонных номеров тех организаций, дающих советы в подобных случаях. Сев в машину, я просмотрел эти «полезные советы».

«Попытайтесь съездить на выходные куда-нибудь, где еще не были. Возможно, следует подумать о заведении питомца».

Я засмеялся вслух. «О да, доктор, я намерен заменить свою покойную жену хомяком. Замечательная идея!»

Джонни и парни, с которыми я по воскресеньям играл в футбол, по очереди навещали меня, но, несмотря на все их усилия, разговорчивее я не стал. Джонни также настаивал на том, чтобы сводить меня в местный паб «Эбингтон», и делал все возможное, чтобы вытащить из мрачного тесного мирка в окружающий мир. Но мне это не было нужно. Теперь мне вообще мало что было нужно.

– Мама и папа за тебя волнуются, – честно признался Джонни как-то вечером. В баре было тихо; он сидел на краю потертого диванчика и рассеянно играл с завязками своей толстовки. – Они боятся, что ты можешь… ну, ты понимаешь… сделать то же самое, что и Шарлотта.

– Что – покончить с собой без особых причин? Прыгнуть со скалы и разбить голову о камни так, чтобы меня невозможно было узнать?

Я понимал, что ответ неуместный. И солгал бы, если бы сказал, что подобная мысль не приходила мне в голову. Но она была мимолетной.

– А что насчет тебя? – спросил я. – Как считаешь ты?

– Сказал им, что ты не настолько эгоистичен и знаешь, что если совершишь что-то подобное, это их раздавит. – Я медленно кивнул. – Меня тоже, – добавил Джонни и посмотрел на меня с глубоким беспокойством.

Мы с братом были очень дружны, но редко говорили о том, что у каждого на душе. Однако после смерти Шарлотты он стал моей опорой. Видел меня в самом худшем состоянии, в самом глубоком отчаянии. Сидел со мной, пока я рыдал от горя, вытирал с моего лица рвотные массы, когда я допивался до тошноты, все выходные проводил со мной, пытаясь поддержать меня.

– Если ты что-то сделаешь с собой, я никогда себе этого не прощу, Рай, – снова заговорил он. – Я видел, как ты идешь через этот ад, и это затронуло меня тоже. Прошу тебя пообещать, что не наделаешь глупостей.

– Обещаю.

– Хорошо. И подумать о том, что предложил папа: насчет консультаций у психолога или каких-нибудь прописанных лекарств.

– Ладно, подумаю. – Я не собирался. Согласился лишь затем, чтобы он отстал от меня. – Мне нужно в туалет. Закажи еще. – Я похлопал его по плечу и вышел из-за стола.

Проходя по залу, заметил доску объявлений, увешанную визитными карточками такси-фирм и объявлениями о пивных фестивалях и вечеринках. Среди них мне попалась на глаза листовка «Больше некуда». Я отцепил кнопку и сунул листок в карман. Позже, когда Джонни отвез меня домой, уселся на кровать и уставился на листовку. «Мы здесь для того, чтобы слушать, а не для того, чтобы судить» – гласила синяя надпись.

Позвонить туда – вот единственный способ понять, что же такого предложили Шарлотте на линии доверия, чего не мог предложить я. Осторожно достав телефон, я набрал номер. Спустя пять гудков мне ответили.

– Добрый вечер, вы дозвонились в «Больше некуда», меня зовут Кевин. Могу я узнать ваше имя?

Я понятия не имел, что ему сказать.

– Если нужно время, чтобы подумать, оно в вашем распоряжении, – после короткой паузы продолжил Кевин.

– Райан, – произнес я. – Меня зовут Райан.

– Добрый вечер, Райан. Как у вас дела?

Я не знал, действительно ли голос Кевина звучал так тепло и сочувственно, как мне казалось, или же причиной тому были четыре пинты эля в моей крови. Я гадал, почему он в такой поздний час сидит на телефоне и разговаривает с совершенно незнакомыми людьми. Может, в его жизни тоже зияла огромная дыра…

– Всё в порядке, – ответил я.

– Рад слышать. Есть ли какая-то причина у вашего звонка?

– Моя жена… – начал я, но не смог завершить фразу.

– Ваша жена, – повторил он. – Что-то случилось с вашей женой?

– Она… умерла. Пару месяцев назад.

– Жаль слышать это, Райан. Вы хотели бы рассказать мне о ней?

Я пытался собраться с мыслями и придумать, как еще она могла умереть, помимо самоубийства, потому что не хотел, чтобы он судил. Но алкоголь затуманил мой мозг, и на ум ничего не шло. Поэтому я сказал ему правду и поведал о том, как от тоски по Шарлотте резко перешел к желанию никогда больше не думать о ней.

– Это совершенно естественно – проходить через такой широкий спектр эмоций, – объяснил Кевин. – Не хотите поговорить более подробно о том, что чувствуете?

Я сидел на полу в гостиной и рассказывал постороннему человеку то, о чем не знали даже родные. И хотя тот не предлагал никаких чудесных решений, он также и не советовал совершать длительные пешие прогулки или обзавестись домашним животным. Вместо этого разговор позволил мне лучше понять, почему Шарлотта так охотно беседовала с волонтерами «Больше некуда».

Но пока что у меня не было объяснений тому, зачем ей понадобилось звонить туда больше ста раз.

Полиция в конце концов вернула мобильный телефон, планшет и ноутбук Шарлотты после тщательной проверки. Они были упакованы в прозрачные пластиковые пакеты, на каждый наклеена белая бумажка с номером улики и дела черным маркером. Это все, чем она была для людей, которые не знали ее: дело, обозначенное двумя буквами и семью цифрами.

Электронные устройства были тщательно изучены соответствующим следственным отделом, однако ничего примечательного или важного найти не удалось. И, как ни обидно, по-прежнему не было найдено никакой связи с человеком, вместе с которым она умерла. Несмотря на все внимание, уделенное прессой этой истории, он до сих пор оставался неизвестным, а тело так и не нашлось.

У меня никогда не было причин следить за Шарлоттой, но она оставила мне так много вопросов, не имеющих ответов, что я должен был найти объяснение. В восемь часов вечера я взялся за ее телефон и просмотрел нашу переписку. Мне не нравилось, что полиция, вероятно, прочла наши самые личные сообщения – даже повседневную ерунду о том, чья нынче очередь отогнать машину в сервис. Я и не осознавал, как сильно мне не хватало, чтобы ее имя всплывало на экране.

По мере развития беременности Шарлотта все реже звонила подругам и все чаще общалась с ними по почте или через мессенджеры. Полагаю, ей было легче скрыть душевные страдания за словами на экране, чем замаскировать опустошенность в голосе.

Я пролистал ее страницу на «Фейсбуке» – за последние несколько месяцев своей жизни не запостила вообще ничего. Большинство будущих мамочек охотно рассказывают, на какой стадии беременности находятся, чего им хочется в этом состоянии, каким толстыми они себя чувствуют на последних месяцах. Но из нас двоих только я обновлял статусы на страничке или делился фотографиями. Вся активность Шарлотты свелась к просмотру ленты.

Я порылся в сохраненных документах на ноутбуке, но все они относились к дизайнерской работе до беременности. Музыкальная библиотека была забита веселенькой поп-музыкой, которую Шарлотта так любила; ничего подозрительного не нашлось ни в истории браузера, ни в закладках. Большинство писем были удалены, корзина очищена. Куки тоже были вычищены. Как я и боялся, о жене не удалось узнать ничего нового.

Я был удивлен – и разочарован – тем, что в ее телефоне или на «Айпэде» не было наших фотографий. Я любил поддразнивать ее за то, что она постоянно щелкала камерой; где бы мы ни были – на кухне, у бассейна в отеле или в зале супермаркета, – она обожала делать фотографии. Просмотрел несколько папок на всех устройствах, но Шарлотта стерла все наши снимки, которые когда-либо делала. Как будто наши отношения были для нее столь ужасны, что ей хотелось полностью уничтожить их следы. Даже четыре месяца спустя после смерти она находила все новые способы причинить мне боль.

Близилась полночь, и я по опыту знал, что если продолжу сегодня эти исследования, то буду накручивать себя все сильнее и в конечном итоге не смогу уснуть. Но когда я уже собирался отложить планшет, он выскользнул у меня из рук. Я пытался помешать ему упасть на пол, и пальцы мазнули по экрану.

Подняв его, я вдруг увидел два приложения-калькулятора – системный и еще один. Зачем нужны два калькулятора? Щелкнул по иконке незнакомого приложения, и в окошке появились четыре заранее введенных цифры: «1301». Я сразу же узнал их: это была дата смерти Шарлотты, дата, навстречу которой она так стремилась.

Нажал кнопку «равно», но ничего не случилось. Потом попробовал «плюс», «минус» и «деление», но только тогда, когда я нажал символ процента, на экране все поменялось. Появился новый рабочий стол со множеством активных папок: фотографии, документы, записи. Шарлотта скачала приложение, позволяющее скрыть то, что я не должен был обнаружить.

Я отнес планшет в свою спальню и улегся. Первая папка с документами содержала десятки скриншотов с различных сайтов и целые страницы ссылок на другие сайты. Все они были связаны с самоубийствами.

