Один вопрос оставался открытым: Белкин. Следователь попытался по горячим следам взять показания у Лены. Узнав же, что актера подозревают в убийстве Евгения Рощина, девушка вдруг замолчала. Потом стала отнекиваться: ой, да я не знаю, да я не уверена. Когда увидела его? Часы спешат. И вообще, сломались. И тут же заявила, что время позднее, родители, мол, будут волноваться. Пришлось девушку отпустить. Алексей взял на всякий случай номер ее мобильного телефона. Авось пригодится!

Против Белкина была веская улика – портсигар. Но одного портсигара мало. Актер сказал бы, что тот валяется у двери черного хода бог знает с каких времен. И попробуй доказать обратное!

– Нет ничего хуже, чем иметь дело с влюбленной женщиной, – пробурчал Барышев.

– Поезжай к нему, – устало сказал ему следователь. – Пока тепленький. Если убил, то признается.

– А если не признается? – угрюмо спросил Серега.

– Я что, должен тебя учить? – слегка повысил голос следователь. – Человека убили! А он был в квартире, где это убийство произошло. У двери черного хода его портсигар валяется. Задержи, препроводи в «обезьянник». Через сутки будет сговорчивей.

– Хорошо, – кивнул Серега.

– Поклонница артиста, будь она неладна, сказала, что Белкин живет у любовницы. Студентка, единственная дочь богатых родителей. Некая Мария… – Он полез в папку. – Соловьева. Сейчас продиктую адрес.

Барышев угрюмо молчал. Понятно! Ночь на дворе! Сколько придется гоняться за этим Белкиным? Если убил, то дома не сидит. Где-нибудь прячется. А вот Барышева дома жена ждет. И вообще, он уже вторые сутки на ногах. Алексей вздохнул и полез за телефоном.

– Сашенька, вы как? – Выслушав жену, сказал Сереге: – Аня у нас… – И снова жене: – Нет, мы задержимся. Ну откуда я знаю на сколько? Ах, не будить… Хорошо. Утром увидимся.

– Почему утром? – буркнул Барышев.

– Они девочек укладывают. Говорят, нечего вваливаться ночью в квартиру и будить детей. И потом, я не знаю, сколько придется искать Белкина.

– Съездим к его девчонке, и вопрос закрыт. Если сбежал, завтра объявим в розыск.

– Ладно, поехали.

Алексей последний раз окинул внимательным взором тихий дворик. Сказывается усталость. Надо бы допросить дворничиху. Она могла видеть Самарина, когда тот выходил из подъезда. Показаний одного только охранника мало. Нужны еще детали. Это раз. Во-вторых, надо узнать, что там со светом. Почему отключили. Где отключили. Но это завтра. В-третьих, жена Евгения Рощина. А точнее, жены. Эта бытовая почва похожа на зыбучие пески. Три жены, три развода. Рощин увяз прочно. Людей, желавших его утопить, было предостаточно. Здесь, как говорится, шерше ля фам. Одну ля фам Алексей сегодня наблюдал. Координаты третьей жены на всякий случай записал. Следующая на очереди – вторая жена, а далее будет видно. Лучше бы до первой дело не дошло вообще. Но все-таки с Рощиным проще, чем с Белкиным. Красавец просто нарасхват.

– Леша…

– Да, иду.

Двор наконец опустел. Они с Барышевым уезжали последними. Охранник поднял шлагбаум и покачал головой:

– Ну и денек, а?

– Когда смену сдаешь? – спросил его Алексей.

– Завтра. Когда напарник придет. Тачки у нас крутые стоят, но деньги буржуи платят хорошие. Хотя каждая на сигнализации. Причем какой! Круче не бывает! Однако же все равно дежурим.

– Ладно, бывай, – сказал Барышев. – К следователю зайти не забудь.

