Кандия
Грэм Джойс
Кандия. Это точно случилось в Кандии, этом городе разваливающихся домов с видом на море, как в Венеции, и заброшенных минаретов, и пристани, которая с каждым днем на несколько дюймов заходила дальше в море цвета роз. Бен Уиллер, когда я впервые увидел его, сидел на своем неизменном месте снаружи кафе «Черная орхидея» с бутылкой ракии, и запотевший стакан был словно приклеен где-то посреди между поверхностью стола и его нижней губой.
Я только что вышел из ржавого допотопного автобуса (и был единственным пассажиром, который выгрузился на этой пыльной площади), когда увидел его. Как раз тогда, когда — как мне казалось — уже точно не встречу никого из знакомых.
Его стакан ракии остановил механическое движение вверх, и Бен взглянул поверх его кромки прямо мне в глаза. Он сидел за столом у края бетонной набережной полуразрушенного причала. За его плечом солнце, нанизанное на шпиль давно пустовавшего минарета, обливало тихие воды причала сиреневой краской и расплавленным золотом. Он отхлебнул из стакана и отвернулся.
— Уиллер! — позвал я. — Эй, Уиллер!
Услышав свое имя, он обернулся и посмотрел на меня снова, на этот раз со смесью недоверия и ужаса. Затем он испуганно огляделся, словно ища путь к отступлению. На секунду мне показалось, что вот сейчас он бросится бежать. Я пересек площадь и вытащил из-под стола стул, но Бен не выказал никаких признаков того, что он приглашает меня присоединиться, и поэтому мне пришлось над ним нависнуть:
— Ты что, не помнишь меня?
Прежде чем я получил ответ, на площади раздался голос певца. У него была картонная коробка от обуви, куда он собирал пожертвования. Пел он один, тем причудливым гортанным голосом, которым обыкновенно поют обездоленные горцы. Звуки были полны красоты и почти невыносимой меланхолии.
Уиллер поставил стакан и засунул под ремень большие пальцы. Он смотрел на меня немигающим взглядом. Но меня-то не обдуришь. Он определенно нервничал, словно ему надо было куда-то срочно уходить, но он был слишком поражен, увидев меня, и не мог сдвинуться с места.
— Так что ты тут делаешь? — спросил я.
Он смотрел на меня, не отрываясь.
— То же самое можно спросить и у тебя.
Он оглянулся на площадь и погладил белую щетину на подбородке. И снова мне показалось, что я отвлекаю его от чего-то важного.
— Я приехал сюда, чтобы упиться до смерти, — пошутил я. Во всяком случае, доля шутки в этом была, но он серьезно кивнул, точно я сказал что-то совершенно разумное.
Приход официанта принес минутное облегчение. Уиллер не сразу его заметил, но затем резко развернулся и пригвоздил его своим необычайным взглядом. Юноша беспокойно переминался с ноги на ногу и постукивал стальным диском подноса по бедру.
— Давай я угощу тебя выпивкой, — предложил я.
Уиллер поднес руку ко рту и снял с языка какую-то крошку.
— Ага. — Он опустил взгляд. — Садись. Я выпью пива. Да, я выпью пива.
Я сел, но сразу же пожалел об этом. Бен Уиллер выглядел ужасно. Я увидел, что воротник его рубашки с коротким рукавом страшно засален. Штанины его хлопковых брюк были подвернуты, и из них торчали босые ноги в разваливающихся сандалиях на веревочной подошве. Когда подали пиво, он принялся жадно его хлебать. Мы немного посидели в напряженной тишине, и лишь рулады певца разносились по площади в этой испепеляющей полуденной жаре.