Среди изображений были иллюстрации, как лучше резать руки, чтобы истечь кровью точно до смерти, какие таблетки лучше сочетать для гарантированного передоза. Здесь также были ссылки, где и в каких странах эти таблетки можно приобрести через интернет.

Еще Шарлотта заложила ссылку на форум под названием «Финальный рывок», предлагавший «крутые самоубийственные местечки» по всей стране. Там были многоэтажные парковочные здания без оград или сеток безопасности, доступные транспортные мосты, железнодорожные пути со сломанными ограждениями и водоемы с мощными подводными течениями, способными в считаные секунды увлечь на дно. Фотографии улиц, карты, письменные инструкции того, как их найти, адреса и координаты для навигаторов. Все было продумано до мельчайших деталей, и Шарлотта не только читала все это, но и добавляла в избранное.

Я не мог отвести взгляд от экрана, испытывая одновременно горечь от того, сколько людей отчаялись до полной потери здравого смысла, и отвращение от энтузиазма, с каким другие подталкивали их к смерти. Насколько я мог видеть, никто на форуме не давал ссылок на «Больше некуда» или «Самаритян» либо телефонных номеров этих организаций. Никто не предполагал, что смерть, возможно, не самый лучший выход, никто не предлагал поговорить об этом с кем-либо.

На форуме были разделы для подростков, уставших от недолгой жизни, для жертв неизлечимых болезней – как физических, так и психических. Некоторые темы были созданы людьми преклонного возраста, которые так боялись долгой мучительной смерти, что хотели завершить жизнь на своих условиях. Одиночество, истязания, депрессия, война, травля, сексуальная ориентация, расстройство пищевого поведения… список причин добровольной смерти был бесконечным.

Я просматривал страницы в поисках имен, которые могли бы указать на то, что Шарлотта была участницей этих форумов, однако не смог найти ни одного доказательства, что она писала туда. Может быть, она просто читала эти материалы, как ленту на «Фейсбуке»…

На одном из форумов мое внимание привлекла запись, сделанная считаные дни назад. Заголовок гласил: «Надо с кем-то говорить, пока я умираю». Счетчик под аватаркой участницы показывал почти три сотни сообщений, в качестве изображения она выбрала фото молодой Анджелины Джоли, а сетевого псевдонима – GrlInterrupted.

«Так вот, я решила, где и когда сделать это (таблосы доставили в среду из Тринидада, и я забронировала номер в отеле в Бирмингеме). Еще я решила, что поеду туда одна, но уходить в одиночку не хочу. Никто не хочет повисеть со мной на телефоне, пока это происходит? Нужна компания».

Под сообщением было множество ответов с поздравлениями, но никому из сетевой группы поддержки не хватило духу размыть грань между фантазиями и реальностью и исполнить ее просьбу. Однако они быстренько порекомендовали ей другие никнеймы, которые могли помочь.

«Ты где живешь, солнц?» – спрашивал некто под псевдонимом R.I.P.

«В Лестере, в Англии», – ответила она.

«Знаешь Chloe4, отсюда? Она была из Англии и говорила про какую-то женщину, которая когда-то помогла ее друзьям, а потом и ей. Видать, сработало, потому что про Chloe4 больше ничего не слыхать, а мы плотно общались».

«В каком смысле помогла?»

«Она говорит людям, что делать, чего не делать, знает все риски, предлагает, что писать в записках, и проч. Chloe4 называла ее «Героиней с линии доверия».

«Она пишет здесь?»

«Не, она профи. Не светится, потому что работает на кризисной линии для самоубийц, «Больше некуда» или типа того. Ржака. Кто-то порекомендовал ее Chloe4».

Я выдохнул – не замечал, что сдерживаю дыхание, – потом отвел глаза от экрана и выглянул в окно. Тьма рассеивалась, близился восход. По дороге скользнул свет фар какой-то машины; у людей начинался новый рабочий день.

Я не один месяц искал хоть что-нибудь, способное объяснить, почему Шарлотта покончила с собой и почему она сделала это вместе с совершенно посторонним человеком. Теперь что-то подсказывало мне, что если эта «Героиня с линии доверия» и вправду существует, она может знать ответ на этот вопрос.

Все равно что биться головой о стену.

Потребовалось приложить немало усилий, умений и организованности – и к чему это привело? Ни к чему. Как ни пытался, я даже отдаленно не мог выведать, была «Героиня с линии доверия» реальным человеком или плодом воображения какой-то морально ущербной личности с форума. Однако ее поиски дали мне кое-что – цель.

Впервые прочтя комментарий о ней, я провел поиск по ключевым словам на этом сайте и на четырех других. Ее имя было спрятано среди сотен комментов, но определенно упоминалось пару десятков раз, хотя далеко не так часто, как в минувшие несколько лет. Никто не мог подтвердить ее существование – так и бывает с любой городской легендой. Я предположил, что если она так хорошо знает свое дело, то доказательства ее успеха были тщательно вычищены, а не служили предметом хвастовства на форумах.

Все еще не удавалось осознать, что человек, работающий на телефоне доверия, может иметь некие тайные мотивы. Но ведь еще днем раньше я и подумать не мог, что существуют форумы, где потенциальных самоубийц подталкивают к смерти. Если эта личность была настоящей, нужно выследить ее и выманить из норы.

Я обосновался за обеденным столом и создал собственную учетную запись на форуме. Когда R.I.P. проигнорировал личное сообщение, я написал GrlInterrupted.

«Привет, извини, что беспокою, – печатал я, – просто хочу узнать, удалось ли тебе найти ту женщину из «Больше некуда», о которой говорил R.I.P., «Героиню с линии доверия»?»

Я расхаживал по квартире, ожидая сигнала об ответе. Он пришел через час.

«Не, бро, извини. R.I.P. почти ничего не знал о ней. Я даже сама звонила в их филиалы, но попадала на других. Все равно что искать иголку в стоге сена. Да я и не знала, что сказать. Типа – «привет, сучки, никто не хочет послушать, как я умираю?» Ржака».

Я ответил ей смайликом, однако ничего веселого в этом не видел.

Мне был нужен свежий воздух и кофеин, поэтому я направился по ближайшим торговым точкам. Когда-то почти каждое воскресное утро я посещал кафе и возвращался домой с пакетом кексов, булочек с корицей и горячими напитками для себя и Шарлотты. Впервые пришел сюда после ее смерти, и странно было делать заказ на одного.

Попросил двойной капучино – и, пока булькала кофемашина, ощутил прилив вины, мимолетно охвативший меня. Гадал, насколько иной могла быть жизнь, если бы я был более внимательным и заботливым мужем. Если бы не настаивал, что правильно делать только так, как это вижу я. Тот Райан, вероятно, намного раньше осознал бы, насколько серьезна депрессия Шарлотты, и прислушался бы к ней, вместо того чтобы пытаться лечить. И сейчас Шарлотта стояла бы рядом с ним в очереди, одной рукой сжимая сумочку, а второй держась за ручку коляски, где лежал бы Дэниел…

Я помотал головой, и моя альтернативная вселенная растаяла, словно снежинка.

Я отнес стакан с кофе домой, пытаясь прикинуть, сколько времени потребуется на то, чтобы доказать или опровергнуть существование «Героини». Единственным способом было звонить и звонить на линию доверия, пока я не попаду на нее. Расклады были против меня. В Нортхэмптоншире девяносто четыре волонтера, работающих посменно, в Лестершире – восемьдесят шесть, в Уорикшире – пятьдесят восемь и еще шестьдесят в Бедфордшире. Плюс-минус десяток тех, кто мог прийти или уйти с тех пор, как в ежегодной отчетной ведомости был опубликован список. Примерно один шанс из трехсот.

Я не мог придумать способ как-то сократить или ускорить процесс. И это учитывая, что ищу именно женщину. «Героиня» ведь вполне могла оказаться мужчиной. В любом случае, человека нужно убедить в серьезности моих намерений.

Я разработал легенду, утверждающую, что депрессия подтачивает мою жизнь и что я не вижу особого смысла продолжать ее. Собирался рассказывать, что не просто задумал самоубийство, но и почти исполнил его, однако нечто помешало, и теперь нужен кто-то, кто поможет сделать еще несколько шагов на этом пути, потому что в одиночку я не справлюсь.

Чтобы все сработало, нужно было правильно организовать дело. Я создал пустой документ в «Экселе» на ноутбуке Шарлотты, чтобы делать примечания к имени каждого волонтера из «Больше некуда», который мне ответит. У некоторых, вероятно, имена совпадали, поэтому я намеревался делать примечания наподобие «старый», «молодой», «с акцентом», «в нос», чтобы различать их.

Я собирался представляться своим средним именем – Стивен – и был готов изменить распорядок сна, чтобы попасть на все смены. Мне предстоял поистине подвиг Геракла. Но чем быстрее я возьмусь за это, тем скорее узнаю точно, охочусь за настоящим человеком или за призраком. Даже приготовил диктофон и при помощи купленных через интернет кабелей подсоединил его к телефону, чтобы записывать все звонки – на тот случай, если все же попаду на нее.

Каждый день я разговаривал с таким количеством волонтеров, какое только мог охватить. Мои разговоры длились столько, сколько было нужно, чтобы я мог проставить в своем списке «да», «может быть» или «нет». У меня уже начало складываться представление о том, кто из них когда работает, как часто и в какие дни недели я могу связаться с ними.

