Кошечка
Регги Оливер
Так вы хотите услышать про сэра Родерика Бентли, а? Тогда вы, как говорится, пришли по адресу. Спасибо, я, если можно, выпью двойной виски «Беллс». Побольше содовой. Лед? Нет, нет, Боже правый! Да, мы с Родди знакомы давно, после войны вместе играли в «Олд Вике». Нет. Никаких обид. Родди был рожден для величия, а я — для второстепенных ролей.
— Годдерс, — сказал мне однажды Родди. Он всегда называл меня «Годдерс», сам не знаю почему; так-то я прошу называть меня Годфри, если не возражаете. Так меня зовут. — Годдерс, ты хороший артист. Чертовски хороший. И без работы не останешься. Я тебе скажу почему. Ты отличный профессионал, но главные актеры не будут тебя опасаться: харизмы у тебя маловато.
Никогда этого не забуду. То есть, наверное, он был прав, но все равно это как под дых ударить.
Ну вот. Когда Родди открыл свою компанию, «Навигейтор Продакшнс», то пригласил меня присоединиться. У меня там были хорошие роли — не ведущие, ничего такого, конечно, но я часто был его дублером. То есть в последних двух постановках я его заменял, и вот об этом мне есть что порассказать.
Знаете, что странного было в Родди? Он терпеть не мог кошек. Нет, я знаю, что само по себе это вполне нормально, ничего такого, но при этом он ведь всегда называл своих девчонок «кошечками».
Вы в курсе про девчонок? Может, мне и не стоит рассказывать, но вы бы все равно рано или поздно узнали, да? Только вы не пишите в своей биографии, что это я вам выболтал. Не хочу, чтобы до леди Марджери дошло, что я тут слухи распускаю. Я не уверен, что она вообще знает. Понимаете? А может, и знает, но не признается. Странный народ — женщины. А, вот и выпивка. За вашу книгу!
Позвольте я объясню вам: Родди был предан леди Марджери. Предан. Но, когда у них пошли дети, ей пришлось уйти со сцены. У них был этот чудесный домик в Кенте, и она ужасно не любила уезжать оттуда, чтобы сопровождать Родди на гастролях. Или ехать за ним на съемки фильма в какое-нибудь Богом позабытое место в Испании или Калифорнии. Поэтому у Родди случались интрижки, но он всегда возвращался домой.
Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Но я не такой уж старый пропитый идиот, как вам кажется. У вас в голове уже сложилось исчерпывающее объяснение его поступков, да? Считаете, что он презирал своих подружек и из-за ненависти к кошкам называл их «кошечками», подсознательно пытаясь их унизить? Но тут все немного сложнее. Видите ли, у Родди было три страсти: театр, женщины и парусный спорт. Он был просто повернут на лодках, и, стоило ему разбогатеть и прославиться, как он купил яхту, которая стала его гордостью и отрадой. Катамаран. Знаете, как он его назвал? Ага, «Кошечка». Так что все не так просто. Родди очень помогал своим девочкам: продвигал их в театре, ободрял. У многих благодаря ему успешно сложилась карьера. Нет, имен я вам называть не буду — это вам придется самостоятельно разнюхивать, — но, возможно, упомяну парочку из них, потому что они связаны с историей, ради которой вы и пришли ко мне. Вы ведь хотите, чтобы я рассказал о последних месяцах его жизни?
Спасибо. Еще один двойной «Беллс» с содовой — и с меня достаточно. Я свою меру знаю. Чтобы добиться чего-то в жизни, надо всегда знать, когда остановиться, уж поверьте. Кстати, скажу вам и повторять уже не буду: это моя версия того, что случилось. Другие расскажут вам все иначе, и только вам решать, чему верить. Да и, в конце концов, чем мои догадки лучше ваших. Возможно, ваши будут даже лучше. Вы ведь все-таки писатель.
Ну так вот, когда Родди посвятили в рыцари и он стал сэром Родериком, он поставил «Судью» Пинеро, и, естественно, я участвовал в спектакле. Дублировал его самого, а также исполнял небольшую роль — Вормингтона. В третьем акте создается неплохой комический эффект, но вы ведь не это пришли выслушивать? Так вот. Родди конечно же играет главную роль — судью Поскера, и, поверьте, играет блестяще.
Вы знакомы с пьесой? Хороший старомодный фарс. Никакой похабщины. И всегда идет успешно; разве что критикам не угодишь, находят ее устаревшей и скучной. Вот именно поэтому, я убежден, мы и не попали с ней в Вест-Энд. Ну, как бы то ни было, есть там довольно миленькая роль юной учительницы музыки по имени Беати. На эту роль Родди взял никому не известную тогда молодую актрису Иоланду Кэрей. Уже слышали о ней? Попридержите коней, потому что, уж поверьте, вы не знаете и половины.
