Фридрих II вступил на престол в двадцативосьмилетнем возрасте. Он превосходил всех государей правящего дома Гогенцоллернов ясностью ума, силой воли, быстротой решений и действий. Более того, он стоял несравненно выше всех современных ему правителей по своим общим государственным дарованиям. Политический этюд, написанный им в его бытность в Рейнсбурге, свидетельствует о том, что он вполне представлял себе положение своей страны и задачи, возлагаемые на него как на ее государя. Последующие события доказали, что он обладал и большей природной прозорливостью, нежели все его окружавшие. Он говорил своим министрам, что не понимает различия между интересами государства и государя: «Интересы моей страны – мои собственные интересы», – сказал он через несколько дней после своего воцарения. Он отменил пытку, а вслед за тем провозгласил веротерпимость в своем государстве: «Все имеют права достигать блаженства по своему усмотрению», усилил армию 16 батальонами и несколькими эскадронами кавалерии. В числе первых призванных им на государственную службу лиц был великолепно образованный берлинский купец Иоган Эрнст Гоцковский, которого король знал еще в Рейнсбурге и которому он поручил пригласить в Пруссию различных искусных мастеров и художников.

Фридрих II проявил энергию прежде всего в незначительном споре с епископом Люттихским по поводу его посягательств на маленькое владение Герсталь, входившее в состав оранского наследства. На высокомерный ответ епископа ультиматуму Фридриха прусские войска вступили в Люттих и заставили духовного сановника сложить оружие (20 октября). В этот самый день в Вене скончался император Карл VI.

Первым испытанием, выпавшим на долю молодого короля, был вопрос о юлих-бергском наследии, получения которого можно было ожидать со дня на день ввиду преклонного возраста курфюрста Пфальцского. С этой целью он отправил своих послов в Версаль, Вену, Ганновер. Они не добились там ничего, кроме уклончивых ответов, но Фридрих извлек и из них пользу, убедившись в том, что вести переговоры так, как это делалось раньше, никуда не годится. Неожиданная кончина императора Карла, известие о которой было получено им в Рейнсбурге 26-го числа, выносила на первый план более важный вопрос. Порядок престолонаследия в австрийских землях, утвержденный покойным императором в его «Прагматической Санкции», давал повод к спору, и баварский посланник именем своего государя уже заявил протест против дочери Карла VI, Марии Терезии, признавая за ней право лишь на великое герцогство Тосканское. Карл VI оставил наследникам свое государство в необычайно расстроенном состоянии, и дому Габсбургов предстояла тяжелая борьба. Минута, к которой Фридрих готовился, чтобы заявить свои права на несправедливо отнятую у его дома Силезию, наступила ранее, чем он того ожидал.

Обучаясь у французов риторике, он выставлял своим главным побуждением в этом случае стремление к славе; это было справедливо отчасти потому, что для человека его закала слава могла считаться капиталом, приносящим проценты; но в этот раз Фридрих ратовал и за вполне правое дело. Речь шла о герцогстве Егерндорф в Верхней Силезии и о трех герцогствах: Лигниц, Бриг и Волау в Нижней Силезии. Право на последнее, основанное на «братском договоре», было насильственно нарушено римским королем Фердинандом в 1546 году, но обстоятельства не благоприятствовали его восстановлению до наступившего времени. В 1675 году, после кончины последнего герцога, великий курфюрст настаивал на нем, но должен был, как сказано выше, удовольствоваться уступкой Швибузского округа. Но Габсбурги посредством уловки, которая обратилась теперь против них, сумели лишить и этот договор его силы, взяв с тогдашнего курфюрста тайное обещание «переуступить» обратно названный округ. Курфюрст сдержал слово и возвратил эту область, но вместе с тем наступило прежнее положение вещей: бранденбургские притязания опять вступили в силу, и одно только бессмысленное высокомерие Габсбургов могло ослеплять их до убеждения в том, что дело совершенно закончено. Фридрих II предложил императрице венгерской и богемской свою помощь для поддержания «Прагматической Санкции», но просил себе вознаграждения за опасность, которой мог подвергаться при этом, давая ясно понять, что этим вознаграждением должна быть уступка ему Силезии. Министры Фридриха Подевиль и Шверин, признавая всю правильность его притязаний, советовали ему, однако, вступить в переговоры, заручившись содействием других держав. Король доказал и здесь, что он умнее всех своих советников; он избрал вернейшую дорогу – предлагал простой торг.

Мария Терезия вступила на престол, и твердость, проявленная этой молодой, красивой, решительной и рассудительной принцессой, совершенно необоснованно отстраненной до тех пор от всякого участия в государственных делах, тотчас оживила вялый, заржавевший государственный механизм. Но она была убеждена в своих правах, как в истине вероучения, и потому сочла предложения Фридриха оскорбительными. Венский кабинет решился не обращать на них внимания. Однако новый австрийский посланник, Ботта, отправившийся в Берлин через Силезию в конце ноября, едва переехав прусскую границу, заметил, что все дороги заняты войсками, тянувшимися к югу. Во время второй аудиенции у короля (9 декабря) он услышал от него самого, что пруссаки действительно займут Силезию, а 13-го числа Фридрих отправился к своей армии, передовые колонны которой 16 декабря уже перешли границу.

На следующий день прибыл в Вену прусский посол. Он изложил свое поручение великому герцогу-супругу, который выслушал его, с трудом сдерживая негодование. На созванном тотчас же государственном совете некоторые министры высказались в пользу переговоров с королем, но Мария Терезия была решительно настроена на безусловный отказ от предложений, выраженных в оскорбительной форме какого-то торга. При том положении, в каком находились государственные дела, такое решение было естественным. Однако Фридрих не встретил никакого сопротивления в занятой им провинции: жалкое австрийское управление само заставляло жителей видеть в пруссаках не врагов, а союзников. Помимо вопроса о правах, основанных на старинных документах, Австрия нажила негативное отношение к себе силезцев своими религиозными преследованиями. Иногда вспышки фанатизма против протестантов доходили до крайностей и стихали лишь благодаря близости шведского короля, Карла XII, находившегося в Саксонии. Но и в самые спокойные промежутки времени происходили отдельные случаи, возмущавшие население, которое не могло надеяться, что положение вещей улучшится при новой государыне, находившейся, при всех своих личных достоинствах, все же в рабском подчинении у иезуитов, как и весь ее дом. С появлением прусских войск стало ясно, что власть Марии Терезии не имела прочной основы в стране и что большинство жителей видело в Фридрихе своего избавителя, а безупречная сдержанность его войск еще более поддерживала такое настроение. Пруссаки двигались вверх по Одеру, течение которого с юго-востока на северо-запад разделяет область на две половины. Фридрих ограничился одной блокадой первой силезской крепости, Глогау; главный же город области, Бреславль, сдался ему без выстрела. Этот переход в другое подданство красноречиво характеризует положение дел в Силезии: Бреславль пользовался старинной привилегией обороняться лишь с помощью своих бреславльских войск, и австрийское правительство не отнимало у него этого права. Получив теперь из Вены приказ готовиться к обороне, горожане евангелического исповедания решили воспользоваться такой автономией по-своему: их партия была правящей в городе, и когда пруссаки подошли и заняли городские предместья, город заключил с ними договор о нейтралитете, который, при данных обстоятельствах, оказывался выгодным только для Пруссии. До конца января, то есть до возвращения Фридриха в Берлин, Силезия оставалась в его руках; австрийцы держались только в трех крепостях: Глогау, Бриг и Нейссе, тоже обложенных пруссаками.

План Фридриха состоял в том, чтобы не допустить какую-либо армию, преимущественно же австрийскую, выступить в поход ранее будущей весны. Это ему удалось. Военная организация в Австрии, как и все прочее, была в крайнем упадке со дня смерти принца Евгения (1736 г.). Австрийский генерал-фельдцейхмейстер, граф Нейперг, приступил к военным действиям с армией, насчитывающей всего лишь 20 000 человек, частью плохо подготовленных к службе. Сила его состояла лишь в многочисленной кавалерии, полезной для разведок и для прикрытия движения собственных войск. Прусские войска одержали блистательную победу 8 марта 1741 года при ночном штурме крепости Глогау, под начальством наследного принца Дессауского, Леопольда. Общее распоряжение походом было не столь удачно, хотя молодой король не щадил себя. Граф Шверин слишком растянул линию расквартирования своих войск в Верхней Силезии и вообще держался неосторожно, вследствие чего он и сам король были застигнуты врасплох, и еще таким неприятелем, перед которым, ввиду его обычной медлительности, легко было запереть все проходы. Но Нейперг, со своей стороны, не сумел воспользоваться оплошностью пруссаков; он двигался крайне медленно к Нейссе и Гроткау, так что дал время Фридриху стянуть снова свои войска и преградить австрийцам дорогу между Ортом и Бригом, у деревни Мольвитц.