Прошло чуть больше двух недель – и файл растянулся на несколько экранов. Он был заполнен именами, датами, указаниями времени и описаниями. Но никаких четких «да» в нем не было.

Я чувствовал себя отвратительно из-за того, что так часто звоню в «Больше некуда» и морочу головы, в особенности потому, что они все казались добрыми людьми. Не пытались отговорить Стивена от намерения покончить с собой; вместо этого выслушивали его, помогали разобраться в том, что он чувствует, после чего позволяли идти своим путем. Каждый говоривший без исключения питал самые благие намерения. Мне приходилось постоянно напоминать себе, что мои тоже не были дурными.

Бывали моменты, когда их доброта казалась мне настолько теплой и сердечной, что маска соскальзывала, и из-под нее появлялся настоящий Райан. В такие моменты именно я сознавался в ощущении беспомощности, именно мне самому было тяжело.

Я начал мысленно рисовать образ того, как могла бы выглядеть «Героиня с линии доверия». Ей под шестьдесят, старая дева с бледной кожей, уже изрядно обвисшей на щеках и шее. На лбу должны быть глубокие морщины, плечи должны быть сутулыми от тяжести вины, которую она несла, хотя и отказывалась признавать. С первого взгляда ее глаза должны казаться добрыми, но если заглянуть в них достаточно глубоко, то можно уловить контуры того, что прячется под этой фальшивой добротой – очертания темной, холодной души, питающейся страданиями других. Она должна быть похожа на Джуди Денч в фильме «Скандальный дневник», только еще более злобную.

Кем бы ни была «Героиня», ее тень нависала надо мной днем и ночью, когда я куда-либо шел и когда беспробудно спал. Она дала мне цель, а я превратил ее в одержимость, мешавшую исцелиться. Но знал, что если сдамся и не доведу начатое до конца, то всю жизнь буду гадать, существовала ли она на самом деле.

Конечно, я не сказал ни родным, ни друзьям о том, что задумал, потому что они сочли бы меня сумасшедшим. Но, судя по количеству обиженных голосовых и текстовых сообщений, которые они оставляли, жалуясь на постоянную занятость моего номера, они догадывались, что я чем-то занимаюсь. Поэтому я стал чаще ходить с ними в пабы, присутствовать на семейных обедах или присоединяться к походам в ресторан. И все это для того, чтобы убедить их, будто спустя четыре с половиной месяца после самоубийства Шарлотты я все же встал на путь к выздоровлению.

Отчасти это было правдой. Я действительно встал на некий путь. И в конце концов этот путь должен был привести меня к искомой женщине.

Восемьдесят два человека. Именно стольким я лгал и морочил головы, прежде чем нашел персону под псевдонимом «Героиня с линии доверия».

– Добрый день, вы дозвонились в «Больше некуда», меня зовут Лора. Могу я узнать ваше имя? – начала она.

Я нажал кнопку записи на своем диктофоне, как делал во время каждого звонка, поправил наушник гарнитуры в ухе и быстро и легко вошел в образ своего «альтер эго» Стивена – как будто не глядя надел домашние тапочки. Я выдал ту же самую реплику, какую произносил до этого восемьдесят один раз:

– Никогда прежде не звонил в такие учреждения. Не знаю, с чего начать.

– Что ж, начните с имени. Как мне к вам обращаться?

Как и у большинства других волонтеров, в ее голосе было нечто ободряющее. Четкий выговор, дружелюбный успокаивающий тон. Я мог бы представить, как она читает сказки в какой-нибудь детской передаче.

– Стивен, – ответил я.

– Рада побеседовать с вами, Стивен, – продолжила она. – Могу я спросить, что заставило вас позвонить нам сегодня вечером?

– Даже не знаю. Я… мне кажется, что у меня… никого нет. Мне кажется, что я не хочу… не хочу больше… быть здесь. – В последнее время я зачитывал этот сценарий столько раз, что знал его наизусть. Знал, в каком месте нужно сделать паузу для драматического эффекта, на каких словах голос должен звучать сдавленно. Если б за лучшую роль, исполненную по телефону, вручали «Оскара», уверен, что получил бы его.

– Что ж, хорошо, что позвонили, – сказала она. – Расскажите о людях, которые вас любят, которым вы небезразличны. Кто в вашей жизни попадает в эту категорию?

Я притворился, будто раздумываю.

– Правда никто. – Изобразил тяжкий вздох. – У меня совсем никого нет.

Лора спросила, есть ли у меня друзья, к которым я могу обратиться, и посочувствовала, когда я сказал, что нет. Разговаривала она, строго следуя методичке. Мои пальцы бесшумно скользнули по клавиатуре ноутбука, вводя в файл ее имя. Имя «Лора» не редкость, однако мне не попадалось ее тезок среди волонтеров «Больше некуда». Я уже мог сказать, что она была из тех женщин, для кого стакан всегда наполовину полон.

«Вряд ли», – напечатал я.

– Вы обращались к врачу, чтобы рассказать о своих ощущениях?

– Да, она выписала мне курс антидепрессантов.

– И как они подействовали?

– Прошло уже четыре месяца, а я по-прежнему не понимаю, ради чего встаю утром с постели. Иногда я думаю, что лучше было бы сделать запас этих таблеток и… ну, вы понимаете.

– Иногда или часто?

Я снова изобразил нерешительность, потом прошептал:

– Часто.

Наш разговор шел точно так же, как в восьмидесяти одном случае до того, и я продвинулся ничуть не дальше, чем с предшественниками. Услышал слабый шелест и решил, что она недавно в этом проекте и сейчас сверяется с методичкой. Хотя бы попрактикуется на мне… Я подавил зевок и стал просматривать результаты футбольных матчей на сайте «Би-би-си спорт».

– Вам не нужно стыдиться, Стивен. Мы все в тот или иной момент думаем о том, чтобы оборвать свою жизнь. Вы когда-нибудь пытались сделать это прежде?

«Погодите, она сказала «мы все»?»

Никто из других операторов не признавался в подобном. Может, она просто хотела убедить меня, будто действительно понимает мои чувства?

– Нет, – ответил я так, как будто стыдился этого. – Но однажды планировал.

– Вы однажды планировали это?

Я последовал совету, который прочел в интернете, и рассказал ей о том, как пытался облегчить утрату для тех, кого оставлю на этом свете, как приводил дела в порядок, прежде чем решиться умереть. Посмотрев в записи, я выбрал железнодорожные пути вблизи Вулвертона, куда можно было спрыгнуть в пролом ограждения. Лора молча слушала, пока я излагал придуманную историю.

– Быть может, в глубине души вы не питаете серьезных намерений покончить с собой, – сказала она наконец. Это было не столько вопросом, сколько утверждением. А когда она продолжила, ее тон из теплого и успокаивающего сделался обвинительным: – Возможно, это крик о помощи? Я получаю множество звонков от людей, которые говорят, будто хотят умереть, но при тщательном разборе оказывается, что они просто-напросто испытывают жалость к себе. Может быть, вы один из таких людей, Стивен? Может, вы просто попались в ловушку жалости к себе? Может, настолько глубоко погрязли в этом, что не понимаете: ничего не изменится, пока вы не найдете смелости что-то сделать самому? Потому что если вы не возьмете на себя ответственность, то всю оставшуюся жизнь – возможно, сорок или пятьдесят лет – боль, которую вы испытываете сейчас, боль, которая так нестерпима, что заставила вас позвонить мне, будет только усиливаться. Это – то, что вы чувствуете сейчас, – станет для вас наркотиком. Вы сможете так жить, Стивен? Я знаю, что сама не смогла бы.

В этот момент я понял, что нашел ее.

Никто из других волонтеров даже отдаленно не разговаривал со мной так. Я должен был испытать восторг, но когда готовился к операции, то по глупости даже не прикинул, что буду делать, когда дойду до этой стадии. Полагал, что успех окрылит меня, но ошибся. Вместо этого моя речь сделалась скованной и неловкой.

– Я… я… я не просто так звоню, честное слово, – выдавил я. – Это то, о чем я долго и напряженно думал, и я хочу этого – но если не смогу это сделать, то покажу себя трусом, верно?

– Нет, Стивен, вы не трус, – возразила Лора. – Вы позвонили мне сегодня, и это показывает, насколько вы отважны. Может быть, вы просто выбрали неверный день для ожидания поезда. Так случается со многими людьми. – Ее тон снова стал успокаивающим.

«Может, померещилось?»

Я почти мог представить себе, как Лора улыбается при этих словах – сама святая невинность.

– Просто помните, мы здесь ради вас – в любом качестве, в каком вам нужны, – продолжила она.

– Вы собираетесь выслушать меня?

Я затаил дыхание в ожидании ее ответа. По сути, она только что согласилась со мной насчет того, что мне незачем жить, – а теперь говорит, что я достаточно смел, чтобы умереть… Я не понимал, кто из нас кот, а кто мышь, кто с кем играет.

– Если это все, чего вы хотите от меня, то да.

– Что, если… что, если мне нужно… что если я решу… – Мой голос прервался. Как, черт побери, облечь это в слова и не отпугнуть ее?

– Вы звоните, чтобы сказать мне, что хотите покончить с собой и ищете моей поддержки в этом деле?