Иоланда была милой малышкой, как раз во вкусе Родди. Какой у него был вкус? Ну, она была изящной — я думаю, ее бы назвали «миниатюрной» — блондинкой с тонкими чертами и чуть вздернутым носиком. Выглядит так, словно ее ветерком сдует. Вот такие и нравились Родди. Противоположности, которые притягиваются, я так это называю, ведь сам-то Родди, как вы знаете, был громадным, косая сажень в плечах. В то время, о котором я рассказываю, ему было шестьдесят три, но, если бы не седина, он мог бы сойти за сорокапятилетнего. Только не думайте, что Родди выбрал Иоланду исключительно потому, что она ему понравилась. Он был не из таких. У Иоланды был талант, уж поверьте. Может, и недостаточно отшлифованный, да и голоса ей часто недоставало, но способности были, это определенно, и Родди распознал их на прослушивании.
Я хорошо знал Родди и уже с самого начала репетиций понял, что она ему нравится: такие уж трепки он ей задавал. Так случилось, что он не только играл тогда главную роль, но еще и выступал в качестве режиссера. Сейчас так не принято, практика эта сильно устарела, но все же периодически случается. Это как соло-пианист, дирижирующий фортепьянным концертом прямо от клавиатуры. Но, черт побери, так делал Гилгуд, так делал Оливье, а чем Родди хуже? Иногда он бывал груб, но, с другой стороны, он измывался только над теми, на кого возлагал самые серьезные надежды, потому что знал, что они способны на большее. Порой молодые актеры с трудом способны были это понять; точно так же он не всегда осознавал, что некоторые люди плохо переносят грубость. Иоланда была как раз такой. Он постоянно отчитывал ее, говорил, что она должна больше отдаваться роли, больше стараться, и дошло до того, что я раз или два замечал у нее в глазах слезы.
Я изо всех сил старался подбодрить Иоланду, но она-то считала, что я просто ее жалею. Когда я попытался поговорить с Родди наедине, он очень резко сообщил мне, чтобы я не совал свой нос в чужие дела, так меня растак. Мне показалось, будто он заподозрил меня в романтических чувствах к Иоланде, но дело было не в этом. Просто чтоб вам с самого начала было ясно: я гей. Не то чтобы я был большим фанатом этого слова, но сегодня альтернатив ему просто нет. Этот факт моей биографии Родди всегда предпочитал игнорировать. Понимаете, я этого не отрицаю, но и не спешу говорить в открытую, и я даже однажды был женат. Жена сбежала от меня к зубному врачу; не буду утомлять вас подробностями. Ваше здоровье!
Так на чем я остановился? Ну да, ситуация с Родди и Иоландой разрешилась довольно причудливым способом. Мы репетировали перед гастролями в полузаброшенном церковном зале в Ламбете. Местечко жуткое, зато дешевая аренда. Родди, как почти все управляющие театром, с которыми мне приходилось работать, мог быть одновременно очень скупым и крайне расточительным, причем в самых неожиданных вопросах. Вот этот зал и был одним из его странных способов экономить. Отрывки из Библии на стенах, грязные окна… Удручающее зрелище. А еще там обитал кот, древний рыжий котище по имени Чарли — одному Богу ведомо, почему я его запомнил, но запомнил же! — самый шелудивый старый задира из всех, что я встречал. У него была привычка временами захаживать на репетиции. Придя, он какое-то время стоял (или сидел), не шелохнувшись, а потом принимался вопить. Наверное, ему просто хотелось есть, но мы прозвали его «Критиком», потому что порой действительно казалось, что он комментирует наши потуги сыграть комедию.
Не надо и говорить, что Родди ненавидел Чарли. И вот однажды кот устроил свой концерт как раз тогда, когда страсти на репетиции и так накалились. Родди, который пытался припомнить свои строки, вышел из себя, бросился к Чарли и от души пнул кота. Тот издал душераздирающий визг, и Иоланда, которая стояла поблизости, побежала к нему на помощь. Она крепко прижала к себе старого негодника и пропесочила Родди. Он уставился на нее в крайнем изумлении. Ничего не сказал, но я слышал, как скрипят в его голове шестеренки, и даже один раз увидел, как рот его дернулся в подобии улыбки, но Родди сдержался. Он молча выслушал ее, а потом просто и любезно извинился. Сказал, что его поступок был «непростительным». Иоланда отпустила Чарли, который царапался и извивался у нее на руках самым невоспитанным образом. Он рванул из зала, и больше мы его не видели.
Тот случай послужил поворотной точкой в отношениях Родди и Иоланды. Ее игра стала уверенней и ярче, его замечания больше не были такими резкими. Они перестали быть начальником и подчиненным и превратились в коллег. Для всех это явилось огромным облегчением.
Я в точности не знаю, когда они закрутили роман, но думаю, это случилось в самом начале гастролей. Подозреваю, что на второй неделе, когда мы играли в театре Ройял, в Ньюкасле. Знаете его? Прелестный старый театр.
