Глава тридцать седьмая

Мавра прервала рассказ.

– Понимаешь, Ванечка, сколь шокирована была наивная девица? Место для того, чтобы развесить уши, было выбрано идеально. Ни священник, ни грешник не видят того, кто притаился в укромном уголке. Батюшка глуховат, всегда просил говорить громко. После окончания исповеди он читает молитву. Едва он ее начнет, мой папаша скрывается в алтаре, до него два шага. Конечно, вести себя так, когда в храме есть народ, опасно, кто-то может увидеть любителя чужих секретов. Но!

Мавра вздернула подбородок.

– Приход-то деревенский. Посторонние редко бывают на службе, только свои. Батюшка каждую овцу стада Христова знает. А люди в курсе, что он глуховат. Ну и кто захочет во весь голос исповедоваться в своих грехах? Ты согласишься?

– Нет, – улыбнулся я, – поищу другую церковь.

– Решение молодого человека двадцать первого века, – фыркнула Ильина. – Сейчас легко найти батюшку. Но в те годы государство злобно скалило зубы в адрес всех, кто служил в храме и кто его посещал. Церковь в Грунске была единственной на всю округу. Куда людям податься? Прихожане нашли выход, стали грехи на бумаге писать, священнику дают прочитать, а он листок потом им возвращает, и все довольны. Записку с прегрешениями бросают в мусорное ведро, оно на свечном ящике всегда стояло. Но этот метод работал только с простыми прегрешениями, вроде: внучку веником стукнула, не слушается, зараза. А что делать такой, как Нина? И в этом случае решили проблему. Человек ждал, когда закончится литургия, все разойдутся, и спешил к настоятелю со словами:

– Простите, опоздал, мне исповедаться надо.

Священник не имел права отказать в таинстве. Мой отец это прекрасно знал и подслушивал откровения прихожан. И еще информация тебе, Ваня, к размышлению. Я уже говорила, что записки с грехами священник потом людям отдавал. А те скомкают исповедь и в ведро кинут. Я потом должна была церковь убрать и ведро от мусора освободить. А помойка была далеко! Очень я радовалась, что отец всегда мусор сам выносил. Увидев же, как он подслушивает чужие исповеди, я сообразила: в ведерке-то записки! Может, алтарник их вытаскивал и читал? Почему он это проделывал? Я решила, что из чистого любопытства. Но с той поры стала относиться к отцу настороженно.

Мавра положила ногу на ногу.

– В заводской санаторий приглашали для выступления перед рабочими актеров, певцов, художников. Как-то раз позвали писателя Ильина. Дальше случилось чудо. Почетных гостей после встречи угощали. В день приезда Михаила Андреевича официантка, которая всегда прислуживала знаменитостям, заболела. Директор велел найти среди персонала молодую симпатичную женщину. Ну и позвали меня. Спустя неделю после своего визита Ильин приехал в санаторий как отдыхающий, взял путевку на двадцать четыре дня. Мы стали тайком от всех встречаться. За сутки до отъезда Миши в Москву он вручил мне коробочку, я ее открыла, внутри лежала брошь: золотая туфелька в бриллиантах. Ильин сказал: «Моя любимая, убегая с бала, потеряла туфельку, но я знал, где ее найти. Выходи за меня замуж». И утром я отправилась с ним в Москву, соврала отцу, что меня в санатории попросили выйти не в свою смену. Не взяла ничего из вещей, убежала в чем была. Очень боялась, что папаша поймет, что я собралась уехать, и запрет меня на замок. Но все удалось. Началась другая жизнь, именно такая, о которой я мечтала.

– Почему у вас и у Олимпиады отчество Арнольдовна, если отца звали Андреем? – спросил я.

– По паспорту он Арнольд, – пояснила Мавра, – а крестили его Андреем, так все и звали. Когда мне исполнилось семнадцать, отец решил имя сменить, стал Андреем и в паспорте. А мы с сестрой остались Арнольдовнами. У отца нашего был бзик на имена. Я Мавра. Это православное, очень редкое имя, сколько раз меня переспрашивали: «Как вас зовут? Марфа?» Имя Олимпиада тоже есть в святцах, но оно очень громоздкое. Сестра всегда представлялась Липой. Как я уже сказала, наши с ней отношения прервались после ее побега. Она просто испарилась. Годы прошли, а от нее никаких известий. И вдруг! Звонок в дверь моей московской квартиры. На часах семь вечера, сочельник. В те годы представители советской интеллигенции признавались в своей вере в Бога. Писатели, художники, композиторы покупали у спекулянтов иконы, вешали их в комнатах. Сомнительно, что кто-то перед ними молился, образа были просто данью моде. На Пасху и Рождество в Доме литераторов устраивали ночные посиделки в ресторане. Мы с Мишей собирались уезжать, гостей не ждали. Домработница открыла дверь и закричала: «Мавра Арнольдовна, вас спрашивают». Я вышла в прихожую и увидела оборванку в прямом смысле этого слова. У вешалки стояла грязная, до изумления худая баба в замызганной одежде. С ней ребенок непонятно какого пола в ужасном пальто и стоптанных ботинках. Ни обувь, ни одежда были на них не по сезону, на улице мороз, время уютных шуб, теплых шапок, сапог на меху.

Я очень удивилась, спросила:

– Вы к кому?

– К тебе, Мавра, – ответила нищенка. – Не узнаешь? Я Липа.

Ильина переменила позу.

– В ресторан мы в тот день не попали. Я отправила сестру и ребенка в душ и побежала к мужу. Когда Липа с ребенком вышла из ванной, мне стало понятно, что это мальчик. Я подобрала в своем гардеробе платье для Липы, колготки, обувь. И для мальчика нашлись брючки и рубашечка. У нас с Мишей детей не было, но у мужа имелся ребенок от гражданской жены. Они разошлись задолго до нашего с Мишей знакомства, сын остался с отцом, его мать сбежала с любовником. Игорь жил с нами, я его всей душой полюбила. Старые вещи ребенка лежали в чемодане на антресоли. Мы в те годы ничего не выбрасывали. Короче, взрослые сели за стол, Игорек увел малыша в детскую. Я стала расспрашивать Липу, и та поведала жалостливую историю.

В Москву ее привез шофер, который остановился в Грунске, чтобы купить в сельпо еды. Моя сестра в это время стояла у магазина, считала копейки в кошельке. Красивая девушка понравилась водителю, он предложил ей уехать с ним в столицу. Олимпиада побежала домой за документами. Ей повезло, в избе никого не оказалось, Липа опустошила коробку с семейной кассой, схватила свой паспорт, и прощай, Грунск.

Мавра приложила ладонь к чайнику, позвала горничную, велела принести горячий чай и продолжила рассказ.