Она сделала это за меня. Бабочки в животе затрепетали и рванулись в полет. «О черт! Вот оно! Но что мне говорить дальше?»

– Я… полагаю, что да. – Я поморщился, когда эти слова неловко сорвались с моего языка. И ее тон опять изменился, как будто она читала мне лекцию.

– «Больше некуда» – беспристрастная организация, не выносящая суждений. Мы здесь для того, чтобы выслушать вас. Мы не пытаемся отговорить вас от того, что вы собираетесь сделать, – просто просим вас сначала поговорить с нами и рассмотреть все варианты, прежде чем сделать подобный важный шаг. Вы это понимаете?

– Да, – сказал я, отчаянно обшаривая свой мозг в поисках подходящего ответа. Лучшее, что я сумел сделать, – это слабо промямлить: – Но…

– Но? – переспросила Лора.

Она явно подталкивала меня к чему-то, и это облегчало мою задачу.

– Но если я… понимаете, если я хочу осуществить это, то станете ли вы…

– Стану ли я что, Стивен? Каких действий вы от меня ждете?

Во рту пересохло, я снова умолк.

«Что с тобой не так, Райан? Давай же! Ты поймал ее! Просто скажи что-нибудь!»

Но я онемел. Нужно было время подумать.

– Извините, мне нужно идти, – произнес я и повесил трубку. Заорав во весь голос: «Твою мать!», схватил со стола кружку и запустил ею в стену. Она разлетелась на осколки и сбила на пол фотографию в рамке.

Я сидел, уронив голову на руки и хватая воздух ртом. Лора не была похожа ни на кого из тех волонтеров, с кем я говорил раньше. Она была ею. «Героиней». И ее способность в один миг переключаться из одной ипостаси в другую ужасала меня. Она не сказала: «Я помогу тебе убить себя», – но, по сути, заявила, что если я не отважусь на решительный поступок, то продолжу жить в аду.

Я перемотал диктофонную запись к началу и прослушал весь диалог заново. Лора полностью контролировала наш разговор, и я злился на себя за то, что не смог следовать плану. Вместо того чтобы сыграть с ней в хитрую игру, запаниковал, потом повесил трубку… Меня подмывало сразу же позвонить снова, но я сдержался. Если я сделаю это немедленно, то могу показать себя нерешительной личностью или позером. Она должна думать, будто я почти уверен в своем желании умереть – ключевое слово «почти», – потому что тогда придание ситуации однозначности станет для нее вызовом, а я готов был поспорить, что именно этим она и наслаждается. Несколько дней я стану делать вид, что беру паузу и размышляю, а потом позвоню в «Больше некуда» и попытаюсь снова найти ее.

Что мне делать до тех пор? Нужно с пользой провести время. Был шанс, что Лора назвала мне фальшивое имя, но ничего другого у меня не было. Я «погуглил» «Лора» и «Больше некуда», но поисковик выдал мне только автора книги о старых паровозах. Я уточнил запрос, введя слова «самоубийство» и «благотворительная помощь», и вышел на сайт местной газеты «Кроникл энд экоу».

В глаза мне бросился заголовок «На благотворительной распродаже выручено 300 фунтов»; под ним красовалась фотография: три женщины и девочка стоят возле стола, уставленного выпечкой. Статья была за прошлый год.

«Волонтеры линии доверия «Больше некуда» собрали почти 300 фунтов стерлингов, продавая собственноручно изготовленную выпечку. Эта организация, действующая в нашем городе вот уже восемь лет, заработала такую сумму, установив прилавок на выставке на городском ипподроме. Представительница организации отметила: «Мы работаем на самофинансировании, и эти деньги помогут нам оплатить постоянно повышающиеся счета за аренду и другие расходы». На снимке (слева направо): Зои Паркер, Мэри Барнетт, Эффи Моррис и Лора Моррис».

Лора Моррис. Я увеличил фото и посмотрел на крайнюю справа. Вообще-то она выглядела вполне обычно и совсем не была похожа на старую кошелку, какой я ее воображал. Ее даже можно было счесть привлекательной. Изящная блузка и юбка в складку, волосы собраны в конский хвост, улыбка открывает идеально ровные зубы. Лицо и имя ее дочери Эффи показались мне знакомыми. Я поискал ее на «Фейсбуке», и когда увидел более четкое фото, вспомнил.

Я ввел в строке поисковика «Лора Моррис» и «Больше некуда» – и отыскал еще одну статью. «Высшая награда за благотворительный сбор». На снимке была та же самая женщина. Мужчина, сидящий в кресле на колесах, протягивал ей серебряный значок – за то, что она в одиночку собрала 50 тысяч фунтов в год – больше, чем кто-либо еще во всех филиалах.

«Я тружусь здесь вот уже несколько лет, поэтому знаю из первых рук, какую большую работу проделывает эта благотворительная организация, – цитировались в статье слова Лоры. – Требуется много упорной работы, чтобы собрать эти деньги: кулинарные и рукодельные распродажи, обращения к спонсорам… Я хотела бы поблагодарить своего мужа Тони и «Иншуранс уорлд» за спонсорскую помощь в благом деле».

Значит, замужем… Я прикинул, насколько расчетливой должна была быть эта женщина, чтобы запудрить мозги даже своему мужу. Хотя, возможно, он ее единомышленник. Возможно, он знает, чем она занимается, и закрывает на это глаза.

Был еще шанс, что все это дикая ошибка и что я просчитался. Может, Лора Моррис совсем не та Лора, с которой я говорил… Я уже собирался закрыть крышку ноутбука, когда последняя строка статьи привлекла мое внимание.

«Когда мы спросили, что Лора может сказать всем, кто намерен позвонить в «Больше некуда», она ответила:

– Мы здесь ради вас – в любом качестве, в каком вам нужны».

Именно та фраза, которую она сказала мне, когда я признался, что хочу умереть. Я «погуглил» – ее не было на сайте «Больше некуда» или где-либо еще. Собственные слова Лоры. Значит, с этой женщиной я сегодня разговаривал…

Я улыбнулся про себя, потому что теперь точно знал, как добраться до нее.

Я сидел на водительском месте в своей машине, припаркованной в нескольких метрах от офиса «Больше некуда» в центре Нортхэмптона. Припарковался на двойной желтой и примерно каждые двадцать минут замечал в зеркале заднего вида одну и ту же женщину из дорожной полиции, мрачно патрулирующую улицу. Каждый раз, когда она направлялась в мою сторону, проверяя номера машины при помощи электронного устройства, я заводил двигатель и объезжал квартал, а потом, когда она уходила, парковался на том же самом месте.

Я знал, что Лора Моррис дежурит сегодня – поскольку ответила мне с третьего звонка. Вот уж не подумал бы, что это случится так скоро. Но сегодня я не хотел разговаривать с ней. Сразу же прервал звонок, схватил куртку, ключи и телефон и помчался к их офису, чтобы дождаться ее появления. И провел здесь почти все утро.

С интервалом в пару минут в здание вошли несколько человек. Я предположил, что вот-вот начнется новая смена. Вскоре после этого из офиса вышла Лора. Она посмотрела в безоблачное небо, вероятно, оценивая теплую майскую погоду, потом спустилась по бетонным ступеням с крыльца и прошла мимо моей машины. Я сравнил ее внешность с фотографией, распечатанной с сайта газеты, и уверился, что это та самая женщина. Голова кружилась от того, что я видел ее во плоти после стольких усилий, потраченных на поиски и вычисления. Я сжал кулаки и сделал глубокий вдох.

На ней были белые кроссовки и непромокаемая куртка, в руке она несла сложенный зонтик, который при желании мог поместиться в сумку, поэтому я предположил, что сегодня она не за рулем. Взял из пепельницы немного мелочи – на тот случай, если придется ехать на автобусе, – вышел и начал преследование, не беспокоясь больше о дорожных патрульных. На миг задержался, когда Лора оглянулась, открыла свою сумку, достала сигарету и закурила.

Я смотрел достаточно детективов, чтобы знать, на каком расстоянии безопасно держаться. Скорее всего, Лора и не подозревала, что за ней следят, но рисковать было нельзя. Если я мог видеть ее, значит, и она могла видеть меня. Я надел наушники; если бы она обернулась снова, то увидела бы просто мужчину, слушающего музыку.

Лора шла, не ускоряя и не замедляя шаг, и хотя явно не занималась спортивной ходьбой, походка ее была целеустремленной. Я выслеживал ее примерно полчаса, прежде чем мы вошли в квартал жилых домов. Умеренно богатый район с протяженными участками под сады перед каждым домом, аккуратно подстриженными изгородями и лужайками, газонами, засаженными цветами.

Один дом выделялся среди остальных, словно медная монета среди серебряных. И Лора направлялась именно к нему. Стены его были тщательно выровнены и покрашены сливочно-белой краской, окна были совсем не такими, как в соседних домах. Везде оконные рамы были из коричневого пластика, с косыми переплетами; здесь же окна были современными, с темно-серыми рамами, стекла слегка затонированы. Лужайка вымощена плиткой, на ней хватило бы места для еще двух машин, помимо уже припаркованного желтого «Мини Купера». Под окном аккуратными рядами стояли терракотовые цветочные горшки. Хотя дом и сад были оформлены в едином стиле, они совершенно не соответствовали окружению.