Нейперг не подозревал о близости неприятеля, когда вдруг 10 апреля, сидя за обедом, получил известие об опасности. Пруссаки завязали бой в 2 часа дня, но Фридрих не был еще тем стратегом, каким стал впоследствии: выстраивая свои полки по определенной системе, он дал австрийцам время опомниться. Атака превосходной австрийской кавалерии на его правый фланг, причем прусские конные полки были смяты, едва не привела к катастрофе; сам король был вынужден покинуть поле сражения по настоянию Шверина. Но здесь, как и не раз в прусской военной истории, сказалась польза учебной дрессировки солдата. Приученные неустанными испытаниями на плацу к меткой стрельбе, гренадерские батальоны Фридриха остановили неприятельскую конницу: пять раз возобновляла она атаку против этих «живых бастионов», но была отбита, а с уничтожением этой главной опоры австрийской армии прусская армия покончила с неприятельской пехотой, сперва ружейным огнем, а потом штыками. Численность обеих армий, равно как и их потерь, почти уравновешивались: с обеих сторон состояло в бою около 20 000 человек; выбыло из строя по 5000 человек. Нейперг мог совершить отступление под прикрытием ночи, но победа осталась все же за не обстрелянными дотоле войсками и вождем, который научился в этом одном сражении большему, чем 56-летний Нейперг во всех своих походах против турок и французов. Опыт идет впрок не всем; так было и теперь: австрийский генерал не предпринял ничего, а только окопался под стенами Нейссе, но 4 мая Бриг сдался Фридриху, который достиг, таким образом, своей цели – добился первого военного успеха и прославил свое имя в Европе.

Но ему надо было упрочить за собой Силезию, и ближайшие средства к тому могла доставить Англия, которая видела как в Австрии, так и в Пруссии своих естественных союзниц против Франции. Министры Георга II понимали всю выгоду от разрешения конфликта между прусским королем и королевой венгерской и богемской; ганноверские советники Георга выставили даже 15 побудительных пунктов к упрочению Силезии за Фридрихом, что обратило бы его в друга Англии, обеспечив защиту государственной системы и земель Германии, в особенности Ганновер, от всякой опасности со стороны Франции. Но сам Георг II, руководствуясь тем чувством зависти и личной недоброжелательности, которое принесло столько вреда его преемникам и в нынешнем столетии, противодействовал этой политике, втайне помогая венскому двору, причем составлял даже план раздела Пруссии, приглашая на помощь себе и Россию, что вынудило Фридриха выставить у Геттина тридцатитысячный обсервационный корпус под командованием принца Ангальта. Фридрих не любил полумер, и двусмысленное поведение английского кабинета заставило его решиться на то, что было, собственно, худшим средством; но у него не было выбора, и, видя невозможность упрочить свои права на Силезию с помощью Англии или при добровольном согласии на то Австрии, он заключил в Бреславле с Францией союз (июнь 1741 г.), по условиям которого война за Силезию, Первая Силезская война, перешла в нечто более важное – войну за Австрийское наследство.

Фридрих ясно видел невыгодные стороны этого союза. Он никогда не заблуждался насчет достоинства французской политики и самой французской нации, хотя ценил слишком высоко, быть может, французские язык и литературу, что, заметим кстати, было почти неизбежным: он был знаком только с ними благодаря своему неудовлетворительному воспитанию. Баварский курфюрст Карл Альберт (с 1726 г.) вырос в убеждении своих прав на австрийское наследие. Эти права основывались на завещании императора Фердинанда I, следовательно, были старше «Прагматической Санкции», а по этому завещанию, земли императора Фердинанда переходили к потомству его старшей дочери Анны в случае, если бы его три сына умерли, не оставив мужского потомства. Матерью Карла Альберта была Анна, а покойный Карл VI был последним мужским потомком императора Фердинанда. Но со сказанным завещанием случилось какое-то превращение; когда баварский посланник заявил в Вене о правах своего государя, то ему был представлен подлинник завещания, и указанное место гласило здесь: «какого-либо законного потомства», а не «какого-либо мужского потомства», как в баварской копии, что совершенно меняло дело, хотя оно и оставалось сомнительным. Зато другой факт был вне всякого сомнения; никто не мог запретить курфюрсту Баварскому выступить кандидатом на титул «Римского императора». Дом Виттельсбахов давно уже предусматривал такую многозначительную минуту и подготовлялся к ней разными средствами: браками, союзами, но пренебрегая запастись главнейшим, о чем подумала Пруссия, – деньгами и войском на случай нужды. Великие планы и надежды не мешали в Мюнхене заботиться прежде всего об удовольствиях, и потому удача Баварии теперь полностью зависела от французской помощи.

Французское правительство видело во всем этом удобный случай унизить Габсбургов, иметь в римском императоре своего ставленника, взять хорошую цену за свою вооруженную помощь в случае нужды в ней и, может быть, даже принять на себя роль третейского судьи. Понятно, что Франция преследовала здесь лишь собственные выгоды, но стоили ли они вооруженного, притом энергичного, вмешательства – на этот счет мнения в Версале разделялись. Однако нашлись и сторонники раздела, и 18 мая 1741 года в Нимфенбурге был заключен договор между Баварией и Испанией, при содействии французского графа Бельиль. Согласно этому акту курфюрст возводился в сан императора, получая притом часть германских владений, взамен чего к Испании отходили некоторые габсбургские земли. С Францией не было заключено нового договора; прежние условия признавались удовлетворительными. К этому союзу примкнула Саксония, которой должны были достаться Моравия и Сардиния, заявлявшая притязания на Ломбардию. Король Фридрих не был против участия в этом соглашении, хотя формально не вступал еще в союз. Он отвлек на себя часть австрийской армии, советуя курфюрсту решить дело смелым шагом, именно походом на Вену, сердце габсбургского могущества. В Версале преобладала в это время партия энергичного действия, и потому курфюрст решился выступить в поход и осадил Пассау (30 июля), но французские вспомогательные войска запоздали, и когда в октябре Карл Альберт двинулся снова вперед и дошел до Сент-Пёльтена, в десяти милях от Вены, то было уже поздно.

Прусский король вел двойную игру. Он заключил союз с Францией, когда для него не оставалось надежды на непосредственное соглашение с самой Австрией. Но едва стал известен его договор, который мог повести к совершенному падению Габсбургов и основанию династии Виттельсбахов, в Вене и Лондоне мнения изменились, и плодом тайных переговоров с Пруссией явилось перемирие или Клейн-Шнеллендорфское соглашение (Силезия), согласно которому Австрия заявляла готовность уступить Фридриху Нижнюю Силезию и Нейссе, взамен чего военные действия между Австрией и Пруссией должны были вестись только для вида. Письменных документов по этому предмету не было, и уговор должен был оставаться тайным. Но австрийское правительство нарушило это условие в надежде поссорить Фридриха с Францией. Фридриху незачем было тогда щадить Австрию. Он вступил в Нимфенбургский союз, приняв участие в баварско-саксонском договоре (1 ноября 1741 г.): стороны взаимно признавали друг за другом права на свои владения, включая Силезию для Пруссии, а для курфюрстов Саксонского и Баварского земли, уже завоеванные ими. Курфюрст Баварский, состоявший номинально главнокомандующим, но фактически бывший только орудием французов, которые не желали допустить его до вступления в Вену, направил свои войска, по их совету или приказу, против Богемии. Он соединился под стенами Праги с саксонцами в количестве 21 000 человек и взял город посредством ночного штурма (26 ноября), между тем как великий герцог Тосканский стоял всего в четырех милях далее с 30-тысячной армией. Но Австрия принимала свои меры: денежному недостатку, вечному злу земли Габсбургской, помогли на время английские субсидии. В сентябре Мария Терезия, коронованная летом (1741 г.) венгерской короной, снова посетила Венгрию, и ее появление вызвало восторг на прессбургском сейме. Она должна была, разумеется, заплатить за доброе расположение венгерцев политическими уступками, но они оказали ей действительную помощь, выставив наемников или разбойничьи шайки искателей приключений, набранные среди зависевших от Венгрии варварских или, еще худших, полуварварских народностей. Эти варасдины, пандуры и граничане заявили о себе еще при Первой Силезской войне.

Баварский курфюрст был человек, не лишенный способностей, как и все баварские принцы, но не настолько замечательный, чтобы придать своей личностью большое значение его роли. Однако он принял титул короля богемского (7 декабря); спустя две недели ему присягнула часть богемских сословных чинов; затем, по прибытии во Франкфурт, он был избран императором единогласно – богемским голосом распоряжался он сам. Избрание совершилось в капелле Св. Варфоломея 24 января 1742 года; 12 февраля он был коронован под именем Карла VII.

Но его военные дела в это время ухудшились. Великий герцог Тосканский, опоздавший на избавление Праги, занял фланговую позицию, чем отрезал франко-баварскую армию от Верхней Австрии. Пока во Франкфурте происходили коронационные празднества, австрийцы снова овладели Линцом и Пассау, находясь теперь под начальством способного и решительного графа Кевенгюлера. В феврале в Мюнхен вторгнулся грозный партизан Менцель; было еще большим счастьем, что он согласился пощадить жизнь и имущество жителей за 50 000 гульденов отступного – насколько, разумеется, его слово могло быть уважено его отрядом, уже порядочно заявившим себя по пути грабежами и насилиями. Вряд ли и в десятом столетии хозяйничали так венгры в этих местах. Главная австрийская армия прибыла вслед за партизанами и заняла все баварские крепости, за немногими исключениями. Звезда Габсбургов засияла снова. Фридрих поспешил на выручку своим союзникам. Заключив с новым императором договор на случай счастливого исхода дела, он двинул свою армию в Моравию (конец 1741 г.), выступил 5 сентября 1742 года из Ольмюца с 30 000 франко-баварского войска, осадил Иглау на богемской границе, угрожая всей Богемии, и заставил тем венский двор отозвать часть армии Кевенгюлера из Баварии, на соединение с австрийскими силами, очень значительными, но находившимися под начальством малоспособного и нерешительного зятя королевы, принца Карла Лотарингского. Австрийцы атаковали Фридриха, перешедшего из Моравии в Северную Богемию, между Хотузичем и Чаславом, на юг от Нижней Эльбы (17 мая). Главный бой происходил у деревни Хотузич, по имени которой и названо сражение. Около полудня принц был вынужден отступить. Это поражение склонило Марию Терезию к заключению мира, хотя вовсе не к примирению. Прусский уполномоченный, Подевиль, и английский, лорд Гиндфорд, выработали условия этого договора в Бреславле (11 июня). Королева венгерская и богемская уступила Пруссии Силезию, за исключением Тешена, Троппау и «территории по ту сторону Оппы»; католическое вероисповедание сохранялось в status quo, без ущерба свободе протестантской религии и правам короля. 28 июля это предварительное соглашение было утверждено в Берлине в качестве окончательного мирного договора.