«Пассат» медленно вырулил на узкую улочку, потом, также не спеша, выехал на Тверскую. Карусель ночной жизни завертелась. Вывески ресторанов сияли разноцветными огнями, казино заманивали гигантскими выигрышами, уличные женщины – до середины бедер открытыми ногами. Их яркий макияж, который при свете дня показался бы уродливым, в свете неоновых огней невольно притягивал взор. Весенний вечер опьянял.

– О чем думаешь, Леха? – спросил Барышев.

– О весне. О женщинах.

– Что-о?!

– А ты думал, об убийстве?

– Конечно! Я тут голову ломаю…

– Барышев, выпить хочешь? – перебил его Алексей.

– Ты шутишь? Мы ж едем Белкина брать!

– Вот так и пройдет твоя жизнь. Сегодня едешь брать Белкина, завтра – какого-нибудь Козлова. Как глупо! Как все это глупо… У нас неправильное деление на поступки серьезные и несерьезные. Интересно, кто это придумал? Эх, взять бы, да и перевернуть все с ног на голову!

– И что ты предлагаешь сделать? – подозрительно спросил Серега. – Сегодня, сейчас?

– Да ничего уже не предлагаю, – отмахнулся Алексей. – Допустим, оба мы женатые люди. С детьми. Но помечтать-то можно?

– Ты взял телефон у этой рыжей. У Аллы.

– И что?

– На это и намекаешь.

– Ладно, уймись. Что касается убийства, я думаю, это одно из самых запутанных дел, которые мне когда-либо приходилось расследовать, – серьезно сказал Леонидов.

– А мне кажется, одно из самых простых. Проще пареной репы.

– Сам ты… репа, – глянул Алексей на простоватое лицо лучшего друга. – Это одно из самых запутанных дел, Сережа. Запомни. Кстати, что сказал Самарин? Я пропустил что-нибудь интересное?

– Ничего. Он молчал. Как эта Лепаш ушла, так и замолчал.

– Кстати, что ты о ней думаешь?

– О ком?

– О Маргарите Лепаш, – мечтательно сказал Алексей.

– Вроде как ничего баба.

– Баба! Ты видел, какие у нее глаза?

– Глаза как глаза.

– Из-за такой женщины и убить можно, а?

Барышев, не сказав ни слова, пожал могучими плечами.

– И красиво убить, – продолжил Алексей. – Вызвать на дуэль и воткнуть шпагу в горло противнику. Да-а-а…

– Глупости это, – фыркнул Барышев. – Драться на дуэли из-за любовницы, когда у тебя законная жена есть? Да они, говорят, с детства хороводились! Рощин с Лепаш! И как-то без дуэлей обходилось.

– Неисправим! Нет в тебе, Серега, романтики. Ну, куда дальше?

– Соловьева живет в Новогиреево.

– Это туда тащиться?! – ахнул Алексей. – Сдается, спать нам сегодня не придется.

– Почему? Если его там нет, поедем домой, спать. Ко мне. Раз Анюта у твоей ночует. Небось посидели без нас. Посплетничали вволю.

– А в холодильнике у нас было «Бордо»… – мечтательно сказал Алексей.

– Вот именно: было. Не переживай. У меня водка есть. А в багажнике огурцы соленые.

– Я и говорю, нет в тебе, Серега, романтики. Водка, огурцы… А люди на шпагах дерутся! Нет, что ни говори, а красиво умер Евгений Рощин! Красиво…

Дом, к которому они подъехали, был новенький, с иголочки. Два первых этажа кирпичные, а выше – весело раскрашенная панель. Обхохочешься, узнав стоимость ее квадратного метра. Но Леонидову было не до смеха. Одиннадцатый час! Этот день никогда не кончится! Кодового замка на двери подъезда не было, в самом подъезде не было не то что консьержки, даже будочки, в которой она должна сидеть. Не обжились еще. Не все квартиры заселены, учитывая стоимость квадратного метра. Мужчины беспрепятственно прошли к лифту и поднялись на пятый этаж.