Лора отперла двустворчатую входную дверь, и пока она переступала порог, я мимолетно отметил необычную расцветку стен в прихожей – с неравномерно расположенными темно-серыми и черными полосами. Подождал, пока она закроет за собой дверь, а потом, довольный, вернулся к машине.

На следующее утро в семь часов я вернулся на то же место – нужно было знать ее типичный распорядок дня. Припарковался на противоположной стороне улицы и стал ждать, потягивая из кружки остывший кофе.

Должно быть, я прибыл позже, чем ее муж уехал куда-то, потому что у дома был припаркован все тот же «Мини», который вряд ли принадлежал ему, если судить по веселенькому цвету. Когда полтора часа спустя Лора вышла из дома, за ее плечами висел ярко-розовый рюкзак; она куда-то направилась пешком.

Походка ее была стремительной. Я следовал за ней по другой стороне улицы, скрываясь за деревьями и машинами и попутно делая фотографии на камеру телефона. Лора остановилась у ворот Вестфилдской младшей школы и стала пристально смотреть на группу детей, которые со смехом бегали по игровой площадке. Махнула рукой одной из девочек, но та не заметила ее, и улыбка Лоры погасла. Перевела взгляд на группу других мам, стоящих у ворот; было похоже, что ей хочется присоединиться к их разговору. Но вместо этого она повернулась и пошла прочь, словно не хотела рисковать.

Лора шла, я фотографировал. Наконец она направилась по подъездной дорожке к большому белому зданию в несколько крыльев. Это здание было мне хорошо знакомо. «Что она здесь делает?» – удивился я.

Кингсторпский лечебный пансионат, где мой дед Пит обитал с тех пор, как после инсульта вся правая часть его тела осталась парализованной. Он едва мог двигаться или говорить. Мама и папа навещали его дважды в неделю, мы с Джонни – реже, особенно после смерти Шарлотты; я был слишком занят собой, чтобы вспоминать о нем.

Регистраторша, похоже, хорошо знала Моррис, потому что впустила, даже не спросив документы. Лора направилась по коридору и скрылась из виду.

Я стоял снаружи, переминаясь с ноги на ногу и не зная, что делать дальше. Не слишком ли я рискну, если последую за ней в здание? Может быть, но я должен был воспользоваться шансом.

– Здравствуйте, мне бы навестить Пита Спенсера, – сообщил я молодой женщине, сидящей за стойкой, и широко улыбнулся ей.

– Кем вам приходится мистер Спенсер? – спросила она с каменным лицом.

– Я его внук. Давно не был.

Она посмотрела на меня, словно говоря: «Знаю. Как вам не стыдно?»

По ее требованию я предъявил водительские права, и она протянула мне карточку посетителя, которую полагалось носить на шее на широком ремешке. Палата деда располагалась в крыле направо – там размещали пациентов с физическими недугами. Но Лора свернула налево. Я огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что меня никто не видит, потом повернул в тот же самый коридор. Не понадобилось много времени, чтобы найти ее.

Она сидела в общем зале, держа за руку мальчика, пристегнутого к креслу на колесах; Лора читала ему книжку, а он смеялся. Она переводила взгляд со страниц книги на его улыбку – так, словно мальчик мог исчезнуть, если она хоть на миг уделит внимание чему-то еще. Только мать может смотреть на своего ребенка с такой любовью. Она гладила его по руке и смеялась вместе с ним.

Я был захвачен врасплох и никак не мог совместить образ женщины, сидящей передо мной, с той, что всего пару дней назад предлагала мне совершить самоубийство. Еще пару минут я смотрел на них, чувствуя себя незваным пришельцем. Потребовалось напомнить себе, что наличие ребенка с инвалидностью не отменяло того, что она делала с уязвимыми людьми.

Я ушел так же незаметно, как и пришел, решив, что нужно все-таки навестить деда. Постучавшись в дверь палаты, вошел. Дедушка лежал с закрытыми глазами, и я окинул его пристальным взглядом. Он ничуть не напоминал того крепкого, плотно сложенного мужчину, которого я помнил по временам детства. Когда-то дед работал строителем. Помню, мне было девять лет, мы с Джонни играли в саду, а дедушка Пит лазал вверх и вниз по лестнице с корытцем раствора на плече, перекладывая крышу. Он поднял нас на самый верх, мы оседлали конек и стали махать руками проезжающим мимо автобусам и легковушкам. Потом мама вернулась с работы и кричала на него до тех пор, пока он не спустил нас вниз.

Прошло два десятка лет, и возраст – а скорее всего, привычка выкуривать по две пачки крепких сигарет в день – взял свое. Перенеся несколько инсультов, дед превратился в изможденную тень того силача, каким был когда-то.

На подвесных полках вокруг кровати стояли фотографии покойной бабушки Элси, мамы и папы; на стене висели детские снимки нас с Джонни, а в большой серебряной рамке – фото, где мы с Шарлоттой изображены в день свадьбы. Это застало меня врасплох.

– Привет, дед, это Райан, – тихо сказал я и взял его за руку. Кожа казалась тонкой, как бумага, фиолетовые вены выступали под ней, словно «лежачие полицейские» на дороге. – Извини, что давно не был.

Веки медленно приподнялись, и я видел, как взгляд молочно-серых глаз устремляется туда, откуда доносился мой голос. Отделы мозга, контролирующие речь и движения деда, были необратимо повреждены последним обширным инсультом, но он по-прежнему узнавал старшего внука. Левый уголок рта чуть приподнялся – дедушка пытался улыбнуться. Указательный палец мазнул по моей ладони.

– Лот, – пробормотал он. Я нахмурился и осторожно спросил:

– Что?

– Лот, – повторил дед и посмотрел куда-то мимо меня. – Лот. Ша. Ша. – Он глядел на свадебное фото.

– «Лот ша», – повторил я. – Ты имеешь в виду Шарлотту? – Палец снова коснулся моей ладони. – Мама сказала?

Я никогда не спрашивал, рассказала ли она ему о том, что случилось. Он движением пальца показал – «да».

– В последнее время дела идут не очень, – признался я. И прежде чем смог остановиться, выложил все: о смерти Шарлотты, о моей убежденности в том, что ее подтолкнули к самоубийству, и о том, что я нашел женщину, которая это сделала. Нужно было выговориться. – Мне страшно, дедушка, – продолжил я. – Страшно, как далеко я могу зайти, чтобы наказать эту женщину. Вот если б ты мог сказать мне, что делать…

Дед смотрел на меня так пристально, будто сожалел, что мозг не позволяет губам произнести целую осмысленную фразу. Наконец, приоткрыв рот, он захрипел; щеки и лоб сделались багровыми.

– Все в порядке, не надо, – попросил я. Я проявил эгоизм, вывалив все на него.

– Око, – выдавил дед. – Окоса… – Он молча молил меня понять его.

– Око, окоса… – повторил я, и тут до меня дошло. – Око за око.

Палец прижался к моей ладони, голова едва заметно качнулась в знак согласия.

– Спасибо, – произнес я и крепко сжал его ладонь обеими руками.

Я выждал еще несколько дней, прежде чем снова позвонить в «Больше некуда».

Я вернулся после обеденной кружки пива в «Эбингтоне», где сидел с Джонни и папой, поддерживая миф о том, что медленно иду к выздоровлению. Они испытали явное облегчение, когда я сказал им, что скоро вернусь на работу. Я проработал на этом месте всего девять месяцев до смерти Шарлотты, после чего в течение почти пяти отсутствовал, так что сейчас сообщил своему начальнику Брюсу Аткинсону дату, когда я намерен приступить снова, и он сказал, что уладит все формальности. Мое возвращение должно было стать постепенным, а не одномоментным.

Но сегодня главным делом была Лора. Стремительный летний ливень промочил меня до костей, поэтому, едва вернувшись домой, я снял мокрую одежду, повесил сушиться в душевой на перекладину для занавески и с нетерпением взялся за следующий этап. Удача была на моей стороне: не прошло и двух часов, как меня соединили с ней.

– Меня зовут Стивен. Вы, вероятно, не помните меня, но, мне кажется, вы та самая женщина, с кем я говорил недавно…

– Да, здравствуйте, Стивен. Именно я беседовала с вами и помню вас. Как дела сегодня?

– Всё в порядке, спасибо.

– Звучит более позитивно, чем в прошлый раз. Жизненные обстоятельства в чем-то изменились?

– На самом деле, полагаю, не особо. – Самым большим изменением было то, что теперь я знал куда больше о своей собеседнице.

– О, жаль это слышать. Тем не менее у вас хотя бы сегодня хороший день?

– Полагаю, да.

– Что ж, иногда после хорошего ночного сна мы просто просыпаемся утром, чувствуя, что наше отношение к жизни улучшилось.

– Но это не значит, что все плохое куда-то делось, верно?

Как будто нашего первого разговора и не было. Лора упирала на позитивные стороны жизни, и я гадал: только ли со мной она так беседовала? Может, она поступала так всегда – играла с людьми, чтобы понять, насколько серьезным было их желание умереть? Говорят, лучший способ свести собаку с ума – это гладить и бить ее за одни и те же действия, чтобы она никогда не знала, что получит от хозяина: ласку или таску. Я был ее псом?