Наши пути сошлись ненадолго в восьмидесятых, когда мы оба работали в «Эйд-Директ», печально известном лондонском благотворительном обществе, за три или четыре года до того, как предприятие закрылось после шумного скандала. Уиллер тогда работал начальником отдела сбора пожертвований. Этакий колоритный тип в двубортном костюме и с прической «привет из шестидесятых», которая выглядела так, словно ее сплели из коричневой саржи. Некоторые серьезно настроенные работники из сферы благотворительности находили, что он чересчур увлечен шампанским, вечеринками и смазливыми девушками, но деньги он доставал так же ловко, как браконьер вылавливает форель из ручья. О, эти восьмидесятые! Нувориши стремились вкладываться в добрые дела, но не из соображений филантропии, а просто чтобы пролезть в список награжденных королевой. А Уиллер любезно организовывал благотворительные вечеринки для толстосумов. На таких мероприятиях разного рода дельцы под прицелом папарацци отхлебывали шампусик из туфельки какой-нибудь фотомодели, и сразу вслед за этим выписывали солидные чеки.
После одной из таких пирушек в «Савойе» или «Дорчестере» (длились они обычно до утра) мешок-другой риса отправлялся в Эфиопию или Сомали. Тогда мне было безразлично, откуда берутся деньги и какой процент от изначальной суммы действительно идет в дело; мне было важно лишь, что они помогали мне спасти мир. Или даже так: я не был уже столь наивен, чтобы считать, будто мир можно спасти в одиночку, но я действительно верил, что можно спасти жизнь хоть одному человеку, и этого мне было достаточно.
Я всего полгода проработал в «Эйд-Директ», когда нагрянули ревизоры. Нам не сказали, что именно произошло, но вот неожиданно для всех Уиллер получил огромное выходное пособие. После прощальной вечеринки мы с ним оказались в одном лифте. Он был пьян вдрызг.
— Эй, — сказал он мне в тот день, — перед тем как уйти, я хочу кое-что сделать.
— Что же? — спросил я, поднимая руку к кнопке.
Он пошатнулся, рискуя совсем завалиться.
— А вот эта милашка из твоего отдела. Как ее там? На кошечку похожа. Ну, шлюшка эта. Кошечка.
Я хранил молчание, и он сам вспомнил имя: Сара.
— И что она?
Лифт начал опускаться.
— Перед уходом. Десять минуток с кошечкой Сарой. На складе. Ну, это… Десять минуток.
— Удачи.
— Нет, нет. — Он смахнул с моего пиджака невидимую пылинку. — Я хочу, чтобы ты попросил за меня.
— Убирайся!
Двери лифта раскрылись.
Я шагнул было наружу, но меня остановила его огромная наманикюренная лапа. Он порылся в пиджаке, достал пару купюр и сунул их мне в нагрудный карман.
— Попроси ее.
— Да пошел ты!
К банкнотам присоединились еще несколько.
— Попроси ее за меня.
И еще купюры, крупные.
— Просто попроси. — Его унизанная кольцами пятерня потрепала меня по щеке.
Мы вышли из лифта, и я вернулся обратно в отдел, где Сара, с наушниками на голове, печатала на машинке. Изящная, иссиня-черные волосы зачесаны в хвост — вылитая балерина. Кто бы не захотел провести с ней десять минуток? Я вот хотел. Несколько раз приглашал ее на свидания, но, несмотря на щедрое угощение, она никак не поддавалась. Каждый мужчина, который не смог соблазнить какую-нибудь женщину, в душе таит на нее хоть небольшую, но обиду. Признаться, я поддался низменному побуждению и с затаенным садизмом вступил в сговор с пьяной похотью Уиллера.
Я осторожно отвел от ее головы один наушник.
— Нам нужны еще конверты. Можете сходить за ними?
— Сейчас?
— Пожалуйста.
— Отчего такая спешка?
Она вопросительно посмотрела на меня, но я уже развернулся. Было слышно, как она кладет на стол гарнитуру. Она вышла, и дверь закрылась. Через полчаса Сара вернулась, вся запыхавшаяся; было похоже, будто она обучалась каким-то новым борцовским приемам.
Наши глаза встретились, но я отвел взгляд первым. Ее лицо стало маской вины, стыда и унижения, и я исполнился сожаления и отвращения к себе. Она снова надела гарнитуру и вернулась к работе, с такой силой забарабанив по клавиатуре, что я бы не удивился, если бы та разлетелась вдребезги. Мне была противна мысль о том, что Уиллер с такой легкостью превратил эту почтенную юную женщину в шлюху, а меня — в сутенера. Что же до денег, которые он пихнул мне в нагрудный карман, то мне стыдно даже говорить, как ничтожно мала была сумма. Надеюсь лишь, что Сара получила намного больше.
