— Искренне сочувствую, что тебе пришлось выйти в субботу.

— Не вышел бы, если б не ты, — отвечает Маркус.

— Ах да, — говорю я. — Просто Малайка…

— Хотя неплохо потрудился.

Мы сидим совсем близко друг от друга в одной из смотровых. Здесь тепло, пованивает хлоркой и блевотиной, и я вспоминаю, как мы оба сидели в этом самом месте почти неделю назад. Тогда это Маркус нуждался в утешении — сбивчиво лепетал, как потрясен и как не может поверить в то, что случилось прямо на противоположном конце коридора с женщиной, чье тело еще не успело остыть.

У обоих нас была кровь на руках.

Я говорю «в утешении», но навскидку — учитывая весь этот побег и то, что меня привели обратно при помощи полиции, — это наверняка не главная забота Маркуса в данный конкретный момент. Помимо физического нападения на кого-нибудь, побег отсюда — это самый серьезный проступок, что касается поведения пациентов. Я знаю, что обязательно будут какие-то последствия, но особо не парюсь и не жду чего-то, что вы сочли бы серьезной взбучкой. Я ведь не взяла никого в заложники, не перелезла через стену в Белмарше или типа того.

К чести Маркуса и всех остальных, даже когда тебя здесь отчитывают, то делают это достаточно мягко.

— Ну и почему ты вдруг вздумала удариться в бега, Алиса?

— Сам знаешь почему.

Он ничего не отвечает, словно забыл или, может, не считает это таким уж оправданием. Так или иначе, это раздражает.

— Из-за того, о чем я тебе вчера рассказывала.

Маркус кивает.

— В смысле, ты не чувствуешь себя здесь в безопасности?

— А я действительно не в безопасности, — говорю я.

— Понятно, — говорит он. — Джордж говорит, что ты кого-то увидела. На улице.

— Угу. Вид у него был очень подозрительный, и при том, как сейчас все складывается, я решила не рисковать.

— И сбежала.

— Я бы обязательно вернулась. — Вижу, что этот его детектор на брехню включен на полную мощность. — Ладно, вряд ли… По крайней мере, не сразу.

— И куда бы ты пошла?

— Я так далеко не загадывала.

Будь у меня шанс выйти из этого кафе по собственной воле, то, честно говоря, даже не знаю, куда бы я направилась. Наверняка в итоге позвонила бы Бэнкси — может, спросила бы, нельзя ли завалиться к нему. Хотя, если как следует подумать, то он и сам мог запросто сделать тот телефонный звонок, в котором я подозревала ту женщину в кафе, и я не держала бы на него зла.

— Это было классно, — говорю я. — Просто чутка поболталась бы подальше от больницы.

— Алиса, послушай меня. — Маркус откладывает свой планшет с заметками для объяснительной, которую ему придется писать по поводу «происшествия». — Если ты продолжишь принимать лекарства и постараешься сохранять спокойствие, чтобы мы могли помочь тебе… то скоро сможешь оказаться за пределами больницы на гораздо более долгий срок, чем «чутка». Ты сможешь пойти домой.

— Не уверена теперь, что это произойдет, — говорю я.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну не знаю… так, кое-что пришло в голову. Не хочу сказать, что этого мне так уж хочется, но не думаю, что могу уже особо на что-то повлиять. — Я уже размышляла об этом на всем своем пути обратно из кафе, и теперь в этом практически уверена. Нечто страшное становится все ближе, и я не могу остановить его, потому что вообще-то не уверена, что в принципе стоит это делать. — После того, как убили Кевина, а я начала рыть землю носом, чтобы выяснить, кто это сделал…

Вижу, как его лицо мрачнеет. Он не хочет опять слышать, как я дурно отзываюсь о его «коллеге и друге». Так что я этого не делаю.

— …То я как будто запустила некий процесс, понимаешь? Столкнула снежный ком с горы. Я не достигну ничего, пока он во что-нибудь не врежется, и пусть даже я не в восторге от того, что приближается, все выглядит так, будто мне надо, чтобы это произошло.

Делаю передышку на несколько секунд, а потом смотрю на него.

— Ты понимаешь, о чем я?

Маркус опять подхватывает свой планшет.

Похоже, что нет.

— Я уже говорил с доктором Бакши, — говорит он. — Разумеется, происшедшее ее ничуть не обрадовало, но она согласна со мной в том, что, по всей вероятности, это был просто очередной… срыв. Подобная паника — это часть все того же ПТСР, и если ты продолжишь принимать свои новые лекарства, то в обозримый срок мы обязательно увидим некоторое улучшение.

Маркус опускает взгляд, опять что-то чиркает в блокноте.

— Разумеется, ни о каких прогулках за пределами отделения не может быть и речи — по крайней мере, на настоящий момент. — Он улыбается, пытаясь несколько разрядить обстановку. — Джордж говорит, что ты реально быстро бегаешь…

Улыбаюсь в ответ. Ну да, быстро. Мастерство не пропьешь.