Мы кружили друг вокруг друга, словно скорпион и змея, но никто не наносил удар. В конце концов, когда я отказался давать положительные ответы на любые ее вопросы, Лора ухватила приманку.

– Стивен, надеюсь, вы не против, если я скажу, что в начале разговора вы утверждали, будто у вас всё в порядке, однако по вашему тону трудно в это поверить.

– Наверное, у меня просто развилась привычка говорить, что всё в порядке, чтобы люди не беспокоились обо мне.

– Наш девиз – сохранять непредвзятое отношение. В разговоре со мной не нужно притворяться, будто вы что-то чувствуете, хотя на самом деле это не так. Есть ли что-то, о чем вы особенно хотите поговорить?

– Э-э… в прошлый раз, когда мы говорили…

– Я помню…

– Я сказал вам кое-что.

– Вы сказали мне много всякого.

– О том, как я думал о самоубийстве…

– Да, вы это говорили.

– Вы спрашивали, готов ли я это совершить.

– Не помню, чтобы я использовала именно эти слова, Стивен. Думаю, вы могли неверно истолковать то, что я вам сказала.

Это несколько сбило меня с толку.

– О…

– К какому заключению относительно самоубийства вы пришли с прошлого своего звонка нам?

Я пролистал свой блокнот, но не смог найти страницу, где записал то, что она говорила в тот раз. Пришлось блефовать.

– Я много размышлял. По сути, это единственное, что было у меня на уме, и я не мог перестать думать об этом. Вы правы: что бы я ни делал, ничего не изменится. И я по-прежнему буду чувствовать все то же самое.

– И как, по вашему мнению, вы можете избавиться от этих чувств?

Я не мог ринуться в это очертя голову. Она должна была считать, будто контролирует ситуацию.

– Не знаю.

– А мне все же кажется, что знаете, верно? Если быть предельно честным с самим собой.

– Да, – прошептал я. – Я готов. Я имею в виду, я хочу… я хочу умереть.

– Стивен, мне очень жаль прерывать наш разговор, но, боюсь, мне уже пора идти, моя смена заканчивается. К несчастью, не могу переключить вас на кого-нибудь из моих коллег, но если вы позвоните заново, уверена – кто-нибудь еще с радостью продолжит беседу с вами с того места, на котором мы ее завершили.

– Что? Но…

– Берегите себя, Дэвид, – произнесла она.

Звонок завершился. Я сидел, напряженно застыв в кресле, и слушал, как дождь барабанит в балконное стекло. Запустил пальцы в волосы, пытаясь понять: а вдруг Лора, наши разговоры, все то, к чему она, как я считал, подтолкнула Шарлотту… вдруг все это только в моей голове? Может быть, скорбь, алкоголь и недосып заставили меня слышать то, что я хотел услышать? А если она увидела Райана за маской Стивена?

Нет, не могла. Скорее всего, испытывала меня, чтобы проверить, насколько я искренен и как далеко она может завести ситуацию.

И что, черт побери, за Дэвид?

До конца недели я в разное время дня парковался вблизи дома Моррис, чтобы следить за ней. Слежка не была для меня легкой. Наступила жара, и, чтобы избежать теплового удара, приходилось либо опускать оконные стекла, либо постоянно включать кондиционер. Ближайшие общественные туалеты были давно закрыты, так что приходилось опустошать мочевой пузырь в переулках. Глаза болели от постоянного напряженного всматривания в зеркала заднего вида.

Когда Лора показывалась в поле зрения, я фотографировал ее за повседневными делами. Куда бы она ни пошла, следовал за нею, вынюхивая самые мелкие подробности ее жизни.

Иногда, когда она была дома, я следил взглядом сквозь тонированные стекла за смутным силуэтом, переходящим из комнаты в комнату. Почти мог разглядеть ее в просвет между занавесками на кухне, где она чаще всего сидела одна. Как-то раз, когда Лора не сразу задернула шторы с наступлением вечера, я стоял вблизи кухонного окна и смотрел, как она разговаривает с кем-то, кого я не мог видеть. Я гадал, кто еще мог быть дома.

Проверил по списку избирателей: она жила в доме с мужем Тони и тремя детьми младше шестнадцати лет – имена не упоминались. Я уже знал, что мальчик теперь проживает в пансионате; по моим предположениям, другим ребенком была Эффи, чью фотографию я видел в газете и на «Фейсбуке». Оставался еще один человек.

Найти Тони было несложно, вдобавок Лора упоминала о нем в интервью. Он владел страховой брокерской конторой, и его легко можно было опознать, поскольку карточка с названием его компании – и его фотографией – была прилеплена на боковом стекле его «Ауди».

Я только-только притормозил возле конторы, когда заметил, что он выходит из офиса. Проследил за ним так же, как следил за его женой, только в этот раз на машине. Когда мы останавливались перед светофорами, я фотографировал; когда же Тони вошел в спортивный зал, припарковался на другой стороне улицы. Переодевшись в майку и шорты, он пошел на тренировку, а я сидел в вестибюле, притворяясь, будто ищу что-то в интернете – хотя на самом деле фотографировал сквозь стеклянную стену, как он молотит боксерскую грушу.

Следующим пунктом слежки была Эффи…

К концу недели я точно знал, как именно намерен отобрать все, чего лишила меня Лора.

Лора, похоже, узнала мой голос сразу же. В ее тоне звучало облегчение, почти признательность за третий звонок – как будто этим я ей что-то доказал.

Я нажал кнопку записи на диктофоне, и она вновь начала наш разговор строго по методичке. Не намеревалась проявлять ни излишней жесткости, ни излишних сантиментов. Но на этот раз я уже мысленно прикинул, о чем она может спросить, так что меня не удастся застать врасплох и мне не придется поспешно вешать трубку, как тогда. Я даже записал придуманную историю из жизни «Стивена», чтобы в нужный момент ввернуть ее. Лора должна была поверить в то, что он достаточно отчаялся, достаточно наивен и уязвим, чтобы им можно было манипулировать.

– Если вы видите, что лучше не становится, на какой оптимальный исход надеетесь? – спросила она спустя некоторое время после начала диалога.

Ради драматического эффекта я выдержал такую долгую паузу, какую только мог.

– Когда однажды утром я просто не проснусь.

– Не хотите просыпаться. Понимаю.

– Разве вы не собираетесь спросить меня, ради чего я живу?

– А вы хотели бы, чтобы спросила? Стали бы слушать меня, если бы я привела какие-нибудь причины?

– Нет, вероятно, нет.

– В первом нашем разговоре вы упоминали о том, что хотели убить себя, спрыгнув на рельсы перед поездом…

– Передумал.

– О чем же вы думаете теперь?

– О повешении.

Я провел небольшое исследование в интернете и узнал, что это самый популярный способ для сведения счетов с жизнью. Лора пожелала узнать, насколько глубоко я это обдумал, почему выбрал этот способ, где я могу это осуществить и как именно. Я чувствовал, что мои ответы раздражают ее.

– Ваш метод включает в себя множество сложностей – если вы, конечно, остановитесь на нем, – прошипела она, но потом быстро вернулась к нормальному тону. – Но мы можем проработать всё в другой раз, если вы решите придерживаться этого направления.

Услышав эту фразу, я понял, что поймал Лору. Если бы был малейший проблеск сомнения в моих намерениях, она просто не сказала бы этого.

Баланс контроля изменился. Лора проглотила все, что я сказал, и перестала пытаться говорить мне что-то о поиске позитивных сторон в жизни. Какое бы испытание она ни устраивала мне в эти несколько недель, я только что прошел его.

– Значит, вы поможете мне? – спросил я.

– Как я уже объясняла, моя задача не состоит в том, чтобы пытаться отговорить вас от чего-либо или внушить вам определенный образ мыслей. Я здесь только для того, чтобы слушать.

– А что, если… – Мой голос прервался. Это не входило в план – пока нет. Сердце отчаянно колотилось; я размышлял, пойти ли на риск и спросить ее напрямую. Приоткрыл рот, но помедлил в нерешительности.

– Дэвид, – спросила она, – вы еще на связи?

– Дэвид? – переспросил я.

– Извините, хотела сказать – Стивен. Вы сказали «что, если»…

«Твою мать, возьми и скажи!»

– Что, если вы будете со мной, когда я это сделаю?

– Если нужно, чтобы с вами кто-то был, то я с радостью выслушаю вас и составлю вам компанию.

– Я имел в виду – не по телефону.

Застал ее врасплох. Она точно знала, что я имел в виду, но ей нужно было, чтобы эти слова произнес я, а не она.

– Что, если бы я попросил вас, Лора, быть со мной, здесь, в моем доме, когда я повешусь? Вы пришли бы?

За вопросом последовала тишина. Каждый из нас слышал в трубке лишь тревожное дыхание собеседника.

– Не думаю, что такое уместно, – выдавила Лора. Пришлось быстро придумать, чем подкрепить свою просьбу.

– Мне нужно, чтобы вы были здесь, сказали бы мне, если я что-нибудь упущу, заверили бы меня, что всё будет в порядке… Присутствовали бы… ну, вы понимаете… в самом конце.

– Боитесь передумать?

– Нет-нет, я не передумаю. Просто вы вроде как поняли меня. – Я продолжал взывать к ее самолюбию, показывая, что она помогла мне за эти три разговора больше, чем сумели все психотерапевты за несколько месяцев. – Могли бы вы хотя бы подумать об этом? – закончил я.