Мария Терезия заключала этот мир с тайным намерением нарушить его при первом удобном случае. Избавясь теперь от своего опаснейшего врага, она продолжала вести войну против прочих, несмотря на то, что кардинал Флёри и воинственный дотоле маршал Бельиль были склонны теперь к миру, потому что французы и баварцы в Праге находились почти в отчаянном положении. Путь вспомогательному войску был отрезан; маршал Брольи успел пробраться в Саксонию лишь с частью окруженной неприятелем армии; Бельиль успел освободить 11 000 человек пехоты и 3000 человек кавалерии в ночь на 16 декабря, благодаря только тому, что австрийцы зазевались; остальная часть, около 6000 человек, капитулировала при весьма почетных условиях (25 декабря). Эта неудача была последней для французского первого министра, 90-летнего кардинала Флёри: он умер через месяц после того (29 января 1743 г.).

Война продолжалась, и роль Англии в ней была очень своеобразна. Министерство Вальполя пало в феврале 1742 года, но вмешательство Англии в континентальные дела и в защиту интересов курфюрста ганноверского, на которое так жаловалась оппозиция, не прекратилось с переменой министерства. Напротив, новый министр иностранных дел, лорд Кэртрэт, занялся еще усерднее этой, чисто личной, иностранной политикой Георга II. Этот министр пользовался особым расположением короля по простой причине: при полном незнании Георгом II английского языка Кэртрэт мог объясняться с ним по-немецки, на что не были способны прочие министры. Король руководствовался в своей политике вельфской завистью к племяннику, слава о подвигах и успехах которого уже гремела в Европе. Перед англичанами это чувство можно было выставлять в хорошем свете, потому что оно направлялось против Франции и Испании. В марте 1743 года так называемая прагматическая армия, стоявшая в Австрийских Нидерландах, в количестве 40 000 человек, и в состав которой входили английские, ганноверские и австрийские полки, двинулась к югу, и сам король Георг явился к ней в лагерь при Ашафенбурге в надежде стяжать тоже боевые лавры. Они достались ему, хотя и не по личным его заслугам: армия его одержала победу над герцогом Ноалем в битве при Деттингене, в нескольких часах езды от Ашафенбурга, между тем как по всему можно было скорее ждать ее поражения (27 июня). В тот же день баварцы заключили с Кевенгюлером договор, по которому они отделялись от французов, и армия Брольи выступила в обратный поход во Францию. Прагматическая армия перешла за Рейн, но здесь не было принца Евгения, и совместное действие «прагматиков» с войсками принца Карла не состоялось. В общей сложности год прошел счастливо для Австрии. Сардиния отпала от Нимфенбургского союза и поборола испанцев, соединясь с Австрией. Испанцы, как уже было указано выше, считали издавна Италию за какое-то поместье для младших членов своего королевского дома; но соединенная австрийско-сардинская армия разбила испанскую при Кампо-Санто в феврале того же года, а осенью 1743 года Англия, Австрия и Сардиния вступили в еще теснейший союз посредством Вормсских договоров, имевших главной целью изгнание Бурбонов из Италии. Этот союз метил втайне еще и на другое: сказанными договорами подтверждались все прежние, имевшие отношение к «Прагматической Санкции» вплоть до 1739 года; но Бреславльский мирный договор был оставлен ими в стороне.

Фридрих узнал обо всем в подробностях лишь в феврале следующего года. Однако он не обманывался насчет истинного положения дел и не мог не догадываться, что Мария Терезия совсем не отказалась от Силезии, что она не хотела примириться с свершившимся фактом и видела в Фридрихе похитителя ее наследства, в своих правах на которое она была вполне убеждена с обычной женской безосновательностью и логикой своего габсбургского высокомерия. Подобно тому же она считала императора Карла VII, поддерживаемого Фридрихом, узурпатором, против которого она должна была выставить единственного законного и правомерного кандидата, своего супруга-герцога. Сверх того, Фридрих был в ее глазах самым опасным еретиком: по всей вероятности, вовсе не верующим в Бога. Тотчас по заключении мира и даже еще во время войны он распоряжался в уже захваченной им области по-хозяйски: в Бреславле и Глогау уже давно действовали палаты – военная и государственных имуществ, был назначен силезский губернатор, были введены налоги и, что было удивительно, новое правительство умело ладить и со своими католическими подданными; новый владетель Силезии был слишком разумен для того, чтобы вступать прямо в бой с укоренившимся верованием, преследовать личные отношения к Церкви и т. п. Австрийцы выказали, впрочем, тотчас же свою нечестность при разграничении владений: под именем Оппы пруссаки разумели весьма известную реку, протекающую к югу от Егерндорфа; но австрийцы указывали на более северную речонку того же имени и выгадали, таким образом, себе Егерндорф.

Императорская армия занимала угрожающее положение осенью 1743 года, намереваясь овладеть Эльзасом и, может быть, Лотарингией. Это было бы вознаграждением для Карла Альбрехта в том случае, если бы ему пришлось уступить Австрии что-нибудь из Баварии взамен отнятой у нее Пруссией Силезии. Но в декабре Саксония заключила с Австрией союз, по-видимому, только оборонительный и не имевший особого значения, но который мог угрожать большой опасностью, что и подтверждалось его тайными статьями.

Фридриху было необходимо сойтись теснее с Францией. Под влиянием своей новой фаворитки, герцогини Шотору, и того герцога Нояйля, верной победе которого при Деттингене помешали ошибки его генералов, французский король обнаруживал большую воинственность. Он заключил новый союз с Испанией в Фонтенбло (октябрь 1743 г.) и весной 1744 года прибыл лично к своей армии во Фландрию, где его маршал, Мориц Саксонский, побочный сын бывшего польского короля, помог ему овладеть несколькими крепостями. В июне Людовик заключил второй союз с Фридрихом II. Австрийская армия, под начальством принца Карла, перешла через Рейн в июле; Людовик поспешил туда же из Фландрии. По-видимому, что-то великое должно было совершиться в Эльзасе.

Фридрих возобновил военные действия в эту минуту. Он сделал вид, что спешит лишь на помощь своему законному главе, императору Карлу VII, что не обмануло, разумеется, никого. Но он повел дело широко, по своему обычаю: прежде, нежели жалкий король Август успел вымолвить в Варшаве свое согласие или несогласие, прусские войска прошли через Саксонию и соединились 3 сентября с силезской армией фельдмаршала Шверина; 12-го числа гора Жижки у Праги была взята ими штурмом, а 16-го числа, после недельной осады, столица Богемии сдалась и присягнула на подданство императору.

Можно задаться вопросом – а разумно ли поступил Фридрих, начиная, без видимой необходимости, эту Вторую Силезскую войну? Ему изменили многие из факторов, входивших в его расчеты: счастье, Франция, император. Первым следствием его вторжения в Богемию, предвиденного заранее, было возвращение армии Карла с Рейна; французы, весьма довольные его распоряжением, не препятствовали переправе и не преследовали его тоже на остальном пути, равно как и не предпринимали ничего против Ганновера. Принц прибыл на баваро-богемскую границу 22 октября и соединился с 22 000 саксонцев, что довело состав его армии до 70 000 человек. Фридрих, имея 60 000 человек, искал сражения, но австрийские генералы уклонялись от этого, и недостаток продовольствия скоро заставил его отступить снова в Силезию. Новый, 1745 год ознаменовался для Пруссии несчастным событием: 20 января скончался в Мюнхене император Карл VII. Это отнимало у Фридриха законный повод к войне; не сбылись и его надежды при перемене министерства в Англии, т. е. при отставке Кэртрэта и замене его герцогом Ньюкэстлем: новый кабинет поддерживал неразумную политику своего короля, как делал это и прежний министр; Англия передала Марии Терезии ганноверские войска, удвоила Австрии свои субсидии и устроила Фюсенский мир между курфюрстом Баварским, Максом Иосифом, и королевой, причем курфюрст получил обратно свои владения за отказ от всех своих притязаний на Австрию и подачу своего голоса в пользу великого герцога. Увещания умиравшего отца: избегать честолюбивых замыслов, от которых не посчастливилось ему самому, запали в сердце семнадцатилетнего юноши. Фридриху не оставалось другого прибежища, кроме сомнительного союза с Францией. Воинственной фаворитки Людовика, герцогини Шатору, уже не было в живых (конец 1744 г.). Но воодушевление Франции в пользу войны еще держалось в течение некоторого времени. Маршал Саксонский, уже безнадежно больной, одержал еще победу при Фонтене (Генегау) 11 мая, разбив армию из английских, ганноверских и голландских полков, причем последние особенно способствовали поражению. Фридрих назвал это дело в шутку «победой на берегах Скамандра». Действительно, оно оказалось бесплодным, хотя маршал овладел поочередно всеми фландрскими крепостями.