Едва позвонили в квартиру, как дверь открылась. Распахнулась. Отлетела в сторону. За дверью стояла высокая девица с растрепанными волосами и круглым простоватым лицом. Зареванным. На девице были голубые джинсы в обтяжку и бюстгальтер телесного цвета. Ноги босые. Барышев тут же отвел глаза, Алексей уставился в оба, а девица ахнула и попыталась захлопнуть дверь.

– Милиция, – придержал ее ногой Барышев. Не девицу, дверь. Сопротивляться ему было бесполезно. Девяносто килограммов живого веса!

Поняв, что прихожую придется уступить противнику, девица ринулась в зал, надеясь отстоять хотя бы его.

– Одеться хочет, – понимающе сказал Барышев.

– Ты не знаешь женщин. Может, напротив? Скинуть с себя остальное, – мечтательно завел глаза Алексей.

Насчет талии Маши Миша, которому в ближайшем обозримом будущем лететь на Кипр с рыжей Аллой, не обманул. Талия была тонкая. А что касается бюста…

Хозяйка вернулась в рубашке. Но ноги по-прежнему были босые.

– Чего вам? – неласково спросила она, застегивая пуговицы.

– Вы кого-то ждали, гражданка? – поинтересовался Барышев.

– Гражданка! – фыркнула девица. – Уж не тебя! Чего приперлись?

– Гражданин Белкин здесь проживает? – гнул свою линию Серега.

– Белкин… Я думала… это он… передумал…

И тут она разревелась. В голос. Видимо, они застали Марию Соловьеву в момент, когда она переживала личную драму. Леонидов уже понял, что быть жилеткой придется ему. И послал Барышева на кухню, за стаканом воды. Сам же ласково приобнял хозяйку за плечи и повел в комнату. По пути девица неловко повернула голову, и ее мокрый нос угодил ему прямо в глаз. Даже босая, она была выше ростом. Но это его нисколько не смутило. И не такое бывало!

В комнате сидел попугай. То есть, попугай сидел в клетке. Маню Леонидов посадил на диван и покосился на попугая. Из всех птичьих пород знал только одну: волнистую. В далеком детстве у его друга был такой. Алексей мечтал о попугае страстно, а в перерывах между мечтами бегал кормить пернатого. Глядя на этого попугая, он мог сказать только одно – не волнистый. И сердце осталось холодным. Кроме попугая в комнате не было ничего примечательного. Видимо, хозяева еще не обжились. Леонидов принялся, как мог, утешать Маню, попугай молча на это смотрел, Барышев искал на кухне воду, хозяйка квартиры плакала. Все были при деле. Оставался открытым один вопрос: где Белкин? Судя по зареванному лицу Мани, в квартире его не было.

Идиллию нарушил Барышев. Воду он отыскал, сумел добыть ее, то есть налить в стакан, и теперь стоял на пороге комнаты, крепко сжимая его в могучей руке. Лицо у Сереги было такое, будто бы он собирается насильно влить добытую воду в Маню. Увидев это, Маня откровенно испугалась.

– Где Белкин? – спросил Барышев. Подошел и протянул ей стакан: – Пейте.

Та не посмела ослушаться и воду выпила всю. Потом громко всхлипнула и сказала:

– На даче.

И тут ее словно прорвало. Продолжая громко всхлипывать, Маня заговорила:

– Я жду его весь день. Сижу тут, как дура! А между прочим, сегодня суббота! Он исчез в обед, ни слова не сказав! Вернулся в половине шестого, переоделся, вещи в спальне разбросал и молча ушел! Я знаю, что у него сегодня спектакль… – Она вновь всхлипнула и вытерла мокрые щеки подолом рубашки. – Я звонила в театр… Я думала… Мы должны были пойти на день рождения к моей маме… Они заказали ресторан… Там гости… Отец…

– Маня дуррра! – сказал вдруг попугай. Речь его, похожая на клекот, тем не менее, была внятной. В отличие от Маниной.