– Не могу, Стивен. Извините, но вы просите меня сделать нечто незаконное и совершенно неэтичное. У меня могут быть огромные неприятности.

– Вы правы. Извините, мне не следовало просить о таком, – ответил я. – Больше не буду.

Я ухмылялся во весь рот, понимая, что завершаю разговор победителем. Мои планы относительно Лоры зависели от того, скажет ли она «да». Теперь оставалось только ждать.

Лора тревожилась, я это чувствовал. С того момента, как она ответила и я назвался, что-то в ее голосе подсказывало: она изо всех сил пытается держать эмоции под контролем. Но ее актерское мастерство не настолько хорошо. Я чувствовал: Лора не хочет, чтобы я знал, насколько она рада снова слышать меня, – и гадал, не была ли Шарлотта одурачена таким же замаскированным рвением.

Квартира вызывала приступ клаустрофобии, стены словно давили на меня, и я, взяв телефон и блокнот, направился в Эбингтон-парк. Смотрел, как утки дерутся за корку хлеба в самом маленьком из местных прудов, – и в этот момент снова ответила Лора. Я выжидал несколько дней после того, как спросил ее, не захочет ли она лично присутствовать при моей смерти. Хотел, чтобы моя просьба укоренилась в ее сознании, чтобы она как следует обдумала ее и – будем надеяться – согласилась.

Я начал с неискреннего извинения за то, что поставил ее в неловкое положение.

– Честное слово, Стивен, я здесь не для того, чтобы вас осуждать. А для того, чтобы выслушать все, что вы мне скажете.

Ее дыхание было более рваным, чем обычно, она явно старалась держать интонации под контролем. Как будто хотела сказать мне что-то, но спорила с собой, должна говорить или нет. Мы поболтали еще немного, и я начал задавать вопросы о ней самой. Намеренно польстил ей, сказав, будто представляю ее похожей на актрису из «Голодных игр». Конечно же, я точно знал, как выглядит Лора, потому что в последние недели часто наблюдал за ней. Но когда она спросила меня о том, думал ли я обзавестись детьми, это оказалось неожиданностью.

– Вообще-то была одна женщина, с которой я подумывал создать семью, – произнес я. – Милая и добрая, и мне казалось, что она по-настоящему любит меня. Но неожиданно она исчезла из моей жизни.

Я надеялся, что чем более уязвимым покажусь, чем больше слабости она увидит во мне, тем сильнее захочет принять мое предложение.

Еще четверть часа мы беседовали о разных мелочах, и Лора уже не смогла сдерживаться.

– Я это сделаю, – произнесла она вдруг. – Если вы серьезно настроены покончить с собой, то я лично буду присутствовать при этом. – Она шептала, вероятно, боясь, что ее подслушают.

Я постарался, чтобы в моем тоне звучала признательность, хотя на самом деле ее готовность вызывала во мне одновременно восторг и отвращение. Лора начала объяснять, что работает только с людьми, которых, как считает, знает вдоль и поперек. Поэтому она ожидает, что я открою ей все аспекты своей жизни. Она намеревалась передать мне расписание своих дежурств, чтобы я в условленное время связывался с ней – минимум три раза в неделю. Только после этого мы сможем назначить дату моей смерти.

– Я буду с вами с самого начала и до конца, но это деловые отношения, – добавила она. – Мы оба должны выполнить свою часть работы, Стивен. Ваша задача – рассказать мне о себе, а моя – сделать так, чтобы ваш уход был мирным.

Первой шла проверка на настойчивость: я должен был убедить ее в том, что готов умереть. Вторым испытанием станет заставить ее на сто процентов поверить, что Стивен настоящий. И если будет хоть кроха фальши – Лора ее заметит, я знал.

Я должен был стать несравненным игроком, чтобы переиграть Лору в ее собственной игре.

– Узел должен располагаться высоко позади вашей шеи, чтобы по мере увеличения давления затянулся туже, – объясняла Лора. – Голос ее был тихим; иногда мне приходилось напрягаться, чтобы расслышать, что она говорит. – Когда будете практиковаться, убедитесь, что веревка, привязанная к балке, не соскользнет. Очень важно помнить об этом.

Она дала мне пять недель до дня, когда я должен убить себя. Ко второй неделе начала детально объяснять мне практические стороны того, как нужно вешаться. Я лежал на кровати, прижимая к уху телефон; согнутые колени устремлены вверх, словно горные вершины, блокнот я пристроил на бедре. Иногда рисовал закорючки и человечков. Сегодня изобразил их висящими на виселице. Похоже, Лора была довольна, когда слышала шелест бумаги или то, как я повторяю ее слова.

Дальше она посоветовала мне испытать веревку на прочность и подложить что-нибудь, чтобы удавка не врезалась в шею и не вызвала кровотечение. Объяснила, где именно следует расположить узел и как его завязать. Похоже, хотела удостовериться, что смерть будет чистой и по возможности безболезненной. Я не мог понять, почему женщине, которая так охотно согласилась увидеть мою гибель, есть дело до того, будет ли мне больно, когда я буду висеть в петле. Какая ей разница?

Пока Лора говорила, я закрыл глаза и представил, как она, сгорбившись, сидит за столом в офисе и шепчет в трубку, балдея от того, что дает мне указания по сведению счетов с жизнью, – в то время как вокруг полным-полно людей, понятия не имеющих, чем она занимается.

Иногда мы вели разговоры о более повседневных вещах. По сути, моя грядущая смерть и то, как я намерен добиться ее, занимали менее четверти времени наших бесед. Лора хотела знать подробности моей жизни, от моих отношений с родными и близкими до любимых блюд и фильмов, какая музыка должна играть на похоронах, расспрашивала о бывших девушках… да обо всем на свете. Я верил, что она питает искренний интерес к моим рассказам. Она словно хотела выжать все из нашего совместного времяпровождения, чтобы с идеальной точностью представлять, кто будет умирать у нее на глазах.

Временами я даже начинал гадать, не ошибся ли я на ее счет: вдруг Лора – просто скучающая домохозяйка с непомерно развитой фантазией? Вдруг она просто хочет посмотреть, как далеко может зайти дело, прежде чем кто-то из нас сдастся и признает, что это всего лишь розыгрыш? Однако время шло, день «самоубийства» приближался, а Лора не проявляла никаких признаков желания выйти из игры.

Изображать человека, готовящегося лишить себя жизни, оказалось труднее, чем представлялось. Это отнимало уйму времени и сил, и мне приходилось записывать каждую ложь, скормленную Лоре. Блокнот превратился в биографию человека, которого никогда не существовало.

– Можно вопрос? – начал я во время очередного разговора.

– Да, конечно, – ответила Лора.

– Можете рассказать что-нибудь о себе? Необязательно слишком личное.

Она помолчала, потом поинтересовалась:

– Зачем?

– Затем, что я хочу больше знать о человеке, которому небезразличны такие люди, как я, – настолько небезразличны, что вы помогаете им.

– Что бы вы хотели узнать?

Я знал, где она живет и где работает. Видел ее родных. Выслеживал ее во время походов по любимым магазинам. Смотрел, как она читает книги сыну-инвалиду. Лора казалась совершенно обычной женщиной. Но я даже отдаленно не мог понять, почему она делает то, что делает.

– Можно спросить – делали ли вы подобное для кого-то еще? Были ли другие, такие, как я?

– Да, были и другие.

– Можете рассказать мне о них побольше?

– А вы хотели бы, чтобы следующий человек, которого я выберу, узнал о вас?

– Нет, вообще-то нет.

– Тогда вам следует уважать чужое право на частную жизнь и смерть.

Это был наш двенадцатый разговор, так что я уже достаточно разбирался в ее интонациях и мог определить, когда ей становилось не по себе. Но у меня оставалось не так много времени, и я поставил на то, что она слишком много вложила в меня, чтобы ее отпугнула моя фамильярность. Вместо этого Лора объяснила мне, что все люди разные, поэтому к каждому она находит индивидуальный подход. Она словно кроила каждое самоубийство по мерке того, кто к ней обращался. И даже старалась избегать самого слова «самоубийство», как будто не хотела произносить его вслух.

– С этой жизнью трудно справиться в одиночку, – продолжила Лора. – Некоторые сворачивают на окольные тропки, и им требуется помощь, чтобы вернуться на правильную дорогу. Другие хотят совсем сойти с дороги – и я помогаю им в этом.

Я подумал о Шарлотте и о том, что если бы Лора убедила ее задержаться на дороге подольше, то сейчас я смотрел бы, как мой четырехмесячный сын играет с мягкими игрушками на полу в детской. И не строил бы планов того, как покончить с женщиной, которая лишила жизни этого ребенка и его мать.

– Вы когда-нибудь задумывались постфактум о том, что могли в ком-либо ошибиться? Что человек, которому помогли, возможно, должен был задержаться в этом мире еще на какое-то время?

– Нет, – сразу же ответила она. – Все приходят ко мне добровольно, как пришли вы. Я никогда не жалела – и никогда не пожалею – о том, что делаю.

У меня было предчувствие, что вскоре Лора будет думать об этом совсем иначе.

Настал день расплаты Стивена.