Окончательного решения надо было ожидать не здесь, а на немецком театре войны, и Фридрих, обладая тем мужеством, которое позволяет не обманывать себя насчет возможности всего худшего, ясно видел, что предстоит ему в случае победы австрийцев и французов. В конце мая 7000 австрийцев под командованием принца Лотарингского вступили в Силезию, где к ним примкнул герцог Вейсенфельский с 20 000 саксонцев. При такой численности нельзя было сомневаться в победе и предполагалось, что прусский король уже отступает через Штригау, Бреславль и т. д. Между тем Фридрих был ближе, нежели они думали: он стоял, не замеченный ими, с 66 000 человек за высотами между Яверником и Штригау, при Гогенфридберге; саксонцы же к северо-западу оттуда, при Пильгримсгайне. Фридрих мог видеть, как их боевые колонны спускаются в равнину. В ночь на 4 июня прусские отряды поднялись без сигнала, без сторожевых огней; в 2 часа ночи были сделаны все частные распоряжения, а в 4 часа произошла атака, сначала на саксонцев, составлявших левое крыло неприятеля, причем была разбита сперва их кавалерия, а за ней, после отчаянного сопротивления, и пехота. Австрийцы не спешили на помощь своим союзникам; все уже было кончено к утру, между 6 и 7 часами, прежде нежели они появились. Второй бой против австрийского крыла был выигран пруссаками благодаря блистательной атаке прусской кавалерии, доказавшей в этот день столь быстро приобретенное ею превосходство: решительный удар неприятелю был нанесен именно байрейтским драгунским полком, который взял у австрийской пехоты не менее 66 знамен и несколько тысяч пленных. Общая убыль австрийско-саксонской армии в этой битве при Гогенфридберге равнялась 9000 убитых и раненых, 7000 пленных; сверх того неприятелю достались 73 знамени и штандарта и 66 орудий.

Разбитая армия удалилась из Силезии, и победе своего нового владетеля радовалась, по крайней мере, евангелическая часть населения. Но не было еще речи о мире, и союз между Австрией и Саксонией не был расторгнут. Фридрих последовал за неприятелем в Богемию, и долго держался в своей неприступной позиции у Хлума. Между тем происходили очень важные политические события: 13 сентября великий герцог Тосканский, Франц I, был провозглашен императором во Франкфурте. Фридрих расположился при Сооре, на Верхней Эльбе, с 19-тысячным корпусом в конце сентября. Он готовился сняться с позиции, когда ему донесли о появлении значительных конных отрядов за Буркерсдорфскими высотами. Не было сомнения в том, что неприятель, вопреки своему обыкновению, замышляет засаду. Фридрих воспользовался готовностью выступить, атаковал австрийцев в полдень (30 сентября) и вновь одержал победу над куда более многочисленным неприятелем. Англии наскучивала, однако, эта продолжительная континентальная война, стоившая ей таких денег и навлекшая на нее, сверх того, неожиданного врага, о котором вскоре пойдет речь. Но Австрия и Саксония решились еще на последнюю попытку. В середине ноября в Дрездене состоялось совещание, в котором принял участие первый министр саксонского курфюрста и короля, граф Брюль, и не менее важное лицо, его духовник Гварини: обсуждался смелый план прямого похода на Берлин.

Но Фридрих поручил принцу Леопольду Дессаускому, которого, к великой обиде последнего, держал до этого момента в тени, давая ему лишь мелкие поручения, собрать у Галле корпус, между тем как сам он поспешил в Силезию и разбил при Гросгенерсдорфе в Лаузице саксонский отряд, что вынудило принца Карла, двигавшегося на соединение с саксонцами, снова вернуться в Богемию (23 ноября). Саксония все еще не соглашалась на мир; австрийская армия, численностью в 24 000 человек успела соединиться с саксонско-австрийским корпусом саксонского генерала Рутовского, располагавшего 31 000 человек. Принц Леопольд не мог воспрепятствовать этому соединению, однако одержал полную победу над австрийцами в битве при Кессельсдорфе, между Дрезденом и Мейссеном, 15 декабря 1745 года, прежде чем успели подойти главные силы австрийцев, под начальством герцога Лотарингского. Принц Карл встретил в Дрездене уже бежавших с поля сражения и вынужден был отступить; Фридрих вступил в Дрезден 18 декабря.

Это было как раз вовремя, потому что там же находился французский посол с предложением мира, в результате которого Фридрих оказался бы в совершенно изолированном положении, лишившись своего последнего союзника, хотя и мало помогавшего ему в этом тяжелом для него году. Но неумелое ведение военных действий австрийцами послужило ему на пользу: саксонцы были справедливо ожесточены против своих союзников, а австрийцы сами желали скорее покончить дело. Из Вены было получено повеление заключить мир – необходимый особенно ввиду плохого положения Габсбургского дома в Италии. По этому миру, заключенному в Дрездене 25 декабря 1745 года, между Пруссией и Австрией, равно как Пруссией и Саксонией, подтверждались статьи Бреславльского договора и Фридрих признавал супруга Марии Терезии императором римским.

Война в Италии и на морях продолжалась еще несколько лет. Союзник Австрии в Италии, король сардинский Карл Эммануил, потерпел большое поражение при Казале 15 сентября 1745 года, в сражении с франко-испанской армией. Высокомерие Испании возросло, но в следующем году счастье повернулось в пользу австро-сардинцев, разбивших франко-испанцев при Пиаченце (июнь 1746 г.), после чего они должны были очистить Верхнюю Италию. Генуэзская республика, присоединившаяся в предшествовавшем году к противникам Австрии, должна была теперь покориться ей. Но победы австрийцев на этом и остановились: вторжение их во французские владения не имело успеха, как то было и прежде, и впоследствии. Французы успешнее воевали на севере, снова под начальством маршала Саксонского и самого короля. При походе в 1746 году они вполне овладели Австрийскими Нидерландами. Целый ряд крепостей сдался им, и устрашенное население обратилось опять к призыву генерал-штатгальтера из Оранского дома, как к якорю спасения: принц Вильгельм IV Фризо, фрисландский штатгальтер, был сначала провозглашен генерал-штатгальтером Зеландии, но монархическое настроение народа распространялось таким неудержимым потоком по всем провинциям, что в октябре того же года (1747 г.) сан генерал-штатгальтера, генерал-капитана и великого адмирала был утвержден потомственно за домом Нассау-Оранским. В июле французский главнокомандующий одержал новую победу над союзной армией.

В 1745 году Англия подверглась новому, довольно странному вторжению. Сын Иакова, называвший себя Иаковом III, Карл Эдуард Стюарт, энергичный и честолюбивый молодой человек, решился, через 30 лет после сделанной уже до него неудачной попытки, отвоевать у курфюрста ганноверского свое отцовское наследие. Он не посвящал ни одну из великих держав в свои планы; это была просто смелая выходка, весь успех которой был рассчитан на неожиданность покушения против беспечного, распущенного правителя. У молодого человека были кое-какие деньги, запас оружия, и он высадился с несколькими друзьями, в августе 1745 года, в Инвернесшайре (Шотландия), где успел привлечь к себе старых приверженцев дома Стюартов и несколько горных кланов. Ход предприятия был замечателен: окружив себя вождями горных племен, Карл Эдуард вступил в Перт, потом в Эдинбург; его отряд начинал уже походить на настоящую армию; оправдывая поговорку: «смелым Бог владеет», он атаковал со своим полуторатысячным отрядом английского генерала Джона Копе, у которого было, приблизительно, столько же войска. Англичане не устояли перед бурным натиском горцев, не имевших ни орудий, ни конницы, но воодушевляемых своими геройскими вождями. Претендент, заняв Голейруд, старинный дворец шотландских королей, издал прокламацию против «курфюрста Ганноверского» и его парламента. Эта прокламация препятствовала ему по пути, а сам он, с 6000 человек, отважился переступить границу и дошел беспрепятственно до Дерби. Известие об этом было получено в Лондоне 6 декабря и произвело страшную панику: день этот остался надолго в памяти жителей. Но конец приключения был уже недалек. Шотландские вожди видели, что принца встречают во многих английских местностях с большим сочувствием, но нигде не замечали они вооруженного восстания в его пользу; помощь из Франции или другой страны тоже не прибывала. Поэтому они отказались идти дальше. Началось отступление, а правительство между тем успело опомниться и приняло надлежащие меры, убедясь, что самому существующему порядку не угрожает опасность. Английское войско, под начальством королевского принца, герцога Кумберлендского, преследовало шотландцев, перешло границу, подкрепясь 5000 гессенских наемников, которые высадились в Лейте в феврале 1746 года. При Кюллодене, близ Инвернеса, следовательно, далеко на севере, произошла битва (27 апреля), в которой инсургенты потерпели полное поражение. Весьма характерен для туземных военных нравов тот факт, что клан Макдональдов вовсе не сражался из-за того, что был поставлен на левом крыле, тогда как имел притязание быть на правом. Сам принц успел бежать во Францию, но все его сторонники подверглись жесточайшей каре, и победитель, герцог Кумберлендский, так отличился среди этой варварской расправы, что заслужил прозвище «палача».