Я дождался, когда Сара уйдет с работы. Я слышал, как яростно застучали ее каблучки по линолеуму коридора.
Тогда я видел Уиллера в последний раз. Прошло лет десять, а может, и больше. И вот его выбросило на берег здесь, в Кандии, и лицо у него потрескалось, словно стена старого склада на побережье, а глаза напоминали грязную, подернутую нефтью воду, что остается за винтом парохода. Помнил ли он о том эпизоде в лифте в последний день его работы в «Эйд-Директ»? Я в этом сомневался. Но бывает, что люди умышленно стараются что-то забыть. Или притворяются, что забыли. Он поднес пальцы ко рту и снял с языка нечто, что показалось мне табачной крошкой. Ловко смахнув ее с пальцев, он опустошил стакан.
— Выпей еще, — предложил я. Мое дружелюбное поведение было вызвано скорее невыносимым одиночеством; нельзя сказать, чтобы я так уж жаждал пообщаться с Уиллером. А еще мне было любопытно.
Он покачал головой, но с места не сдвинулся. Я помахал официанту, и тот принес еще пива и ракию — для меня.
— Ты слышал, что случилось с компанией после твоего ухода?
Лампочка в его мозгу зажглась.
— Так ты работал в «Эй-Ди»? Так вот откуда я тебя знаю.
Вспоминал ли он эпизод с Сарой? Да он вообще забыл, кто я такой!
Я заново представился:
— Уильям Блайт, из отдела подготовки кадров.
— Да, да, да. Помню. — И опять рука его потянулась ко рту.
— Чем ты занимался потом? Ну, после «Эйд-Директ»?
— Да так, шлялся туда-сюда. То тут. То там.
Уже стемнело. Певец ушел, унося с собой картонную коробку без единого пожертвования. От набухающих черных волн поднялся легкий ветер, и Уиллер поежился. Прибой чавкал и причмокивал у волнорезов. С той стороны залива из какого-то бара доносились порывы смеха, и Уиллер обернулся через плечо. Я догадался, что он голоден.
— Пойдем куда-нибудь перекусим, — предложил я.
Мы пошли в маленький ресторанчик недалеко от берега, переделанный из склада специй. Я заказал несколько закусок, и Уиллер накинулся на них с жадностью человека, который не ел несколько дней. После пары бокалов смолянистого вина он начал потихоньку расслабляться.
— Давно ты тут?
— Несколько лет. Около четырех. Уже не помню точно.
— Как же ты выживаешь здесь?
Он опустошил стакан и посмотрел на меня в упор:
— Не знаю. Я ничего не делаю. Один день сменяется другим. Я всегда голоден, но как-то выживаю. Не знаю как.
Он отвлекся и уставился на что-то за моим плечом.
Его пальцы снова потянулись ко рту, машинально снимая что-то с языка и бросая на пол. Он снова посмотрел на меня напряженным взглядом.
— Ты пытался когда-нибудь уехать из этого города? — Что за нелепый вопрос. Я ведь только приехал. — Это несложно. Туристические автобусы летом ходят каждый день.
Он горько расхохотался:
— Ага, конечно. Но я-то не турист. И ты тоже. Вот скажи-ка, чем ты занимался, пока не приехал сюда?
Я задумался, но в голове была пустота. Ему это показалось забавным. Он снова рассмеялся и, кажется, почувствовал себя свободней. Он вернулся к еде и сделал нечто, чего я не видел уже очень давно: поднял пустую тарелку и вылизал соус языком.
— Отменная тут еда. Что они кладут в этот соус?
— Зная это местечко, — пошутил я, — возможно, это была дохлая кошка.
Мне не стоило этого говорить. Уиллер осторожно поставил тарелку обратно и отодвинул ее от себя, глядя на нее так, словно она загорелась.
Я вывел его из гипнотического состояния, задав вопрос о том, где же он живет.