Вскоре после полудня я протопал по заросшей лужайке к коттеджу, который купил, чтобы сделать жене сюрприз.

Бело-синяя табличка с надписью «Продано» все еще торчала на колышке, вбитом в землю, поэтому я вырвал его и отбросил за кусты. С оконных рам хлопьями облетала краска. Цементные полоски между кирпичами потрескались и нуждались в подновлении. Некоторые из плиток серой шиферной черепицы перекосились – их нужно было заменить или пристроить на место, пока крыша не начнет протекать. Семь месяцев я не был здесь, и это вдобавок к четырем с половиной годам, пока тут вообще никто не жил; чертополох и крапива высотой в два фута, заполонившие газоны, смыкались с одуванчиками, под которыми не было видно гравия на дорожке.

Родители дали мне займ в тридцать тысяч фунтов, чтобы сделать первый взнос, остальное покрывала ипотека. У нас с Шарлоттой были кое-какие сбережения, чтобы оплатить срочный ремонт, – а остальное, как я рассчитывал, мы могли бы сделать постепенно. То была обоюдовыгодная ситуация – отец любил работать руками, а в родительском доме уже нечего было улучшать, и ему не терпелось взяться за новый проект. Он сэкономил бы нам огромные деньги, которые в противном случае пришлось бы заплатить рабочим.

Но дом, который таил в себе такие перспективы, не получил ни единого шанса их раскрыть, потому что Шарлотта покончила с собой в тот самый день, когда я получил ключи от него. С тех пор я не мог заставить себя даже проехать мимо этого места, не то что зайти внутрь.

– Думаете купить его? – спросила женщина, выгуливавшая крошечного, чуть больше крысы, песика; она как раз шла мимо, набросив на голову шарф.

Я покачал головой.

– Нет.

– А жаль, – пробормотала она, прежде чем уйти. – Он мог бы снова стать хорошим семейным домом…

От брошенного вскользь замечания в горле встал ком. Когда-то я был уверен, что этот коттедж действительно станет домом для моей семьи. И даже сейчас полагал, что когда-нибудь в нем действительно будут жить люди, любящие друг друга. Но не сегодня. Сегодня мне предстоит разобраться здесь с Лорой Моррис.

Вернувшись к машине, я достал веревку, лампочку, три картонные папки, набитые фотографиями Лоры и ее родных, и два мотка клейкой ленты, и отнес все это ко входной двери. Нерешительно отперев замок, толкнул дверь. Я уже оплатил повторное подключение электричества, так что, когда щелкнул выключателем, в прихожей зажегся свет. Скудная старая мебель, оставшаяся от прежних жильцов, была покрыта толстым слоем пыли – однако в основном дом был пуст.

Я принялся за работу и оклеил все стены в спальне фотографиями – не осталось ни единого свободного клочка. Потом ввернул в патрон тусклую лампу, чтобы Лора не сразу увидела эти снимки; несколько раз прошелся вверх-вниз по лестнице, запоминая, какие ступени скрипят, чтобы потом не наступить на них. После этого потратил двадцать минут, завязывая и перезавязывая петлю, пока она не оказалась именно такой, какой должна быть; затем подвесил веревку к деревянной балке. Лора заслужила то, что я планировал для нее, у меня не было в том сомнений. Но я не собирался убивать ее. Я хотел, чтобы она созналась в том, что сделала с Шарлоттой, а потом намеревался напугать ее, внушить ей мысль, что она не выйдет из этой комнаты живой. Я бы отпустил ее – но хотел, чтобы она знала, что ее действия имеют последствия. Может быть, это ее остановит…

Я уселся на полу в спальне. В заранее условленное время Лора позвонила мне на одноразовый мобильник, чтобы узнать, где я живу.

– Точно знаете, что никто не может неожиданно прийти туда? – спросила она.

Впервые с момента разоблачения «Героини» я услышал в ее голосе неподдельный страх.

– Да… никто, – ответил я своим обычным печальным тоном.

– И помните о том, что входная дверь должна быть открыта, а свет – включен?

– Помню. Вы мне не доверяете?

– Конечно, доверяю. Но вы – человек, а человек по природе своей забывчив. Мне нужно удостовериться, что вы внимательно выслушали все сказанное и что не будет никаких сюрпризов или затруднений. Теперь перескажите мне еще раз весь порядок действий.

– Вы приедете ровно в восемь вечера. Если увидите что-либо подозрительное или вам станет не по себе, сразу же уедете. Я буду один в своей спальне, вторая дверь налево с площадки второго этажа. Веревка будет закреплена на балке, узел завязан в точности так, как вы мне говорили. Потом вы пронаблюдаете, как я влезаю на стул и делаю шаг с него. Когда убедитесь, что я мертв, вы уйдете.

– Хорошо. И еще, Стивен: я не говорила вам этого раньше, но спасибо за то, что попросили меня побыть с вами. Было приятно разговаривать с вами в последние несколько недель. Если у вас есть какие-то сомнения, просто продолжайте напоминать себе, ради чего вы вообще искали меня. Вместе мы исследовали каждую тропинку, прежде чем вы решили, что это единственный разумный путь. Вы двигаетесь вперед и позволяете всем, кого любите, делать то же самое. И я очень уважаю вас за это.

– Спасибо, – ответил я. Ее речь прозвучала заученно, и я задумался – не говорила ли она эти же самые слова Шарлотте?

Было почти восемь, уже темнело, когда я, стоя позади разросшихся кустов туи в саду, увидел Лору. Она не могла заметить меня. Я затаил дыхание, глядя, как ее машина останавливается у обочины. Мой взгляд был прикован к пальцам Лоры, сжимавшим руль. Она ждала, не зная, последовать ли зову сердца и войти в дом, или же послушаться разума и убраться подальше отсюда. Некоторое время озирала коттедж – насколько могла видеть с того места, на котором стояла.

«Она здесь. Действительно здесь. Лора Моррис здесь, потому что хочет видеть, как я умираю».

Я сжал кулаки, страстно желая, чтобы Лора вошла в дом. Оглядевшись в последний раз по сторонам, она открыла дверь, оставленную незапертой, и спустя несколько секунд вернулась, чтобы подпереть ее стулом. Желудок крутило, как будто мне отчаянно требовалось посетить туалет.

Я дал ей время на то, чтобы подняться наверх, как мы и условились, а затем последовал за ней, стараясь не наступать на скрипучие ступени. Из темноты коридора наблюдал, как она в испуге срывает со стен фотографии. Бесшумно переступил порог комнаты, и когда заговорил, Лора обернулась на мой голос, широко раскрыв глаза. Я сделал шаг вперед, и она отступила.

– Что… что вам нужно от меня? – спросила она тоном, которого я никогда прежде не слышал от нее. Она даже не пыталась скрыть страх.

Я двинулся к ней, чтобы напугать ее еще сильнее, и сообщил, что хочу ее признания: зачем она так поступает с уязвимыми людьми? В ответ Лора выхватила из кармана пальто что-то похожее на кухонный нож и слабо помахала им перед собой. Ей не хватило бы смелости воспользоваться им, и именно это я ей сказал.

Неожиданно я ощутил характерный запах мочи и понял, что она в панике опорожнила свой мочевой пузырь. Кольнуло чувство вины, но я вспомнил, до чего она довела Шарлотту, для чего приехала сюда – чтобы увидеть, как я умираю. Я приблизился еще на шаг.

– Видишь веревку? – спросил я. Конечно же, она видит. – Не я сегодня буду висеть в петле, а ты.

Несколько секунд единственным движением в комнате была дрожь ее вытянутой руки с зажатым в пальцах ножом. Но потом я нарушил эту неподвижность. Схватил Лору за запястье, потом резко развернул и заломил ей руку. Она закричала от боли, нож упал на пол, и я потащил ее через комнату к петле.

Наброшу петлю ей на шею, а потом, когда она начнет умолять о пощаде и просить прощения, когда окажется в самом жалком положении, какое только можно представить, – отпущу. Завтра передам записи наших телефонных разговоров начальству в «Больше некуда» – и пусть с ней разбираются они и полиция.

Вот только я не подумал о том, как буду надевать петлю. Когда я отпустил ее руку, она воспользовалась моментом, ударила меня локтем по яйцам и с силой пнула в лодыжку. От боли я рефлекторно разжал руки, и это дало Лоре возможность вырваться, поднять с пола нож и пырнуть меня в живот.

Чистое везение – для нее, конечно. Сначала я не ощутил боли – только давление лезвия. Боль пришла тогда, когда я прижал ладонь к ране и почувствовал, как кровь стекает за пояс джинсов. Я ощутил слабый толчок воздуха, когда Лора наклонилась и вырвала нож из раны; упал на бок и услышал ее удаляющиеся шаги. Потом на лестничной клетке раздался громкий стук – словно она упала. Я прислушался, молясь, чтобы она не сломала шею, и в панике соображая, что делать с трупом. Потом вдруг внизу снова раздался шорох, и я услышал, как Лора, спотыкаясь, выходит из дома; загудел двигатель автомобиля, и машина, сорвавшись с места, умчалась прочь.

Я лежал в комнате – один, окруженный ее фотографиями, приклеенными к стенам и теми, что она сорвала и раскидала по полу.

Мы недооценили друг друга, и она переиграла меня. Пока, во всяком случае.