Поводом к заключению мира послужила смерть испанского короля Филиппа V (1747 г.). Ему наследовал Фердинанд VI (1746–1759 гг.), его сын от первого брака. Честолюбивая королева Елизавета, прибегавшая к различным средствам, чтобы доставить корону своим сыновьям, не имела уже того влияния на пасынка, каким пользовалась в отношении своего слабого супруга. Голландия, не стоявшая более в ряду великих держав, очень желала мира, и в апреле 1748 года в Ахене собрался конгресс, благодаря которому 18 октября того же года был подписан Ахенский мир, положивший конец 8-летней всеобщей войне, неправильно называемой войной за Австрийское наследие. В договоре принимали участие Австрия, Англия, Голландия, Сардиния, Франция и Испания. Его двадцатью четырьмя статьями определялись возвращаемые государствам владения: Австрия получала вновь свои Нидерланды; Сардиния, Модена, Генуя, Голландия – то, чем они владели до войны; взамен того, Австрия и Сардиния отказывались от Пармы, Пьяченцы, Гвасталы, которые получал второй из младших инфантов, Филипп. В случае его смерти бездетным или если бы он стал королем неаполитанским или испанским, Сардиния и Австрия вступали в свои прежние права. Из заокеанских земель Англия уступала обратно Франции остров Кан-Бретон в Северной Америке, а Франция Англии – Мадрас в Ост-Индии. Статьей 21 договаривающиеся державы ручались за поддержание «Прагматической Санкции»; за исключением перемен в Италии и перехода герцогства Силезии с графством Глац – к Пруссии в тех пределах, какими она владела теперь, как это подтверждалось статьей 22 указанного договора.

Фридрих II добился своего так как он поставил себе целью достижимое. Население встретило его восторженно при его возвращении в Берлин 29 декабря 1745 года. Здесь его приветствовали впервые именем «Великого», и если титул этот дается основателям нового жизненного строя, вдохновителям нового жизненного сознания в большие людские массы, то Фридрих II заслуживает его в полной мере.

Приобретение Силезии благодаря сформированной, обученной и дисциплинированной армии было явлением немаловажным: оно придало этому государству или, вернее сказать, этим отдельным территориям, сплоченным в одно государство, известного рода удовлетворенность, сознание независимости – то чувство, которое у других народов проявляется в виде национальной гордости, а здесь сразу проявилось в виде сознания приобретенного государственного единства. Но не только приобретение Силезии и проявление качеств выдающегося государственного деятеля оправдывали данное Фридриху прозвище, а нечто иное: он был первым государем большой страны, который правил ею в духе нового времени, на разумных основах и как «просвещенный» монарх.

Одиннадцать лет царствования, прошедших в мире, не были Фридрихом потеряны даром. Первым предметом его забот была судебная реформа, которую еще Вильгельм I считал необходимой. При нем уже был назначен особый министр юстиции, и эта должность предоставлена Самуилу фон Кокцеи, человеку, занимавшему кафедру в университете и в течение 30 лет работавшему практически на службе прусского судебного ведомства. Он давно уж обдумывал ту задачу, к выполнению которой его теперь призвал Фридрих II (1746 г.). Кокцеи активно принялся за дело. Вместе с 6 помощниками он отправился в Померанию, где местное население особенно страдало от недостатков судопроизводства, что выражалось множеством накопившихся в судах нерешенных дел. В течение года он успел там установить правильно сформированные коллегиальные суды, в которых ведение дел было поручено образованным судьям, находящимся на хорошем жалованье. Сутяжничество мелкой адвокатуры было искоренено. Всюду было вменено в обязанность предлагать мировую сделку в самом начале процесса – и таким образом в течение одного года решено было 1600 старых и 400 новых процессов. Вскоре при помощи некоторых знатоков судебного дела Фридриху удалось добиться еще более благоприятного результата: суды сделаны были открытыми и судебным процессам в них придана форма «судоговорения», недоступная никаким внешним влияниям.

В том же духе, следуя по стопам отца, Фридриху удалось внести значительные улучшения и в управление страной. Строгому контролю подвергнута была деятельность чиновников, от которых требовалась неподкупная честность и ревностное исполнение обязанностей. Притом же обращено было внимание и на местные особенности в управлении отдельными провинциями. Чрезвычайно важны были при этом и личные указания самого короля, вносившие всюду новый жизненный элемент; тут, по его соображениям, необходимы были лесонасаждения, там могла бы процветать льняная промышленность, тут следовало бы устроить соляные варницы, а там – усилить густоту населения; он заботится и о поощрении овцеводства, и о введении шелководства, для которого выписывает тутовые деревья. Во время своих частых переездов он не теряет ни минуты даром; все отмечается у него в записной книге – тут, по его предположению, следует построить церковь, там – школу, а здесь – основать мануфактуру, о которой следует еще подумать…

В 1744 году владения Фридриха пополнились еще одной, небольшой, но ценной германской областью: княжеством Ост-Фрисландия, которое досталось ему по праву наследства. Но он умел и иным способом приобретать новые территории: так, обширные болотные пространства вдоль берегов Одера (от Кюстрина вниз) были осушены при помощи канала, и таким образом был получен участок земли, достаточный для поселения сначала 2000 и потом и еще 1200 семейств. Отовсюду привлекал он всевозможных переселенцев, а с ними вносил в свое государство и новые производства. 280 новых селений выросло в течение этих мирных и тихих лет, и вместе с тем общая цифра населения возросла до 5 300 000 человек, а соответственно тому возросли и доходы государственные.

Эти быстрые успехи государственной деятельности Фридриха не могли пройти незамеченными, и уже с первых лет его правления, а тем более после удачного исхода борьбы за Силезию, его жизнь и деятельность стали обращать на себя общее внимание. Для частной жизни, насколько она доступна королю, да притом еще такому, как Фридрих, он приказал построить около Постдама загородный дворец или замок, которому дал название Сан-Суси (Беззаботного), и переселился в него в 1747 году.

В некотором смысле жизнь здесь была продолжением жизни в Рейнсберге, с той, однако, разницей, что здесь «дела» давали уже возможность посвящать «музам» лишь весьма незначительную часть времени, да и женщин при этом дворе не было. Сам Фридрих жил в разлуке со своей женой, на которой женился по приказанию отца: супружество это как бы вовсе для него не существовало. В кружок Фридриха здесь вступают именитые иностранцы. Сам король, унаследовавший от отца его практицизм и трудолюбие, а от матери ее тонкий ум, работает в часы досуга над чисто литературным произведением: пишет «Histoire de mon temps» (История моего времени), собственно говоря, историю силезских войн с включением обзора истории Бранденбургского дома. Из связей Фридриха с выдающимися учеными или литературными знаменитостями его времени особенное внимание обращала на себя его связь с Вольтером. Вольтер – это было литературное имя молодого французского писателя Франсуа Мари Аруэ (род. 21 ноября 1694 г. в Париже), уже прославившегося своими сатирами и драматическими произведениями («Эдип», 1718 г.), успевшего ознакомиться и с Бастилией; да и в высшем обществе, среди которого корыстный и суетный Вольтер любил вращаться, ему не раз приходилось плохо из-за его едких острот. Довольно долгое пребывание в Англии значительно расширило его кругозор, и в связи с теми испытаниями, какие ему пришлось уже пережить в своем отечестве, он невольно обратил внимание на глубокие язвы общественной жизни и государственного быта Франции; Церковь и христианство для него, как и для весьма многих его современников (в том числе и для самого Фридриха), давно уже не существовали, и он, без сомнения, был уже значительнейшим из современных поэтов, умнейшим, красноречивейшим и влиятельнейшим из писателей современной просвещенной эпохи, когда наследный принц Прусский пожелал с ним свести знакомство. Фридрих решил, что он может дозволить себе теперь эту роскошь – приблизить Вольтера в качестве постоянного собеседника, и Вольтер, которому по многим обстоятельствам неудобно было в ту пору жить во Франции, охотно принял приглашение короля-философа, который начинал также приобретать большую известность. В июле 1750 года Вольтер явился в Сан-Суси, где и был отлично принят. «Здесь я чувствую себя во Франции» – так выразил он произведенное на него приятное впечатление. Благодаря своему тонкому уму, своему мастерскому знанию языка, своим разнообразным, хотя и не особенно глубоким сведениям, своему критическому такту Вольтер, несомненно, оказал Фридриху положительные услуги при его исторических работах и некоторое время был в восхищении от своего нового положения. Однако это продолжалось недолго. Вольтер стал добиваться возможности иметь влияние, жаждал известного рода власти и вмешивался в дела, которые его вовсе не касались; под блестящей внешностью в Вольтере скрывалась корыстолюбие, которое сложно было утолить назначенной ему весьма щедрой пенсией: вышли неприятности, которые еще более обострились благодаря злой сатире Вольтера, направленной против другого француза, принадлежавшего к приближенным Фридриха, – против Мопертюи, президента королевской академии, – и уже в марте 1753 года дело дошло до полного разрыва. Вольтер покинул Сан-Суси, да еще и на пути оттуда ему пришлось испытать крупную неприятность. У него в руках остался томик стихотворений Фридриха, содержавший в себе всякие сатирические колкости по адресу различных европейских дворов; само собой разумеется, что опубликование этого томика было более чем нежелательно, и король довольно поздно спохватился, что Вольтеру в этом отношении доверять нельзя, в особенности при том озлобленном настроении, в каком он покинул Сан-Суси. На основании этого соображения прусский резидент во Франкфурте-на-Майне потребовал от Вольтера, когда тот достиг этого города, чтобы он возвратил королю, вместе с данным ему орденом и ключом, и томик его стихотворений, и не дозволил писателю продолжать путешествие, прежде чем не прибыл в город тот сундук, из которого было добыто желаемое. С той поры сношения короля с Вольтером ограничивались перепиской, что, конечно, и для той, и для другой стороны было гораздо более удобно.