– Замолчи! – возмутилась хозяйка. И пожаловалась: – Это Валерик его научил. Мне назло. Валяется на диване до обеда. А я с утра в институте. От скуки он учит Кешку гадости говорить. И матом ругаться. А еще дает ему пиво! И даже водку! Представляете? А если родители зайдут? Они приходят, а попугай – пьяный! И ругается, как сапожник! Они мне дарили нормального попугая, а теперь Кешка – бандит! Господи! Даже попугай! И тот поддался его влиянию! Ну почему? Ведь это же мой попугай!

– И здесь зоопарк, – покосился на попугая Барышев. – Кошке его скормить, и все дела. Если наглеет.

– И я так подумала. – Маня задумчиво пошевелила босыми пальцами ног. – Не кошке, конечно. Быть может, продать?

– Дура, дура, дура! – заволновался попугай и запрыгал по клетке.

Видимо, очень был привязан к Валерию Белкину, научившему его плохим словам. И прочно подсел на спиртное.

Маня вскочила, схватила со спинки кресла темный платок и накинула его на клетку. Попугай затих. Маня тяжело вздохнула и опустилась обратно на диван. Алексей тут же подставил ей плечо. Барышев придавил своим могучим телом кресло и посмотрел на друга осуждающе.

– У него кто-то есть, – тяжело вздохнула Маня. – У него всегда кто-то есть!

– Так почему же вы не поехали на юбилей, Маша? – как можно мягче спросил Алексей. Его плечу стало тепло. Тепло это было приятным.

– Валерик позвонил мне после спектакля и сказал, что все отменяется. Что он устал и едет на дачу. Между прочим, он уехал на моей машине. Свою неделю назад продал, а новую еще не купил. И я сижу здесь без него, без машины… Что мне делать? Ловить такси? Меня мама ждет!

– Значит, он должен был заехать за вами после спектакля, и вы должны были поехать в ресторан, где вас ждут родители, – подвел итог Алексей. Маня утвердительно кивнула. – Но в десять часов вечера… Спектакль заканчивается в десять? – Маня вновь кивнула. – В десять он вам позвонил и сказал, что едет на дачу. Один. На вашей машине.

– Да! На моей! Здесь все мое! И квартира моя! И попугай! А он… Я знаю: Ленка его окрутила. Она давно на Валерика глаз положила! Это Ленка! Точно!

– Это не Ленка, – покачал головой Алексей. – Сто процентов.

– Откуда вы знаете? – подозрительно спросила Маня.

– Лена была с нами. Дело в том, что Рощина убили.

– О… – Маня удивленно округлила рот. – Что ж теперь будет? Значит, Валерик останется без работы?

– Он очень зависел от Евгения Рощина?

– Спрашиваете! Рощин кино снимает! А Валерик играет там главную роль! А Воловой дал бабки!

– Вот оно что… – Алексей переглянулся с Серегой. – Братство Кубка. Не удивлюсь, если сценарий написал Самарин.

– Говорите, не Ленка… Значит, он запил! – уверенно сказала Маня. – Точно, запил. Тоже хорошего мало.

– У него случаются запои? – спросил Серега.

– Спрашиваете! Рощин – единственный, кто мог привести его в чувство! Что же теперь будет? А?

– Где находится ваша дача? – тяжело вздохнув, спросил Барышев.

– Моя? Дача его.

– Вы же сказали, что здесь все ваше, – резонно заметил Алексей.

– Здесь – да! – отрезала хозяйка. – Валерик разводился, разводился. Разводился, разводился… От одной женщины к другой. Вторая жена оставила ему в наследство квартиру и дачу в Истре. Третья отобрала квартиру, а дачу оставила.

– В Истре! – простонал Алексей, прикинув расстояние. – Это же так далеко!

– Ну и не поедем, – отмахнулся Серега.