Он, казалось, был озадачен.
— Да где угодно. Где мне разрешат остаться. А сейчас мне надо идти.
— Не уходи. Давай еще выпьем. Послушай, сегодня мой день рождения. — Это было правдой. Хотя Уиллер был явно не из тех, кого я бы пригласил на праздник первым, но все же мне было себя жаль. Если ты в одиночестве, то хлопок пробки от шампанского становится крайне унылым звуком.
— Хорош врать! — Казалось, Уиллер ошарашен.
— Зачем мне врать? Двадцать первое сентября. Мой день рождения.
Уиллер встал:
— Но это же значит, что сегодня день осеннего равноденствия!
Я пожал плечами.
— И ты прибыл сегодня? Ты не понимаешь. Возможно, это шанс.
— Шанс?
— Если сегодня правда твой день рождения, то, возможно, «Клуб Теней» будет открыт!
— Теней? Это еще что?
— Ты не был там? Могу отвести.
Я не был уверен, что хочу попасть в «Клуб Теней», где бы он ни был и что бы собой ни представлял. Но Уиллер настаивал. Теперь — впервые за вечер — он всерьез заинтересовался мной. Ну и что мне оставалось делать? Мне было не к кому возвращаться домой, да и дел особых тоже не было. Меня мог подхватить любой дурно пахнущий ветерок с моря. Когда я заплатил по счету в ресторане, была уже почти полночь.
Пока мы шли по берегу, над заливом проносились звуки из других кафе, еще раз раздался взрыв мужского смеха, а потом — нездешний и резкий голос лиры… Кто-то водил по ее струнам, которые были натянуты так же, как нервы людей в Судный День.
Уиллер провел меня по заброшенным задворкам на пустынные улицы, где раньше, в дни торгового величия Кандии, стояли склады специй. На этих узких улочках все дышало запахами древнего гипса, рапы, специй и заглохшей торговли.
И вот Уиллер стал карабкаться по груде разбитых кирпичей. Он заметил, что я медлю, и сделал знак следовать за ним.
— Я впервые попал в «Клуб Теней» как раз на свой день рождения, — объяснил он, а потом, пригнувшись, пролез под треснувшую арку, и я увидел, что он направляется к разрушенной мечети. Света затуманенной облаками луны едва хватало, чтобы осветить иглу минарета.
Во славе своих торговых дней, в четыре века правления Османской империи, Кандия процветала, но затем вернулись неверные, и купол мечети теперь лежал расколотый, словно надтреснутое яйцо, которое снесла какая-то гигантская мифическая рептилия. Минарет вызывающе парил над руинами, залитыми лунным светом, но причудливые выклики азана теперь остались только в памяти камней. Жасминовые заросли, что росли среди булыжников, наполняли ночь ароматом.
Я последовал за Уиллером сквозь трещину в полуразвалившейся стене, и вот мы очутились на темной улице. За тенью, отбрасываемой мечетью, начинался пролет из каменных ступеней. Снизу пульсировала музыка в ритме анапеста. Там, где заканчивалась лестница, шипела неисправная неоновая вывеска, выплевывая красную надпись: «КЛУБ ТЕНЕЙ». Буква «Б» время от времени гасла.
В заведении было почти совсем пусто. В темном углу бара сидели две женщины, мешая соломинкой коктейли в длинных бокалах. Юбки на обеих открывали ноги почти полностью.
— Да это же притон, — раздраженно сказал я Уиллеру. Бар был в точности похож на все похожие заведения, где я бывал: ты платишь за подкрашенную водичку для девушки, и цены там такие заоблачные, что испугали бы и профессионального верхолаза.
— Нет. Тут все иначе. Садись, все будет в порядке.
Я взял стул у барной стойки. Старомодный музыкальный автомат хрипел роком; что-то из раннего. Кто-то за моей спиной протирал столы грязной тряпкой. Я видел, как девушки окинули нас взглядом, но, осмотрев Уиллера, они потеряли интерес.
Уиллер удивил меня: он пронесся за барную стойку и уверенно принялся смешивать водку с мартини.