Надо, однако, признаться, что отношение Фридриха к области духовной деятельности и духовного творчества в его государстве было довольно безучастное. Из искусств он оказывал некоторое покровительство только музыке, и то потому, что любил оперу, для которой в 1742 году даже построил особый театр. К Церкви и духовенству относился весьма равнодушно, более руководствуясь политическими соображениями, нежели какими бы то ни было духовными стремлениями. И по отношению к науке, к обучению он был не особенно щедр и внимателен. Он с почетом вернул философа Вольфа уже в самом начале своего правления, но не оказывал никакого поощрения распространению в государстве высшего образования и высших школ. Важнейшее, что было им сделано в этом направлении, было основание академии или, вернее сказать, преобразование двух ученых обществ в одну академию (1744 г.), президентом которой он избрал француза Мопертюи, человека весьма достойного.

Только философия и отчасти изящная словесность еще привлекали некоторое внимание Фридриха, и то лишь исключительно в той области современной ему литературы, к которой доступ ему был открыт французским языком, которым он владел с детства. Зарождавшаяся немецкая литература и наука были ему совершенно чужды. В 1730 году появились труды Готшеда по теории поэзии, в 1740-м – труды Брейтингера, и в тот же самый период продолжались литературные споры лейпцигских и цюрихских посредственностей; в 1748-м – Клопшток напечатал первые песни своей «Мессиады», в которых вновь истинный поэт заговорил с народом настоящим немецким языком. В том же году на сцене была поставлена первая пьеса Лессинга «Молодой ученый»… Год спустя родился Гете. И если Фридрих не удостаивал вниманием начинания немецкой литературы, то в этом нет ничего удивительного: и сама литература, и наука немецкая в то время тоже были весьма далеки от какой бы то ни было связи с государством и политикой. Любопытным доказательством тому может служить объемистая, многотомная переписка Готшеда, главного представителя немецкой литературы в течение нескольких десятилетий (с 1724 г.), стоявшего в тесной связи с важнейшими кружками своего времени. И что же? Терпеливый ученый, пересмотревший толстые фолианты этой переписки, утверждает, что кроме двух-трех мимолетных намеков он не нашел в ней ничего, касающегося политики.

Вся деятельность Фридриха главным образом сосредоточивалась на одном: на том, что он признавал важнейшим – на армии. По весьма меткому его замечанию «для него (т. е. и для Пруссии) – что ни сосед, то враг». Он не теряет ни минуты во время мира, чтобы создать грозную военную силу: около 1750 года его армия уже достигает численности 136 000 человек. В армии господствовала величайшая дисциплина, и в непрестанных служебных занятиях, в ежегодных маневрах, производимых большими отрядами войск, эта армия проходит суровую школу, причем и сам король менее всего думает о своем спокойствии. По разным признакам он приходил к убеждению, что вскоре эта армия ему понадобится.

Ни одно из европейских государств (за исключением Австрии) – если мы бросим взгляд на общее их положение в период между 1745 или 1748 и 1756 годами – не имело, само по себе, повода к нарушению благополучно восстановленного мирного положения. В Испании, как мы уже упоминали, в 1746 году Филиппу V наследовал Фердинанд VI (до 1759 г.); младшие принцы Испанского дома обеспечены были Неаполем и небольшими верхнеиталийскими герцогствами. В том же году в Дании последовала перемена правления: Фридрих V наследовал Христиану VI, и это маленькое государство при управлении графа Шиммельмана и старшего графа Бернсторффа сделало большие успехи и в области школьного образования, и в области торговли, промышленности, а также и в отношении устранения крепостничества. В 1750 году в Португалии умер Иоанн V: у его преемника, Иосифа Эммануила (до 1777 г.), советником был человек, на некоторое время сумевший придать этому маленькому и отдаленному государству всемирно-историческое значение, в том самом смысле, как оно уже его имело некогда, в XV столетии; советником этим был Иосиф Карвальхо, маркиз де Помбалль. Вступлением к его борьбе против иезуитов, которая позднее должна была его поставить во главе всемирно-исторического движения, послужила та война, которая в 1755 году положила конец существованию иезуитского государства в Парагвае. Иезуитский орден вполне завладел испанской частью Парагвая и там окончательно забрал в свои руки туземное население, которым и правил с отеческой заботливостью и полнейшим деспотизмом, подчиняя всю жизнь своих подданных строжайшей регуляризации, распределяя время на занятия полевыми работами и ремеслами, на религиозные упражнения и умеренные народные увеселения. Эта испанская часть Парагвая, на основании обменного трактата, была уступлена испанским правительством Португалии. Иезуиты воспротивились выполнению этого трактата и тем самым вызвали против себя жестокую истребительную войну, в которой возникшая культура была потоптана безжалостно, а местное население, не разбежавшееся по лесам и пустыням, обращено в рабство.

Но уже не здесь, не на Юге, находился главный центр тяжести европейской жизни и всемирной истории: кажется даже, что и само могущество папства никогда не было менее ощутимо и заметно, чем в это время. Центр тяжести явно передвинулся на Север, Северо-Восток и Северо-Запад, где Англия, Франция, Россия, Австрия и Пруссия заняли одинаково выдающееся положение великих держав.

Из всех этих государств Англия больше, чем любое другое государство, имела основание быть довольной новым положением дел. На материке появилось сильное протестантское государство, которое способно было гораздо надежнее, нежели Австрия, защитить Германскую империю и курфюршество Ганноверское от захватов со стороны Франции. Благодаря союзу с этим государством можно было в значительной степени сдерживать Францию на суше, в случае если бы Англия дошла до столкновения с ней на море. Англия была не против такого союза, хоть там и побаивались завоевательных планов и предприятий Фридриха. Вообще же говоря, эти годы никаким особым событием или законодательным мероприятием в английской истории не отмечены. Колоссальные успехи торговли и промышленной деятельности, при громадном развитии свободы, способствовали накоплению чрезвычайных, почти неисчерпаемых богатств в этой обособленной от других государств стране, что возбуждало всеобщую зависть к Англии, еще не оказывавшей на другие народы никакого непосредственного влияния. При усиленно развитой деятельности парламента, правительство в Англии не играло никакой роли, и двор английский не являлся, как во Франции и в Австрии, руководящим центром власти.

Последняя из этих держав и явилась главной зачинщицей той коалиции, которая составилась в Центральной Европе против Пруссии и ее возникающего могущества; в коалиции приняли участие и Франция, и Россия, подчиняясь политическим видам Австрии; последовала долгая семилетняя война, сопровождавшаяся усиленным кровопролитием и, в сущности, ни в чем не изменившая территориального положения держав на материке против того, каким оно было в 1745 году.

Мария Терезия хотя и покорилась необходимости, однако не отказалась окончательно от Силезии. Мысль о возможности возвращения Силезии и об отмщении тому, кто ее отнял у Австрии, была преобладающим помыслом ее царствования, в течение которого она осуществила и множество весьма полезных реформ.

Очистив управление от бесполезных элементов, она сумела накопить сбережения, да и в администрацию внесла значительное оживление; в особенности в военном быту, по ее распоряжению, внесено было много нового генералом Кевенгюлером (единственным отличившимся в последнюю войну), который энергично трудился над устройством армии; с другой стороны, у духовенства отнято было много праздничных дней, огромным количеством которых уже и тогда объяснялась чрезвычайная отсталость католических стран сравнительно с протестантскими в области просвещения и успехах интеллигенции. Но слишком большого значения все эти попытки реформ иметь не могли, так как правительство всюду в обществе наталкивалось на апатию массы и на высокомерные притязания дворянства, не способного ни к какой деятельности. Немного было в местном обществе и людей, которые держались того мнения, что благоразумнее всего было бы поставить крест на Силезии, и даже умнейший из государственных людей императрицы-королевы, ее посол при французском дворе (1750–1752 гг.), граф Кауниц, дерзнул выразить эту позицию в меморандуме, представленном государыне. И этот же самый Кауниц, перейдя на сторону воззрений Марии Терезии, был затем (с 1753 г.) ее приближенным советником; ему-то, этому новому государственному канцлеру, и удалось весьма трудное и почти невероятное дело – призвать и Францию, и Россию к союзу с Австрией для обуздания короля прусского.

В России в течение двадцати лет, прошедших со дня смерти Петра Великого, многое успело свершиться. После краткого, почти мимолетного царствования супруги Петра, императрицы Екатерины I, на престол вступил внук Петра, Петр II Алексеевич (сын несчастного царевича Алексея Петровича), юноша, скончавшийся, даже не достигнув совершеннолетия (1730 г.). После его смерти правом на российский престол обладали трое: во-первых, дочь Петра Великого, цесаревна Елизавета Петровна; во-вторых, внук Петра Великого, сын его дочери Анны, от брака с герцогом Шлезвиг-Голштинским; в-третьих, племянница Петра Великого, Анна Иоанновна, вдовствующая герцогиня Курляндская. Вследствие интриг и происков партии Голицыных и Долгоруких, преобладавших при Петре II, престол был предложен не первым двум лицам, имевшим несравненно больше прав, а именно Анне Иоанновне, при которой преобладающая партия думала не только сохранить, но еще и усилить свое положение во главе правительства. Расчеты эти, однако, разлетелись прахом, едва только Анна Иоанновна успела утвердиться на престоле: преобладающее значение и почти неограниченная власть перешли к любимцу императрицы, Бирону, который пользовался доверием Анны Иоанновны до самой ее кончины (1740 г.) и был ею возведен в герцоги Курляндские. Незадолго до кончины императрица Анна, желая упрочить престол российский в роду своего отца, объявила наследником престола сына своей племянницы, принца Иоанна Антоновича, которому не было еще и года. Бирон на все время до совершеннолетия наследника престола был назначен регентом государства. Мать принца при помощи партии людей, недовольных Бироном, устранила его от правления и сама объявила себя правительницей на время малолетства сына. Но так как она выказала себя совершенно неспособной к управлению делами государственными, то уже в ноябре 1741 года произошел переворот в пользу дочери Петра Великого, цесаревны Елизаветы Петровны, которая и вступила на престол.