Во вторник утром мы с Иоландой наткнулись на Родди у служебного входа. Мы зашли, чтобы справиться о почте; стоял прекрасный апрельский день, поэтому мы вышли на улицу и стояли, болтая о всякой всячине, и тут появился Родди. Я заметил, что на него напала охота к перемене мест, и под влиянием момента он предложил нам вместе куда-нибудь съездить. Хотел показать нам Адрианов вал: эта перспектива привела Иоланду в безумный восторг, а вот моя радость была гораздо более умеренной: я уже бывал там. Но Родди так на меня глядел, что я понял: он хотел, чтобы я поехал с ними. Не совсем уверен, зачем ему это было нужно, но, знаете, для Родди актерство было чем-то вроде дурной привычки, и, даже когда дело касалось соблазнения, ему все равно нужна была публика. Мы покинули Ньюкасл и поехали вдоль вала. Стоял один из тех мягких и тихих весенних дней, до краев заполненных дымкой и первыми песнями птиц, когда бледная зелень холмов плавно перетекает в серые оттенки выступов и впадин римских стен и крепости. Родди рассказывал про стену, и Иоланда ловила каждое его слово, точно восхищенная школьница. Мы вышли из машины у Хаусстедса (этот вал сохранился лучше прочих) и побродили вокруг. Было почти совсем безлюдно. В какой-то момент Иоланда спросила про самого Адриана, каким он был человеком. Родди был знатоком по части военной истории и хорошо помнил даты, но помимо этого знания его были довольно ограниченны. Он помедлил с ответом, и во время этой паузы я сообщил им то единственное, что знал об Адриане: что он испытывал страсть к пленительному юноше Антиною, чья загадочная гибель омрачила последние годы императора. Иоланда была озадачена.
— Не знала, что тогда тоже были геи, — сказала она. Родди стоял у нее за спиной; он подмигнул мне. Я предпочел это проигнорировать и принялся молоть всякую чушь про греков, про Платона, про Сократа. До самого конца прогулки я чувствовал себя до крайности неловко. Родди флиртовал с Иоландой и не обращал на меня ни малейшего внимания, а она смеялась над каждым его словом: люди поступают так, когда находятся в обществе членов королевской семьи или влюбляются.
Он отвез нас обратно к театру. У задней двери я приметил кота: черное хитрющее пятно с зелеными глазами. Он растянул поджарое тело на крыльце, ловя слабые лучи ньюкаслского солнца. Родди, увидев кота, сделал нечто совершенно для себя необычное: он присел и задумчиво пощекотал его брюшко.
— Привет, кошечка, — сказал Родди с фальшивым дружелюбием. Кот не обращал на него внимания, и Родди поднял взгляд на Иоланду: — Послушай, я возвращаюсь в гостиницу. Мне нужно еще раз пробежаться по тому месту в третьем акте, где я вчера так все напутал. Помнишь? Будь умницей, пойдем со мной. Я угощу тебя чаем, и ты погоняешь меня по тексту. Идет?
На мгновение наступила тишина. Этого мгновения было достаточно, чтобы понять: она знает, что он имеет в виду, и он знает, что она это знает, и, ну, остальное понятно. Я подумал было, что она в негодовании отвергнет его предложение, но нет; она просто сказала «Идет». И они вместе удалились.
Я почти не сомневаюсь, что тогда-то все и началось, потому что потом их часто видели вместе за кулисами или в коридоре у гримерок. Они просто болтали: никаких прикосновений, ничего такого, и, по-моему, им казалось, что они жуть какие осторожные, но уже очень скоро поползли слухи. Вы же знаете, как разлетаются такие новости на гастролях, когда артистам нечем заняться, кроме сплетен.
У меня все не выходит из памяти то, что сказала одна из актрис. Она сказала: «Интересно, что бы случилось, если бы Бель узнала». Разумеется, она говорила про Белинду Кортеней. Да-да, та самая Белинда Кортеней. Да, в свое время она была одной из девчонок Родди, только не говорите ей, что я проболтался. На следующей неделе у меня интервью с «Нэншнл», а вы знаете, как там считаются с ее мнением. На самом деле я-то думал тогда, что они с Бель Кортеней больше не вместе, но, очевидно, мое мнение разделяли не все.
Порой Иоланда изливала мне душу. Наверное, это потому, что мне можно было доверять, да и, как говорится, она знала, что я в курсе. Я старался выступать в роли доброго и мудрого советника: ну вы знаете, как легко входишь в такие роли, особенно если ты актер. Я был для нее старым добрым дядюшкой Годфри, и, боюсь, сам я тоже воспринимал себя именно так. Иоланда была славной девочкой, но таким ребенком! Она просто помешалась на Родди и выспрашивала у меня о каждой мелочи: подробности его карьеры, любимые книги и блюда… Все на свете! Мне, правда, кажется, что она надеялась, будто ради нее он расстанется с леди Марджери. Она говорила: «Знаете, они ведь уже восемь лет не спят вместе». Я сдержался и не сказал, что той же басней он кормил и всех остальных девушек. Это была лишь догадка, но, может, мне все-таки стоило ею тогда поделиться.
Ну что ж, в октябре гастроли подошли к концу. Мы в последний раз выступили — довольно успешно, надо сказать, — в театре «Ройал Ричмонд» — это было одно из тех мест, которое, по традиции, считалось последним шагом на дороге в Вест-Энд, но судьба распорядилась иначе. Во время гастролей речь о каком-то вест-эндском театре заходила несколько раз, но то были пустые разговоры. С такой огромной труппой нам нужен был зал не меньше чем в тысячу мест, и это только чтобы покрыть расходы, а все крупные театры тогда были, как нарочно, под завязку забиты американскими мюзиклами.