— Меня тут знают, — заверил он меня.
Помня, что он на мели, я вытащил кошелек, но мой спутник лишь отмахнулся:
— Не переживай, это бесплатно.
Услышав его слова, одна из девушек хмыкнула:
— Бесплатно! Слышите, что говорит? Бесплатно. Нет ничего бесплатного.
Вторая — та, что молчала, — улыбнулась мне, поднеся ко рту бокал. Бар освещался мягким светом синих и рубиновых ламп, и мне она показалась невероятно привлекательной. Она явно ждала, что я отвечу на замечание ее подруги. Может, потому, что Уиллер напомнил мне об этом событии, но девушка показалась мне невероятно похожей на Сару того времени, когда мы все работали в «Эйд-Директ».
— Да вы философ, — сказал я.
Приняв это за отповедь, разговорчивая девушка отвернулась, всем своим видом демонстрируя, что ей убийственно скучно, но другая продолжила смотреть в моем направлении.
— Ты имеешь успех, — заметил Уиллер, вернувшись от стойки.
— А она ничего, — шепнул я.
Уиллер чуть стакан не уронил.
— Она тебе нравится? То есть действительно нравится?
Я не понимал, что его так изумило. Я снова окинул девушку взглядом. По реакции Уиллера было заметно, что он считает ее чем-то вроде ящерицы.
— А она не напоминает тебе… — Он посмотрел на меня, ожидая продолжения. Я решил не продолжать. — Она красивая.
Она и правда была красива, или, по крайней мере, казалась таковой при тусклом освещении: длинные каштановые волосы, фигура фарфоровой куклы, что-то неуловимо восточное в чертах лица. Уиллер позвал ее жестом, и она встала с табурета и подошла к нам. Теперь я смог как следует ее разглядеть.
Она была еще более прекрасна, чем мне показалось сначала. Лишь теперь я разглядел, что на обеих женщинах были полукарнавальные костюмы: трико и простые колготки из черного нейлона. Глаза девушки были густо накрашены. Уиллер, почему-то разволновавшись, представил нас, и она скользнула на соседний табурет.
— Это Лилли, — сказал Уиллер и добавил, чуть ли не заслонив ладонью рот: — Мне кажется, я нашел дорогу из этого города.
Я не знал, что он имел в виду, и мне совсем не понравилось, как он сказал это. Это напомнило мне о том, что я ему совсем не доверяю. Я снова вспомнил об «Эйд-Директ» и о том, как после его ухода обнаружилась вся глубина его испорченности. Организация, вся по уши в долгах, развалилась, точно карточный домик. Начальство, эти активисты, которые верили в руку помощи, эти либералы, чьи сердца кровоточили при виде чужого горя, начали обдирать свое детище как липку, спеша, пока не приехали ликвидаторы. Офисное оборудование увозили на грузовиках, парковка опустела за одну ночь, и раздутые до невероятных размеров расходы были обналичены до того, как банки сумели почувствовать, откуда дует ветер. Мой непосредственный начальник остановил погрузку партии риса и продал фирме, которая занималась экологически чистыми продуктами, а выручку прикарманил. Вынужден признать, что, деморализованный, я присоединился к всеобщей панике.
Но я был слишком занят с Лилли, чтобы всерьез подумать над странным замечанием Уиллера. Мы с Лилли сразу же нашли общий язык. Не помню ничего конкретного из того, что сказал ей или что она сказала мне, но дело сразу пошло на лад, и следующие пятнадцать минут промчались в беседе, освещенной чудесным взаимопониманием. И лишь когда я предложил купить ей напиток, то заметил, что Уиллер о чем-то увлеченно говорит с другой женщиной. Они оба пристально на меня смотрели. Я чувствовал, что они заключают какую-то сделку и что эта сделка касается меня.
Музыкальный автомат заглох. Лилли вскочила с места, чтобы бросить монетку, и вот тогда я увидел, что из задней части ее трико торчит длинный хвост, такая вот деталь костюма. У другой тоже был хвост, и он строго вертикально стоял торчком на стуле за ее спиной. Лилли наклонилась над автоматом, чтобы выбрать песню, и хвост слегка зашуршал в воздухе.