Первой заботой новой императрицы по вступлении на престол было упрочение престола за потомством Петра Великого и устранение всего потомства дяди Иоанна Алексеевича от престолонаследия. С этой целью она вызвала из-за границы в Россию сына сестры своей Анны Петровны (следовательно, родного внука Петра Великого), бывшей в замужестве за герцогом Шлезвиг-Голштинским. Четырнадцатилетний Карл Петр Ульрих по приезде в Россию принял православие (1742 г.) и под именем Петра Федоровича был объявлен наследником престола. Два года спустя, при посредстве прусского короля Фридриха II, будущий император был помолвлен с принцессой Ангальт-Цербстской Софией Августой Фредерикой, которая, по прибытии в Россию, приняла православие и под именем великой княгини Екатерины Алексеевны сочеталась браком с великим князем Петром Федоровичем, наследником российского престола.

Царствование Елизаветы началось с войны. Шведское правительство, рассчитывая на то, что быстрая перемена правления вызовет в России смуты и беспорядки, решилось воспользоваться этим переходным моментом, чтобы вернуть Швеции ту часть Финляндии, которая была завоевана Петром Великим. Но шведы ошиблись в расчетах: переворот совершился мирно, никаких смут не произошло, а когда Швеция начала войну, то оказалось, что борьба с Россией ей уже не под силу. Русские войска, вступив в Финляндию под командованием генерала Ласси, всюду разбивали и гнали шведов, и в 1743 году уже был заключен мир со Швецией (в Або), по которому к России дополнительно была присоединена значительная часть Финляндии, до реки Кюмени.

После этого нового поражения Швеции все европейские державы стали наперебой искать союза с Россией, ввиду той общеевропейской войны, которая, для всех очевидно, готова была разразиться в ближайшем будущем. При дворе Елизаветы между ее приближенными начались интриги и борьба в пользу союза, который следовало предпочесть России. Французский посол, пользовавшийся большим влиянием, старался склонить императрицу к союзу с Францией и Австрией против Пруссии. Канцлер Бестужев, руководивший нынешней политикой России, напротив, старался отговорить императрицу от этого союза, считая невыгодным для России вмешательство в предстоящую войну. Но симпатии императрицы были на стороне предлагаемого ей союза: уже в 1746 году между Россией и Австрией был заключен оборонительный союз против Пруссии, к участию в котором предполагалось привлечь и курфюрста Саксонского, и короля польского; затем, уже с 1755 года, прямые связи Берлина с Петербургом почти прекратились.

Еще более выдающимся был тот успех, которого австрийской политике удалось добиться при Версальском дворе: вопреки всем традициям далекого прошлого, Франция, всегда враждебная Габсбургскому дому, вступила с ним в союз и даже в некоторой степени приняла участие в осуществлении австрийских политических замыслов. Надо, впрочем, заметить, что это государство находилось в ту пору в каком-то странном, загадочном положении. Король Людовик XV погряз в пороках, и государство его все более и более теряло свое достоинство; порочность главы государства развязывала руки и другим представителям власти, разнуздывая их своекорыстие; решение важнейших вопросов зависело от прихоти королевской фаворитки, маркизы Помпадур, женщины самого великолепного достоинства и характера. Ближайшим к ней доверенным лицом был государственный деятель из духовных, аббат Берни, который, против всех своих убеждений, склонился на сторону политики, к которой австрийская дипломатия сумела привлечь и маркизу Помпадур, и короля Людовика XV.

Внешним поводом к странному союзу послужила вновь вспыхнувшая морская война между Англией и Францией. В двух местах земного шара интересы этих обеих держав враждебно сталкивались между собой: в Ост-Индии и в Северной Америке.

Англичане заняли в Ост-Индии известное положение еще с тех пор, когда в 1600 году королева Елизавета даровала частному обществу привилегию торговли в этой стране. Французы появились там для воплощения одного из замыслов Кольбера – создания французско-ост-индской компании, которой в 1664 году Людовик XIV дал привилегию на 50 лет. Эта компания в 1672 году добилась возможности приобрести самостоятельные владения, откупив у одного из индийских царьков область Пондишери. Англичанам уже принадлежали три ранее приобретенные владения: Мадрас, Бомбей и Калькутта.

И вот обе державы, пользуясь распадением царства Великого Могола, стали распространять свои владения и сферу своего влияния в направлении Дельги. Это царство было в ту пору в совершенно хаотическом состоянии и в полной зависимости от прихоти или своеволия сатрапов Могола, которые либо совсем не признавали власти своего повелителя, либо повиновались ей только с чисто формальной стороны. И первый европеец, которому с полной отчетливостью и ясностью пришла в голову мысль основать на развалинах царства моголов европейскую державу, был француз Франсуа Дюплеи, сын одного из главных откупщиков, отправленный в Ост-Индию во время преобладания финансовой системы Лоу. Сам он не был воином, но он умел заставить других за себя сражаться, и с этой стороны изучил весьма основательно индийскую политику. В 1750 году он добился своей цели: низам Деканский, по имени вассал Великого Могола в Дельги, назначил его набобом всех провинций на юг от р. Кристна, которые разумелись под общим названием Карнатики. Однако он не встретил поддержки со стороны вялого французского правительства. Англия примирилась с Францией, заключив мирный договор в Ахене, и только обе компании еще продолжали вести свою прежнюю распрю на свой страх и риск; тут-то на стороне англичан и появился положительно военный гений в лице некоего Роберта Клива, 25-летнего юноши, который еще незадолго до того времени выслан был в Мадрас своими родителями из Англии, как человек, не пригодный ни на что полезное. Он сразу так решительно повернул дело в пользу англичан, что французы должны были уступить им первенствующую роль; да к тому же и французское правительство сыграло на руку англичанам, отозвав самого Дюплеи из Ост-Индии, и в том же 1754 году между Англией и Францией состоялось соглашение, по которому обеим компаниям воспрещалось вмешательство во внутреннюю политику Индийской империи, а агентам компании – принятие должностей и почестей со стороны этих князей.

Чрезвычайно важны были также и взаимные отношения обеих держав в Северной Америке. Французы владели к северу от Великих озер, из которых вытекает река Св. Лаврентия, обширными областями, которые обозначались одним общим именем – Канада, а на юге – Луизианой, лежащей по обоим берегам Миссисипи в ее низовьях. Англичанам же принадлежала часть страны, простиравшаяся между этими двумя владениями, от побережья Атлантического океана на востоке до Аллеганских гор на западе. Английские колонии, о которых нам вскоре еще придется говорить, развивались несравненно быстрее, нежели колонии на французских территориях: их население уже и в ту пору, как предполагают, равнялось 1 200 000 душ, между тем как в Канаде оно не превосходило 80 000. Противоположность интересов была здесь ясна до чрезвычайности: для англичан была в высшей степени важна возможность распространения их владений в западном направлении; для французов – установление непосредственной связи между южными и северными владениями. Естественным путем для установления этой связи (как это ясно видно с первого взгляда на карту) должна была служить долина р. Огайо, которой французский губернатор Ля-Галиссоньер и завладел и уже начал приводить в оборонительное положение постройкой целого ряда фортов. Эта попытка, в связи с разными другими, весьма запутанными обоюдными интересами, к которым еще примешивались интересы испанские, привела к тому, что в 1755 году там опять разгорелась война. Англичане начали ее с колоссального пиратства и не обращали ни малейшего внимания на вполне справедливые жалобы французов; тогда и французы отомстили им смелым и ловко направленным ударом: в мае 1756 года герцог Ришелье захватил о. Минорку, после того как адмирал Ля-Галиссоньер вынудил к отступлению английскую эскадру, пришедшую из Гибралтара. И только тут уже обе державы формально объявили друг другу войну.

При этих условиях для англичан показалось важным обеспечить защиту Ганновера от вторжения со стороны Франции. На основании этого между Пруссией и Англией в январе 1756 года в Вестминстере подписан был трактат, которым гарантирован нейтралитет Германии: как вступлению иноземных войск в германские владения, так и переходу через них обе державы должны были воспрепятствовать соединенными силами. Заключение этого трактата не понравилось французам: 5 июля 1756 года истекал срок прусско-французского союзного договора, и тогда Франция была вольна выбирать себе союзников по желанию. Но уже 1 мая Франция, недовольная Вестминстерским трактатом, заключила союзный договор с Австрией. По одному пункту этого Версальского трактата Австрия обязывалась соблюдать строгий нейтралитет во время морской войны, и Австрийские Нидерланды обеспечивались от всяких покушений со стороны Франции; по другому, обе державы обоюдно обязывались в случае нападения на одну из них извне выставлять в поле по 24 000 вспомогательного войска. С Россией Австрия уже давно успела согласиться насчет обоюдного образа действий. Решено было действовать одновременно и совместно, как только будут окончены переговоры с Францией о том, что граф Кауниц называл «великой идеей»…

Фридрих II был не из тех, кого можно застать врасплох. Он знал людей, да и большинство тех, с кем он имел дело в области европейских дипломатических отношений, и немудрено было узнать. Уже с 1753 года он нашел возможность посредством подкупа некоторых низших дипломатических чиновников при саксонском дворе и при австрийском посольстве добыть копии с важных актов, а также переписку саксонского премьер-министра Брюля, в которой прямо шла речь о предполагаемом разделе Пруссии. В октябре 1755 года из донесения саксонского резидента при петербургском дворе Фридрих узнал о том, что «решено произвести нападение на короля прусского, не входя в дальнейшие околичности»… Тогда он решился действовать и быстротой своего натиска предупредить действия своих врагов.