Итак, наша компания разбрелась в разные стороны, но мы с Иоландой оставались на связи. Мне казалось, ей нужно говорить с кем-то о Родди. Остальные друзья вряд ли бы смогли ее понять. Они были далеки от театрального мира и, сказать по правде, все были со странностями: называли себя «ароматерапевтами», «консультантами по фэн-шуй», «музыкантами», «целителями»… При помощи таких эвфемизмов люди без серьезной работы зачастую пытаются смириться с собственной бесполезностью. Простите, во мне говорят мои предрассудки, — а может, это просто виски.
У нее была маленькая квартирка над кондитерской на Сент-Джонс-Вуд-Хай-стрит. Порой она, не считаясь со временем суток, приглашала меня на чашку травяного чая и, если мне везло, на ломтик морковного пирога. Разговаривали мы всегда об одном и том же: о Родди. Они все еще виделись; время от времени он увозил ее на выходные в Париж или Торки — у него там была пришвартована яхта, — но, побывав у нее дома пару раз, он туда больше не заглядывал. Говорил, что у него аллергия на кота. Согласитесь, причина вполне веская. Сам я скорее люблю кошек, чем нет, но тот экземпляр, которого приютила Иоланда, был не из красавчиков. Бродячий престарелый кастрат с обвисшим брюхом, вечно важничал и обожал консервы из сардин. Иоланда, видите ли, была из людей, которых неудержимо тянет к существам еще более беззащитным, чем они сами.
Иоланда назвала своего кота Родди — по-моему, это была большая ошибка. Не знаю, называла ли она так своего питомца в присутствии другого Родди, но если да, то это хорошо объясняет его аллергию.
Я еще как-то держался на плаву: то озвучка подвернется, то пиво пригласят рекламировать, но Иоланда к концу ноября совсем осталась без работы, и это настораживало. Она работала на полставки в книжном магазине неподалеку. Денег это много не приносило, но дело было не только в этом. Игра в театре — сильный наркотик: стоит привыкнуть, и все, тебе постоянно нужна новая доза. Иоланда рассказала мне, что Родди предложил «одолжить» ей денег, и она с возмущением от них отказалась. Он все реже виделся с ней. В декабре он уехал на съемки в Испанию, а потом, уже накануне Рождества, случилось нечто, благодаря чему она смогла выбраться из болота тоски, куда уже наполовину погрузилась. Ей пришла открытка от Родди, и в ней содержалось послание.
За травяным чаем Иоланда взволнованно протянула мне открытку. По телефону она отказалась сообщать мне подробности, потому-то я и пришел. Я едва успел глотнуть ромашки с одуванчиком — гнусное пойло, поверьте мне на слово, и близко к нему не подходите! — как она уже всучила мне карточку Актерского Благотворительного фонда. На ней было начертано следующее:
Дорогая Кошечка!
Съемки почти закончились. Скучать я по ним не буду. Еда у испанцев омерзительная: все плавает в масле. Вчера рухнул с лошади в полных доспехах. Серьезно. Кошечка, в следующем году я собираюсь вывезти на гастроли «Короля Лира». Провел кое-какие переговоры, и театр в Вест-Энде теперь — дело решенное. Короче говоря, я хочу, чтобы ты стала моей Корделией. Ответ за тобой!
Вечно любящий тебя, Родди.
Должен признаться, что сначала отреагировал по-актерски: я ей позавидовал. Он ставил «Короля Лира», и для меня нашлось бы там множество ролей — Кент, может, даже Глостер, — почему же Родди мне ничего не написал? Но времени на обиды у меня не было; Иоланда спрашивала у меня, что ей делать. Я сказал ей, что ответ очевиден. Пусть ее агент свяжется с «Навигейтор Продакшнс» и примет предложение. Иоланда сказала, что так и поступила.
Затем между нами завязался длинный муторный разговор; она все уверяла, что не подходит для роли — она никогда не играла Шекспира на большой сцене, — а я, как от меня и требовалось, доказывал ей, что из нее получится восхитительная Корделия. Я посчитал, что было бы невежливо говорить, что одним из ее главных преимуществ на сей раз выступал ее вес: в ней было около пятидесяти килограммов. Понимаете, немолодому актеру, что будет играть Лира, придется в конце пьесы выносить ее на сцену, поэтому надо принимать во внимание, сколько весит актриса, — ведь делать ему это надо будет не один раз. Я уверен, Родди наверняка это учел.
Ну что ж, казалось, дело решено. Мы с Иоландой какое-то время общались совсем мало. И лишь после Рождества она начала проявлять беспокойство: Родди так и не вышел на связь. Понимаете, так уж у них было заведено. Он не разрешал ей звонить ему домой: а вдруг к телефону подойдет леди Марджери. Предпочитал звонить сам. Еще больше ее тревожило, что в «Навигейтор Продакшнс» пока никак не отреагировали на ее согласие. Меня это тоже ставило в тупик, ведь к тому времени моему агенту уже сообщили, что Родди «заинтересовался» моей кандидатурой на роль Кента.