— Как это у тебя получается? — спросил я, подходя сзади. Я немного опьянел от коктейля и той сливовой водки, что употребил ранее. Хвост был окрашен в телесный цвет; посередине было меховое кольцо, и еще одно на кончике, словно промежутки между ними были выбриты. Я схватил бурый мохнатый кончик хвоста, который все еще мягко колыхался в воздухе, пока Лилли одну за другой трогала пластиковые кнопки на автомате. Я сжал кончик сильнее.
И этого делать не стоило. Лилли резко развернулась и стукнула по автомату.
— Не делай так! — зашипела она. — НИКОГДА так не делай!
Она вся сжалась, точно пружина, и ее глаза источали яд. Ошеломленный такой резкой переменой, я смущенно извинился.
— Ненавижу, когда мужчины так делают!
— Прости.
Я осмотрелся, ища Уиллера и другую женщину, но они ушли. Как и призрачная фигура, что вытирала столы за нашими спинами. Мы с Лилли остались в баре одни.
— Куда же…
Винил пошипел несколько секунд, а потом из автомата засочились медовые звуки саксофона. Лилли вернулась в хорошее расположение духа и придвинулась ко мне, обнимая за плечи.
— Пойдем потанцуем. Прости, что так отреагировала. Я просто чувствительная. Ну же, подойди поближе.
Бар вокруг нас растаял. Я забылся в объятиях Лилли. Ее духи — а может, это был ее собственный аромат — разожгли во мне пламя.
Часом позже она уже стояла, обнаженная, в моей квартире, и я внимательно исследовал ее хвост. Во всем остальном она была сложена совершенно нормально. Внешность девушки с журнального разворота, но хвостатой. На этот раз она позволила мне потрогать его, но осторожно. Разрешила погладить. Разрешила пробежать пальцами по всей его длине в чувственных изгибах.
Три кольца из бурой шерсти остались несбритыми: на кончике (именно по отношению к этой части я совершил преступные действия), в середине (там хвост был особенно чувствителен) и у копчика, где хвост присоединялся к телу у основания позвоночника. Там, где она сбрила с хвоста волосы, кожа была значительно светлее, чем на желтовато-бледном теле.
— А почему ты бреешь его? — спросил я, пока она стояла надо мной, обнаженная. Мне было дивно наблюдать, как она слегка водит им из стороны в сторону.
Она пожала плечами:
— Так модно.
— А, конечно, — сказал я. — Кто же не бреет хвосты, в наши-то дни!
Ей надоела моя одержимость хвостом, и она яростно уселась на меня верхом, толкнув на кровать. В течение следующего часа она перекатывалась по мне, как волна жара. Язык у нее был шершавый, словно у кошки, а аромат ее тела опьянял, как запах склада специй на берегу моря в золотые дни Кандии. Я полностью отдался ей, а она мне, и все равно меня не переставало интересовать, что же делает ее хвост за ее спиной, или под ней, или рядом с ней. Когда она достигла оргазма, я инстинктивно схватил ее за хвост над копчиком. Она резко выдохнула, глубоко впилась ногтями мне в спину и легонько прикусила мне плечо своими острыми зубками.
Проснувшись утром, я, пожалуй, ожидал, что она исчезнет. Но она лежала на подушке рядом со мной, уже проснувшись. Она грустно поморгала на меня.
— Что такое? — спросил я, большим пальцем утирая слезу.
Она не ответила. Выскользнула из постели, торопливо оделась и затем одарила меня глубоким страстным поцелуем:
— Мне нужно идти.
— Когда мы увидимся снова? — Я не хотел ее терять. — Ты придешь в «Клуб Теней»?
— Ага, — ответила Лилли с какой-то странной усмешкой. — Как только он откроется.
И она ушла. Я хотел было крикнуть ей вслед, но что-то прилипло к моему языку. Это был темный волосок. В отвращении я снял его с языка, но к тому времени Лилли уже ушла. Там, где она меня покусала, кожа зудела. У меня поднялась высокая температура.