В июле 1756 года Фридрих II поручил своему посланнику в Вене самым учтивым образом выяснить у австрийского правительства, не с целью ли нападения на его владения производятся передвижения войск в Богемии и Моравии? Ответ императрицы, конечно, был уклончивый; но в августе тот же прусский посланник представил венскому двору прусский меморандум, в котором излагалась вся суть австрийско-русского соглашения, на что австрийцы ответили опровержением и отрицанием чего бы то ни было подобного.

Вскоре последовал приказ войскам: вступить (29 августа) тремя колоннами в Саксонию. Оказалось, что премьер-министр, пользовавшийся таким сильным влиянием на слабохарактерного короля-курфюрста, ничего подобного не предвидел. Положение сложилось вполне определенное: либо союз с Пруссией, либо утрата Саксонии на неопределенное время. Польский король и его министр не хотели и слышать о союзе; но следовало бы, по крайней мере, подумать о спасении армии – как можно быстрее вывести ее за австрийскую границу. Но вместо этого войско (около 18 000 чел.) стянули в лагерь под Пирной. Король и его министр также отправились к войску, а затем, когда пребывание там показалось им небезопасным, удалились в Кёнигштейн. Туда же следовало бы свезти и еще кое-что из драгоценностей, но наиболее драгоценное для Фридриха, тайный архив курфюрста, остался в Дрездене. 10 сентября Фридрих сам явился в Дрезден и приказал архив вскрыть. Напрасно старалась отстоять его польская королева, которая лично пыталась не допустить этого – Фридрих овладел всеми направленными против него дипломатическими нотами в оригиналах. Саксония на время войны была объявлена прусской провинцией, а на всякие запасные магазины, кассы, горные промыслы, фарфоровую фабрику и т. д. наложен был запрет… Положение Фридриха стало даже гораздо более выгодным, нежели при союзе с курфюрстом, на которого трудно было положиться. Вскоре после того лагерь у Пирны был со всех сторон окружен прусскими войсками, и окруженные стали терпеть нужду даже в самом необходимом.

Со стороны Австрии была произведена попытка выручить саксонцев из беды. 1 октября при Ловозице австрийцы под командой Броуна произвели нападение на пруссаков, но после семичасовой битвы были отброшены. Еще одна попытка совместного действия австрийцев с саксонцами, по договоренности между Броуном и саксонским генералом Рутовским, также не увенчалась успехом. Саксонцы перешли 13 сентября Эльбу и дошли до Лилиенфельдской равнины: но соединение с австрийцами оказалось невозможным; саксонцы увидели себя всюду лицом к лицу с вдвое сильнейшими прусскими силами, попали под огонь батарей, появившихся на левом берегу Эльбы, и были вынуждены капитулировать. Австрийцы поджидали саксонцев до 14 сентября и отступили, а затем из Кёнигштейна явилось полномочие – положить оружие, и 15 сентября от 15 до 18 тысяч саксонцев капитулировали. Король Август и вся его свита удалились в Польшу. Надо, однако, заметить, что все же саксонцы оказали большую услугу австрийцам тем, что на пять недель задержали Фридриха и тем дали им возможность закончить свои военные приготовления. Сдавшиеся на капитуляцию саксонцы должны были войти в состав прусского войска, но, несмотря на вынужденную присягу под знаменем, оказались плохими солдатами: при первой возможности они нарушали присягу и дезертировали. Большая же часть саксонских офицеров предпочла положение военнопленных переходу на прусскую военную службу.

Со всех сторон после этих событий поднялась целая буря обвинений против Фридриха как нарушителя мира; но Фридрих отвечал на эти обвинения опубликованием манифеста, к которому в приложении напечатаны были разоблачения, почерпнутые им из дрезденского тайного архива.

Коалиция противников сплотилась еще теснее, и в нее вошли новые члены. Так, в марте 1757 года к военному союзу присоединилась Швеция, в которой русская и французская партии, «Шапки» и «Шляпы», находились в согласии, как и обе державы, уплачивавшие влиятельным господам то, что следовало. Германия, обратившаяся еще в сентябре предыдущего года к Фридриху с «Увещанием» (Dehortatorium), также объявила ему войну за нарушение мирного договора с Саксонией. Положение дел между Францией и Россией несколько изменилось, однако тот вспомогательный корпус в 24 000 человек, который обязывалась выставить Франция, мог только умножить собой число побитых Пруссией, как это было можно предвидеть, а никак не обеспечивал победы. Вследствие этого союзными державами был заключен новый договор, в котором были подробно указаны все уступки, к которым мог быть принужден Фридрих, с предварительным определением того, кому должны были достаться отнятые у него области. Далее, численность армий, выставляемых в поле, определялась для Франции – 105 000 человек, для Австрии – 80 000 человек, по меньшей мере; Франция выплачивала Австрии ежегодно 12 миллионов гульденов субсидии, такую же сумму, совместно, Польше и Швеции; наконец, устанавливались обязанности Австрии относительно Франции в случае полной победы над Пруссией. Нельзя не удивляться той нерасчетливости, противоречившей всем французским традициям, с которой действовала Франция в этом деле: за пару городов и гаваней в Австрийских Нидерландах, отходивших к испанскому инфанту, причем тот уступал Австрии свои итальянские владения, Франция принимала условия, выгодные только для Австрии. Такая щедрость в пользу Австрии может быть объяснена лишь прихотливостью и легкомыслием, с которыми велись вообще французские дела в это время. В русско-австрийском договоре (2 февраля 1757 г.) тоже не говорилось о будущем вознаграждении России; этот пункт предоставлялось обсудить лишь по достижении главной цели. Австрии была обещана ежегодная субсидия в один миллион рублей и 80 000 человек войска. Общее количество населения всех соединившихся против Фридриха государств исчисляется в 150 миллионов; мобилизованных против него (в 1757 г.) войск – в 430 000 человек. Но понятно, что это одни арифметические выкладки. На омраченном горизонте была лишь одна светлая точка: против одного человека поднималась многоголовая коалиция. Весьма необходимой и полезной помощью Фридриху служили английские деньги: парламент утвердил бюджет на содержание 45-тысячной сухопутной армии, а Вестминстерский договор о нейтралитете был обращен в союзный договор с ежегодной уплатой Фридриху по одному миллиону фунтов стерлингов. Состав всей армии, находившейся в его непосредственном распоряжении, равнялся 150 000 человек полевых войск и 50 000 гарнизонных, что было громадным количеством для государства с населением, немного превышавшим 5 миллионов и вся доходность которого не доходила ежегодно и до 36 миллионов марок.

В 1757 году Фридрих мог ожидать вторжения с четырех сторон. Вторжение шведов казалось маловероятным, да и не представляло серьезной опасности. Гораздо более опасался Фридрих готовившегося русского вторжения в лице 100-тысячной армии. Фридрих выслал против этой армии своего старого генерала Левальда с 30-тысячным войском. Против французов, рано выступивших в поход, были выставлены английские, ганноверские, гессенские и готские полки с пятью тысячами пруссаков. Этой смешанной армией командовал английский принц, герцог Кумберлендский. Для действий против шведов оставались 4000. Австрийское вторжение, очевидно, следовало предупредить, и Фридрих, лично командуя главными силами, направился против своего опаснейшего врага. Он вступил в Богемию 18 апреля, имея 117 000 человек, которые двигались тремя колоннами: первую вел сам курфюрст саксонский, вторую Шверин, наступая из Силезии, третью – принц Брауншвейг-Беверн, следуя из Лаузица. Австрийцам пришлось отступить к Праге, предоставив продовольственные склады в Северной Богемии пруссакам, которые и забрали их один за другим. На горе Жижке, к востоку от Праги, стояла австрийская армия в числе 60 000 человек под командой Броуна и герцога Лотарингского, которому даже и теперь был поручен такой ответственный пост в силу династического непотизма… Позиция австрийцев была выгодна, и они ждали вскорости еще 30 000 человек подкрепления под начальством Дауна. Фридрих не стал откладывать дела до его прибытия, успев стянуть к себе до 6 мая 64 000 человек. Сделанная им рекогносцировка указала на возможность атаковать правое крыло неприятеля у Штербоголя, на юге возвышенности.

В наступившей кровавой битве пал 73-летний фельдмаршал Шверин, с юношеским пылом бросившийся вперед со знаменем в руке во главе своего полка; но победа осталась за Фридрихом, хотя стоила ему громадных жертв. Австрийцы потеряли в этот день 24 000 человек, по другим источникам, 13 000 человек, но и убыль пруссаков равнялась 18 000 человек или, по самому умеренному счету – 12 000 человек. Притом город все же не был взят и побежденные были только отброшены в него. Необходимо было приступить к осаде; однако, несмотря на всю поспешность, с которой велись осадные работы, они требовали известного времени, а между тем Даун усилил свою армию бежавшими с Жижки до 60-тысячного состава, и небольшой отряд Беверна, оставленный для наблюдения за ним, не мог препятствовать его дальнейшим движениям, поэтому Фридрих решил сам атаковать Дауна и этим обеспечить себе дальнейшую осаду богемской столицы.