— И на следующие несколько дней мы опять помещаем тебя под наблюдение в пределах поля зрения.

Что ж, ППЗ — это вполне справедливо, и это как раз то, чего я и ожидала. В смысле, это же больница… ну что еще они могут мне сделать? Заставят стирать свою собственную пижаму? Запретят играть в «Скрэббл»?

— Да, кстати, — говорю я. — Что касается того сотрудника отделения, который будет за мной надзирать: есть ли у меня возможность выбора? — Даже задавая этот вопрос, все пытаюсь решить, кому из санитаров я больше всего доверяю. Или кому меньше всего.

— Боюсь, что это невозможно, — отвечает Маркус. — Это не было бы возможно даже при нормальных обстоятельствах, а ты вроде в курсе, что на данный момент наша основная проблема — недокомплект персонала.

— А если Малайка вдруг опять выйдет? — Если б Маркус согласился, я с ходу застолбила бы именно ее.

— Ну не знаю, — говорит он. — К сожалению, в данный момент она не берет трубку.

В голове у меня начинают звучать совсем крошечные тревожные звоночки, но их заглушает дребезжание тележки из коридора, когда Маркус наконец встает.

— Помни, что я тебе сказал, Алиса!

Иду к двери, но несколько секунд стою перед ней, делая глубокие вдохи, как учили, прежде чем открыть. Потому что сейчас мне это надо и потому что теперь так все и будет. Мне это ненавистно, поскольку там за дверью вроде бы мои друзья, но я перепугана до смерти перспективой шагнуть в коридор и приветствовать любого представителя нашей психованной шайки, на которого натолкнусь первым.

— Ты много чего сказал.

Сижу, забившись в угол музыкальной комнаты с наушниками в ушах и выражением «не беспокоить» на лице, и, к счастью, народ тут особо не шарится. Забредает Мистер Пазл, но лишь без толку болтается тут несколько минут, делая вид, будто не смотрит на меня, а потом выметается обратно. Лю-Косячок замечает меня через окошко и врывается в дверь, словно мы не виделись несколько недель. На секунду это выглядит так, словно она готова преодолеть свою фобию и действительно обнять меня. Как бы классно это ни было, говорю ей, что я малость не в настроении, и спрашиваю ее, не против ли она где-нибудь погулять и дать мне немного жизненного пространства. «Не парься, детка, не парься!» — отвечает Люси, но заставляет меня пообещать, что мы обязательно повидаемся позже, потому что, видите ли, ей реально нужно пообщаться со мной.

Смотрю, как Лю-Косячок упархивает прочь, и думаю: «Не ты одна, подруга, хочешь со мной реально пообщаться…»

Какое-то время таращусь в свой телефон, а потом вдруг неожиданно для себя кидаю эсэмэску Софи: Дарова кагдила?

Она не отвечает с ходу, как поступает обычно, так что сижу и гадаю, где она и чем занимается чудесным субботним деньком. У себя в квартире, наверное, смотрит один из тех старинных черно-белых фильмов, по которым просто с ума сходит, или делает генеральную уборку, которую обожает почти так же, или поехала купить какую-нибудь неоправданно дорогую тряпку в «Кэмден маркет». А может, сидит в пабе. Демонстративно не глядя на других посетителей, словно это инопланетяне, грузит своих друзей попытками расхваливать чуднýю музыку, которую постоянно слушает. Или лежит в постели со своим бойфрендом, а не таращится в окно на огоньки, которые помигивают в глубине сада. Не говорит ему, что знает, что он «во все это вписан», пока он похлопывает по матрасу рядом с собой и просит ее не быть такой дурой.

Телефон звякает.

Где-то с минуту ничего не происходит. Думаю, что все, но телефон опять коротко звякает.

Она прекрасно знает, что приключилось с Энди, так что не могу понять, что означает эмодзи с винной бутылкой — шутка это или нет. Хотя по-любому классно.

Полагаю, было глупо рассчитывать, что Софи хоть как-то поднимет мне настроение. Ей почти всегда это удается, словно у нее дар к этому, но я чувствую лишь досаду, пока в башке не срабатывает какой-то переключатель — и я вдруг в бешенстве. Потому что все это совершенно несправедливо, а в том, что сейчас происходит, нет моей вины, и теперь я сама лихорадочно прокручиваю список эмодзи.

Отправляю сообщение и сразу же чувствую угрызения совести, так что быстренько закидываю вдогонку улыбающуюся рожицу, но ущерб уже причинен.

Откидываюсь на стуле, и тут вспоминаю, что именно забыла, и теперь чувствую себя просто ужасно — потому что так и не написала «прости», как намеревалась. Именно ради этого я изначально и написала ей, поскольку уже давно должна была ей это сказать. Поднимаю взгляд на камеру видеонаблюдения в углу и с широченной улыбкой машу в объектив. Понятия не имею, кто видит меня на экране или оценят ли там мое веселье, но это не особо важно.

«Я не достигну ничего, пока он во что-нибудь не врежется…»

Ущерб уже причинен.