Вечером я вернулся в «Клуб Теней», но он был закрыт. Сломанная неоновая вывеска не светилась совсем. Мне не удалось найти никого, кто бы сказал мне, когда клуб откроется снова. Я обошел город вдоль и поперек, надеясь встретить Лилли, или Уиллера, или даже ту другую девушку из бара. Изможденный, я вернулся в комнату, где на несколько дней погрузился в горячечный сон.
Я не знаю, когда это произошло: год назад или позавчерашней ночью. Время в этом городе напоминает гармошку: сжимается и растягивается по своему усмотрению. Я часами слоняюсь по улицам, возвращаюсь к «Клубу Теней» по вечерам, но он вечно закрыт. Я спрашивал официантов в других барах, знают ли они что-нибудь об этом месте. Кто-то из них работал там в ночь, когда я познакомился с Лилли, но никто не смог сказать мне ничего определенного. Они печально смотрели на меня, наливали выпить, а иногда и кормили.
Я пытался выбраться из этого города, но каждый раз, когда я решаю уехать, меня что-то отвлекает: еще один волосок на языке или непроизвольное подергивание хвоста. Я не знаю, когда у меня появился хвост. Однажды утром я проснулся — а он уже был там, будто так и надо. Когда мне надо выйти на улицу, я застенчиво складываю его кольцами и прячу в брюки; остается только надеяться, что его движения меня не выдадут.
Но неудобство хвоста — ничто по сравнению с глухой болью, голодом, страстным желанием, чтобы какое-нибудь событие совпало с другим так, чтобы образовалась цепь, логическая последовательность, чтобы в этом был смысл. Ибо часто я замечаю, как меня прибивает волной к той улице или к тому клубу. Я и понятия не имею, почему пришел туда и чего ищу.
Меня преследует жажда узнать, что я делаю в этом месте.
С той ночи я больше не видел Бена Уиллера. Я знаю, что он заключил какую-то сделку, которая касалась меня, и она помогла ему выбраться из города. И пока что я жду. Жду, что «Клуб Теней» снова распахнет свои двери. Жду, что старый знакомый объявится в одном из прибрежных баров, и, может, на этот раз я сам заключу сделку. Время от времени у меня во рту появляется какая-то мелочь: волосок, несколько шерстинок… они похожи на что-то позабытое, может, на первые слова странного, невозможного рассказа, который я собираюсь поведать. Рассказа о городе с названием Кандия, с его сонным берегом, заплутавшими барами и исчезнувшими улочками. С его разрушенными храмами, построенными для богов, которых увидишь лишь раз за всю жизнь. Рассказа о Кандии, городе, который не присягнул на верность ни грекам, ни туркам и тем обрек себя на падение.
Но затем меня омывает волна сна, что снится перед самым пробуждением. И я снова сижу в одном из баров на берегу, потягивая из стакана ракию, и в этом городе забытых чудес певец на площади изливает песни из своего разрывающегося сердца.
________
Грэм Джойс является автором шестнадцати романов и одного сборника рассказов. За свое произведение «Правда жизни» он получил Всемирную премию фэнтези, а лауреатом Британской премии фэнтези (номинация «Роман») становился рекордное количество раз, а именно пять. Его работы переведены на двадцать с лишним языков. В 2009 году он был награжден премией имени О. Генри за рассказ «Всего лишь солдат королевы» («An Ordinary Soldier of the Queen»). В данный момент он работает над компьютерной игрой Doom 4.
Говорит автор:
«Пока я только пытался уговорить издателей опубликовать мои произведения, я какое-то время жил на греческих островах, и вот шесть месяцев я провел в Ханье — это такой городок на западе Крита. Несколько веков остров находился под властью Османской империи, и тогда селение называлось Кандией. И однажды кто-то привел меня в странный ночной клуб за складами специй, у самого берега. Человек, который сводил меня туда, внезапно покинул остров, и потом найти это заведение я не смог. Там, где, как мне казалось, должно было находиться пустое здание, стоял дом, кишащий бродячими кошками, и эта последняя деталь и вдохновила меня на создание рассказа».