В начале января он позвал меня в офис (прямо у дороги Чаринг-Кросс) «поговорить о Кенте». Я знал, что это все равно что получить окончательное предложение, поэтому я с радостью отправился на встречу. Родди приветствовал меня со всем своим обычным дружелюбием, но мне показалось, будто он был чуточку рассеян. Мы обсудили постановку и мою роль, которую он назвал «чертовски важной» и «абсолютно ключевой». Также мы обсудили гонорар. Родди без конца рассыпался в извинениях, объясняя, что никак не мог выделить мне больше; казалось, он так расстроен этим фактом, что под конец уже я почувствовал себя неловко, будто требовал от него заоблачных сумм (чего я, разумеется, не делал). Под конец, чтобы разрядить обстановку, я сказал:
— Полагаю, Иоланда станет твоей Корделией?
Такой реакции от Родди я уж никак не ожидал. Он посмотрел на меня в возмущении, почти в испуге, будто его только что укусило какое-то ядовитое существо.
— Что ты, черт побери, несешь, Годдерс?
Мне не хотелось признаваться, что я прочел открытку, предназначенную не мне, поэтому поначалу я говорил обтекаемыми фразами, но Родди попросту ничего не понял. В конце концов мне пришлось напрямик сказать, что она показала мне его послание. И даже тогда он отреагировал не сразу. А потом его словно молнией поразило, так он побледнел.
Родди сказал:
— О Боже! О Господи Иисусе! Господи ты Боже мой! — Затем, помолчав, он промолвил тихо и вдумчиво: — Твою ж мать.
Я терпеливо ждал, пока он объяснит мне. Наконец он вздохнул, словно это было ниспослано ему в качестве испытаний, и сказал:
— Все эти долбаные открытки я подписывал в Испании. Думал, будет чем себя занять. Знаешь ведь: все эти праздношатания, особенно когда снимаешься в какой-нибудь мерзотной голливудской эпопее. Помню, как подписывал эти открытки, мучаясь животом: наелся отвратительных испанских помоев. Ну вот. Доктор — не без подсказки режиссера, конечно, — начинил меня таблетками по самые гланды, чтобы я снова мог забраться на этого чертова коня. Открытки в конверты я рассовывал под действием лекарств. Смутно помню, что послание Бель Кортеней я упаковывал почти одновременно с Иоландиным…
Я понял, откуда ветер дует:
— То есть роль Корделии ты хотел предложить Белинде Кортеней? Ты положил открытку не в тот конверт?
— Да. Черт побери, да! А я-то удивлялся, чего Бель не отвечает. А оказывается… Проклятье!
Казалось, он еще больше расстроился, и я спросил его, в чем дело. Мне удалось вытянуть из него, что в письме, предназначенном для Иоланды, содержалось крайне мягкое предположение о том, что в будущем они будут видеться реже, чем раньше.
— То есть ты отправил Белинде уведомление об отставке, которое должна была прочесть Иоланда?
Робби принялся тереть лицо руками, лишь бы не смотреть на меня. К тому времени я был расстроен едва ли меньше, чем он сам. Я сказал:
— Но ты же назвал ее кошечкой.
— Кого?
— Иоланду. То есть, Белинду.
— Да. Да! Все они кошечки.
Казалось, его очень рассердило, что я вообще об этом заговорил. Потом он начал подобострастно извиняться, и лучше бы он этого не делал. Он сказал:
— Послушай, Годфри, старина… Могу я попросить тебя об огромном одолжении? Ты мог бы рассказать все Иоланде? Ты ведь сможешь сделать это тактично, а? Знаю, что сможешь. Ты такой молодчина. Сейчас я просто не в силах сделать это сам. Дел с этим «Лиром» по горло, ну ты можешь себе представить, а еще мне надо попытаться разобраться с Белиндой.
Я сказал:
— Ты уверен, что не захочешь, чтобы я еще и с ней все улаживал?
Родди лишь серьезно покачал головой:
— Нет, спасибо. Это ужасно мило с твоей стороны, но тут уж я должен действовать сам.
Мои попытки сыронизировать остались неуслышанными. Это ведь даже не «как до жирафа», а как до дохлого жирафа! А, ну да ладно. В общем, я согласился повидаться с Иоландой. Конечно, согласился. Нельзя же просто перестать любить человека спустя сорок лет. У меня, во всяком случае, не получилось.
Я подумывал рассказать все Иоланде по телефону, а может, даже в письме, но все же решил прийти и выложить историю лично: мне казалось, так будет правильно. Ну так вот, мы уселись за травяной чай, все чин по чину, кот Родди мурлыкал у нее на коленях, и я приступил к объяснениям. Разговор прошел ужасно: она никак не могла разобраться, что случилось. Мне приходилось все повторять дважды. Она не впала в ярость, не начала швыряться предметами, плеваться ядом или что-нибудь в этом духе — а жаль! — просто слушала с озадаченным выражением на лице. Она не плакала, но в глазах у нее влажно блестели слезы. Она все спрашивала: «Но почему? Он что, ненавидит меня?», и я отвечал: «Нет», очень громко и четко; я был уверен, что ненависти он не испытывает. Потом она попросила меня снова объяснить, что произошло с открытками, и я объяснил.