– А зачем вам Валерик? – спохватилась вдруг Маня.

– Вам же сказали: Рощина убили.

– Ну и что?

– Белкин там сегодня был.

– Ну и что? – повторила Маня. – Он там чуть ли не каждый день бывает!

– Да, но он был там в тот момент, когда Евгения Рощина предположительно убили. Закололи шпагой.

– Закололи… как? Шпагой? Ну, это точно не Валерик! Либо Рощин был сильно пьян.

– Экспертиза покажет. Но я не думаю, что ответ будет положительным. А Евгений Рощин вообще-то пил?

– Нет. То есть не увлекался. И не курил.

– А Валера? – осторожно спросил Алексей.

– Я же сказала, у него случаются запои.

– Касаемо сигарет…

– Спрашиваете!

– Скажите, а вы дарили ему портсигар?

– Серебряный? С монограммой? Да! Дура! Правильно Кешка говорит.

– А когда вы последний раз видели у него портсигар?

– Хотите сказать, что Валерик его пропил? Ха-ха! – Смех ее был похож на рыдание. – Нет. Портсигар я видела у него утром.

– Вы в этом уверены? – осторожно спросил Серега.

– Ну конечно! Валерик сунул его в карман, перед тем как уйти! До этого портсигар валялся в кухне, на подоконнике. Но Валерка же без сигарет жить не может! Полторы пачки в день! А то и две! Он губит свое здоровье!

– А усики он когда сбрил?

– Вы шутите? – Маня поочередно посмотрела на обоих мужчин.

– Нет. Сегодня днем он был без усиков.

– Чушь!

– Значит, утром с усиками?

– Спрашиваете!

– Может, у него новая роль?

– Может. И вообще, что мне делать?

– Ловите такси, – посоветовал Алексей. – Не стоит огорчать маму.

Маня всхлипнула и поднялась с дивана. Потом подошла к клетке и сняла с нее темный платок. Жалобно спросила:

– Кешенька, солнышко, что мне делать?

– Маня дуррра! – тут же ответил попугай. И, нагнув голову на бок, прострекотал: – Валерррик хоррроший!

Девушка в голос зарыдала:

– Кешка, Кешка, до чего ты дошел! За рюмку водки хозяйку готов продать! А ведь я тебя люби-ила…

– Ну, Леха, а что мы делать будем? – мрачно спросил Барышев.

– Надо бы его вещи посмотреть. Маша, где Валерик переодевался?

– В спальне, где же еще, – всхлипывая, ответила хозяйка.

– Не возражаете, если мы туда зайдем?

– Делайте что хотите.

Она взяла со стола мобильный телефон и, продолжая всхлипывать, стала набирать номер. Алексей вместе с Серегой Барышевым прошел в другую комнату. Комната скромно называлась спальней. А по площади мало чем уступала залу. Это были хорошие квартиры. Учитывая стоимость квадратного метра. Стены спальни были увешаны цветными фото Валерия Белкина. Разных размеров: от маленькой, девять на двенадцать, до студийных портретов. Культ личности Валерия Белкина пустил свои корни в этот паркет и теперь расцветал. Махрово. Бессовестно. Маня вдыхала ядовитый запах и страдала, лежа на огромной кровати. Белкин равнодушно взирал на это со всех четырех стен.

Вот теперь Алексей убедился, что тот – очень красивый мужчина. Ну просто очень. Таких актеров еще называют «костюмными». Белкин эффектно смотрелся что в расшитом золотом камзоле эпохи Возрождения, что в мушкетерском плаще, что во фраке. У него было породистое лицо, глаза неправдоподобно синие, а усики над верхней губой тонкие, темные. Неужто же Белкин решил с ними расстаться? Во имя чего? Еще привлекала внимание огромных размеров кровать. Почему-то, глядя на эту кровать, Алексею стало неловко. Воображение мигом нарисовало сцены разврата. И тут непробиваемый на это дело Серега Барышев дернул его за рукав:

– Леха! Вот его вещи!