Она еще несколько раз кивнула, а потом сказала: «То есть он не хочет, чтобы я была его Корделией?»
Я покачал головой. Наступила пауза, а потом она сказала такое, от чего у меня чуть сердце на части не разорвалось. Она сказала: «А ведь я уже начала учить роль».
О Боже! Вы ведь не понимаете, правда? Вы же не актер.
Ну вот, мы начали работать над «Королем Лиром», и я почти потерял связь с Иоландой. Репетиции поглощали все мое время, и мне казалось, что она не захочет о них слушать. Вышло так, что Белинда Кортеней тоже не стала играть Корделию: это был тот самый год, когда она так триумфально сыграла Гедду Габлер в Национальном театре. Корделия досталась девушке, которая была ничем не лучше и не хуже Иоланды. Родди блестяще справился с ролью Лира, и я думаю, все, кто видел его, согласятся, что это была лучшая работа в его жизни. Остальные актеры играли хорошо, декорации выполняли свою функцию и, хотя костюмы принадлежали к школе модного тогда «пуританского сталинизма», они по крайней мере сидели как влитые. Открытие сезона, которое — кто бы мог подумать! — прошло в Блэкпуле, и это был хоть и умеренный, но триумф.
Прежде чем попасть в Вест-Энд, мы полтора месяца гастролировали. Должен признать, я совсем забыл об Иоланде и лишь на последней неделе в Кардиффе вспомнил, когда в четверг, за полчаса до поднятия занавеса, меня вызвали по громкоговорителю из гримерки. Я направился к телефону у служебного входа.
Это была одна из подружек Иоланды — вроде, ароматерапевт. Понятия не имею, как она узнала, что я в Кардиффе, в театре «Ройал». Она рассказала, что днем ранее супруги, что жили этажом выше Иоланды, услышали, как кто-то воет и царапается в дверь, — очевидно, это несчастный кот Родди попал в беду. Они попытались позвонить Иоланде, но никто не отвечал. Короче говоря, приехала полиция, дверь взломали и увидели, что Иоланда лежит на кровати бездыханная. Наглоталась барбитуратов, лошадиная доза. Кот Родди с ума сходил от голода, в квартире несло его экскрементами, ну и все такое, но тело Иоланды он не тронул.
В тот вечер представление прошло для меня как в тумане. Я все думал, когда и как мне рассказать обо всем Родди. А потом я просто струсил. Следующим вечером я стоял за кулисами, ожидая своего выхода, и тут понял, что у меня за спиной притаился Родди. Он сказал:
— Слышал про Иоланду?
Я кивнул. Он продолжил:
— Такой неожиданный удар. Мне позвонили из офиса компании сегодня днем. Кто-то видел заметку в «Ивнинг Стэндард». Как же так случилось? Я не понимаю, а ты?
Я покачал головой:
— То есть да, она сидела без работы и все такое… Наверное, у нее было какое-то психическое расстройство. Срыв. Какой ужас. А ведь она была такой славной, такой милой. И небесталанной.
Он еще помолчал, затем добавил:
— Знаешь, Годдерс, терпеть не могу таких фраз, но нынешнее поколение какое-то бесхребетное. Они слишком быстро сдаются. Видит Бог, мы все переживали нелегкие времена на работе, но надо же как-то держаться, проявить мужество! Ты согласен?
К стыду своему, я кивнул и угодил в медвежьи объятия Родди.
В следующую же минуту загорелись огни рампы, и я был Кентом, мчался в совершенно другой мир и возглашал первые слова спектакля:
Я думал, что герцог Альбанский нравится королю больше герцога Корнуэльского.
Родди больше ни разу не заговорил об Иоланде в моем присутствии, но, мне кажется, тем вечером в одно из мгновений он вспомнил о ней — может, вспомнил. Это была последняя сцена, когда он, стоя на коленях, плачет над телом Корделии, а я стою рядом. И вот он произносит слова:
Чума на вас, изменники, убийцы!
Спасти бы мог; теперь ушла навек!
И в этот момент он сделал нечто, чего никогда не делал раньше: поднял взгляд на меня. В его глазах блестели слезы — и это не были слезы актера. Мне хочется так думать.
Итак, мы переехали на площадку в Лондон: театр «Ирвинг» на улице Стрэнд. Нам предстояло выступать там три месяца, и критики, к счастью, решили, что Родди был великолепным Лиром. Тем не менее, после опьянения гастролями, когда мы все только начинали осознавать, как прекрасен наш спектакль, работа в Вест-Энде показалась нам несколько однообразной. Вдобавок к этому в Лондоне почти все члены труппы, естественно, расходились на ночь по домам и жили своей жизнью, отчего несколько выдохлось чувство былого товарищества.
Мне не особенно нравилось в «Ирвинге». Это было огромное строение Викторианской эпохи, и продувалось оно насквозь. В этом мрачноватом театре, естественно, жил и свой кот. Кошки в театрах просто необходимы: там ведь заводятся крысы, а крысы грызут провода, а перегрызенные провода приводят к пожару — и особенно в театрах. Местный кот был черный, и звали его Нимрод. Не особо общительное создание, но имя свое он оправдывал. То был «сильный зверолов пред Господом», тщательно следивший за поголовьем крыс и мышей. Но вот что забавно: стоило нам провести в театре неделю, как Нимрод исчез.
Управляющий был крайне обеспокоен пропажей и обещал награду тому, кто найдет и вернет беглеца. Даже объявление в газету дали. Я бы и не упоминал об этом случае, но он имеет отношение к тому, что случилось дальше.
К счастью, исчезновение Нимрода не привело к нашествию грызунов. На самом деле — и это озадачивало многих из нас — порой полусъеденные останки крысы или мышки появлялись то тут, то там, причем даже чаще, чем до Нимродова побега. Эти мрачные останки, что раньше Нимрод оставлял повсюду в ознаменование собственной доблести, теперь обретались либо за кулисами, либо в коридоре, который вел к гримерке № 1, принадлежавшей, естественно, Родди. Однажды он пришел на дневной спектакль и обнаружил, что у дверей артистической номер один заботливо размещена обезглавленная крыса. Он поднял ужасный переполох и, конечно, имел на то полное право. Но мне показалось, что в его реакции сквозила истеричность, а это было совсем не похоже на Родди. Обычно он не разыгрывал из себя примадонну.
Спустя пару дней Родди столкнулся со мной за сценой в антракте и пригласил в свою гримерку на стаканчик виски. Себе он налил не жалея. Раньше он не напивался, а уж во время спектакля — тем более. Похоже было, что он на взводе.
Он усадил меня и сказал:
— Годдерс, что мы будем делать с этими кошками?
Я уставился на него, ничего не понимая. Он продолжил:
— Только не говори, что не заметил, как этот чертов кот преследует меня по всему театру!
Я сказал, что нет, не замечал, да и потом, разве он не знает — Нимрод исчез! Родди нетерпеливо постучал стаканом по туалетному столику.
— Да, да, знаю я про Нимрода. Чертов менеджер помешался на своем Нимроде. Я не против этого вашего Нимрода. Он делал свое дело и не путался под ногами. А это совсем другой кот. Он никак не оставит меня в покое. Постоянно приходит, когда я собираюсь выйти на сцену, и мурлычет, и вот эту штуку еще делает: обвивается вокруг ног. Да он мне на днях чуть подножку не подставил, когда я собирался выйти и прочесть «Дуй, ветер, дуй!». Что за чертовщина! И он постоянно оставляет мне эти дары в гримерке. Ну, ты знаешь, все эти выпотрошенные крысы и мыши. На днях, переодеваясь, я босой ногой наступил на какие-то кишки. Тьфу! Как же эта скотина пробирается ко мне? Я всегда запираю дверь, когда ухожу. Наверное, это все уборщики. Я говорил об этом с управляющим, но он ничего не понял. В голове у него один Нимрод; думаю, он не верит, что тут есть еще какой-то другой кот.
Я спросил, каков он на вид.
— Странного такого цвета. Не знаю, как описать. Сероватый вроде бы, но глаза у него такие, словно в темноте светятся. Ну, знаешь, у некоторых кошек такие яркие глаза. Сложно сказать, как он выглядит, при дневном свете я его ни разу не видел. Обычно он околачивается за кулисами, как раз там, куда не достает дежурное освещение. Я был бы не против — знаю, что звучит это странно, — но чертов кот так любит меня. Будто помешался. Ну, знаешь, как какой-нибудь безумный поклонник. Годдерс, ну ты же наверняка видел его.
В голосе Родди звучала мольба, но я вынужден был признаться, что не видел кота. Чтобы успокоить его, я сказал, что стану для него впередсмотрящим. Ему понравилось: это же морской термин, впередсмотрящий-то.
Той ночью во время финальной сцены случилось нечто странное. Лир вошел с телом Корделии на руках, мы все стояли кружком. Я подумал, что Родди справляется с ролью неплохо, но и не блистает. Он все смотрел куда-то за сцену. А затем приходит пора его последней речи, когда он оплакивает мертвую Корделию и говорит:
Зачем собака, лошадь, мышь — живут,
А ты не дышишь?
Но тем вечером он цитирует не совсем точно. Он говорит:
Зачем собака, лошадь, кот — живут,
А ты не дышишь?
И его глаза устремлены куда-то за сцену, прямо за кулисы. Ну что ж, я не удержался и посмотрел сам. Я был ослеплен огнями рампы, поэтому наверняка сказать не могу, но, знаете ли, на секунду мне все-таки показалось, что из темноты на сцену таращится пара желтых кошачьих глаз. Проверить мне не удалось: надо было возвращаться к работе. У меня еще оставались реплики, но когда я сказал свои последние слова, ну, вы помните их: «Уехать вскоре должен я от вас, Я слышу короля призывный глас», то снова бросил взгляд за кулисы: там ничего не было. Желтые глаза исчезли.
На следующий день мы должны были выступать днем, и после первого представления Родди позвал меня в свою гримерку. Он был очень взволнован.
— Похоже, я нашел способ справиться с маленьким мерзавцем. Видишь это?