В спальне был бардак. Зеркальная дверь шкафа-купе была сдвинута в сторону. На полу в беспорядке лежали женские вещи. Мужской свитер и рубашка в клетку валялись на огромной кровати. Носки – на ковре перед ней. Алексей пригляделся. Расцветкой рубашка напоминала носовой платок, найденный им в спальне Евгения Рощина. Свитер был сине-голубой. Голубого больше, чем синего. На ярком блондине Белкине он должен был смотреться эффектно.

Свитер взял в руки Серега Барышев. Поднес к лицу и зачем-то понюхал. Потом вывернул наизнанку. И ахнул:

– Леха, смотри!

На изнанке сине-голубого свитера, по переду, шла длинная полоса бурого цвета. Алексей подскочил:

– А ну-ка…

И стал вертеть свитер в руках. Так и эдак. Полоса шла наискось, внизу она была значительно уже, вверху шире. Цвет бурый и очень уж напоминает засохшую кровь.

– Ты хочешь сказать, что… – внимательно посмотрел на него Серега.

– О свитер вытерли клинок. Похоже на то. Ай да Белкин!

– Все. Едем его брать, – решительно сказал Серега.

– Погоди, – остановил его Алексей.

– Что такое?

– На. Держи свой трофей.

Он отдал свитер Барышеву, а сам взял клетчатую рубашку. Расцветка серо-голубая. Ворот свитера углом. Эту рубашку Белкин надевал под него. Алексей внимательно осмотрел рубашку и сказал:

– Странно. Очень. Я же говорю, это одно из самых запутанных убийств, которые мне приходилось расследовать.

– А в чем дело? Глянь, на ней одной пуговицы не хватает. И буковки, глянь! Те же самые! Иностранные!

И в самом деле, одной пуговицы на рубашке не хватало, и, сопоставив факты, можно было предположить, что именно эта рубашка побывала нынче на месте преступления. А в ней там побывал Белкин.

– Да так, – вздохнул Алексей. – Многое не стыкуется. Почему дверь черного хода заперта, а парадная открыта? Почему на платке нет следов крови, а на свитере есть? Почему Белкин поехал к Рощину с усиками, а вернулся без? Почему…

– Эй! Милиция! Вы где? – раздался голос Мани. Она появилась на пороге спальни. Умытая, в коротком вечернем платье, но по-прежнему босая и еще без макияжа. Глянула на кровать: – Ну и как?

– Впечатляет, – сказал Алексей. – Маша, вы не возражаете, если мы возьмем свитер? И вот эту рубашку?

– Да с какой стати? С Валериком разбирайтесь!

– Но вы должны написать расписочку. В том, что сами, добровольно выдали нам вещи, принадлежащие вашему сожителю, – с нажимом сказал Барышев. – Надо, чтобы все по закону.

– По закону у нас мало времени, Серега, – напомнил Алексей.

– Да знаю я! – отмахнулся тот. – Потому и сказал: выдала. Принесла.

– Моему… кому? – наморщила лобик Маша.

– Любовнику, – побагровев, сказал Серега. – Ведь вы не состоите с гражданином Белкиным в законном браке.

– Еще чего! Кстати, я тоже очень тороплюсь. Мама велела приезжать. Хоть с Валериком, хоть без него.

– Это не займет много времени, – пообещал Серега.

– Тогда пишите. Хоть расписку, хоть приговор. Я все подпишу. Я ему все припомню! Он же изменял мне несколько раз, гад! И Кешку споил! Гад!

Она вдруг ринулась в спальню и принялась сдирать со стен портреты артиста. И рвать их в клочья. Алексей с ужасом наблюдал кораблекрушение, которое вело фрегат «Валерий Белкин» к неминуемой гибели. В зале надрывался криком ошалевший попугай.