Он поднял прозрачный флакон из пластика — в таком носят мочу докторам. На дне лежал сантиметровый слой белого порошка.
— Знаешь, что это? — Дожидаться моего ответа он не стал. — Это стрихнин. Не спрашивай, как я его раздобыл. Пришлось нажать на пару пружин. Тот редкий случай, когда быть сэром Родериком полезно: время от времени можешь нажать на пружину или две. Собираюсь подсыпать его в молоко, а молоко вылить в миску и поставить в гримерке. Когда чертов кот придет, он выпьет молоко. Все кошки ведь любят молоко, да?
Я сказал, что не очень-то разбираюсь в кошках, но, насколько могу судить, да, молоко они любят.
Он сказал:
— Правильно! Чертов кот умрет, и все наши беды закончатся!
Я не мог отделаться от мысли, что он раздувает из мухи слона, но, казалось, план его ужасно взбодрил, и он порадовал немногочисленных зрителей неповторимой игрой. К концу представления Родди был явно измотан, и это меня обеспокоило, однако что-то словно поддерживало в нем внутреннее свечение. Казалось, что его… как бы это сказать… лихорадит, да, и я заволновался.
Поэтому я и решил заглянуть к нему в гримерку за полчаса до вечернего шоу, как раз перед первым звонком. Постучал в дверь (она была слегка приоткрыта), но ответа не последовало. Я заглянул внутрь.
На Родди все еще был костюм из последнего акта; грим он тоже не смыл. Он лежал на полу, раскинув руки. Мне показалось, что он не дышит. Рядом с ним стояла пустая миска. В уголках его полураскрытого рта застыли крошечные капельки жидкости, которая напомнила мне молоко.
Но хуже всего было другое. На его груди примостился самый громадный котище, каких мне приходилось видеть. Серый, лохматый — словно клочок грязного дыма. Зеленовато-желтые яркие глаза полыхали злым серным пламенем. Он медленно выгнул спину и зашипел негромко, хрипло, будто паровой двигатель под давлением начал внезапно спускать пары.
Вы не верите мне? Ну что ж, это мой рассказ, и я говорю, что так все и было. Я побежал к помощнику режиссера. Когда мы вернулись, Родди все еще лежал на полу, но кота уже не было. Мы позвонили в «скорую», и его забрали в больницу. Но было поздно. Ему уже пришел конец: очевидно, сердце отказало. Я ничего не рассказал про затею со стрихнином: подумал, это только замутит воду, да и какая теперь была разница.
Тем вечером — в первый и последний раз в жизни — я выступал вместо Родди в роли короля Лира. Я же упоминал, что был его дублером? И у меня неплохо получилось, хотя, может, мне и не стоило этого говорить. Мне аплодировали стоя, ну и все такое.
«Годдерс, — говаривал мне Родди. — Ты хороший актер. Ты отличный профессионал, но главные актеры не будут тебя опасаться: харизмы у тебя маловато». Ну что ж, пусть бы он посмотрел на меня тем вечером! Что? Еще стаканчик «Беллс»? Ну что ж, ладно, но только один, раз уж вы так настаиваете. Ваше здоровье!
________
Регги Оливер с 1975 года работает драматургом, актером и театральным режиссером. Его биография Стеллы Гиббонс, «Снаружи сарая» («Out of the Woodshed»), была опубликована издательством «Блумсбери» в 1998 году. Помимо пьес и романа «Добродетель в опасности» («Virtue in danger») автор выпустил также четыре сборника рассказов: «Сны кардинала Витторини» («The Dreams of Cardinal Vittorini»), «Полное собрание симфоний Адольфа Гитлера» («The Complete Symphonies of Adolph Hitler»), «Маски сатаны» («Masques of Satan») и «Еще более безумные тайны» («Madder Mysteries»). Вскоре в издательстве «Сентипид Пресс» выйдет полное собрание его пьес, озаглавленное «Драмы из глубины» («Dramas from the Depth»). Его рассказы печатались на страницах изданий Strange Tales, Shades of Darkness, Exotic Gothic, The Year’s Best Fantasy and Horror, The Black Book of Horror и Mammoth Book of Best New Horror.
По словам Оливера, «во все мои рассказы — и „Кошечка“ тут не исключение — вплетен элемент автобиографичности, присутствует мой личный опыт. Хотя Годфри — это определенно не авторское „я“. Он гораздо старше и гораздо пьянее меня. С другой стороны, я — актер, которому случалось выступать в Вест-Энде, и я действительно заменял однажды прославленного актера с рыцарским титулом, который… ну да ладно, сюжет рассказа я вам выдавать не собираюсь.
Что касается кошек: когда я женился, то охотно разделил любовь моей супруги к этим восхитительным животным. Особенно меня привлекает их способность привязываться к местам так же, как к людям, если не сильнее. В каждом уважающем себя театре есть кот, без которого это заведение столь же немыслимо, как без швейцара или кассира. Удивительно, насколько кошки чувствуют себя хозяевами в театре. Помню, как в одном приморском репертуарном театре, где я работал одно время, кот вразвалочку выходил на сцену во время спектакля, обычно сквозь незастекленную балконную дверь, а затем столь же беззаботно исчезал в камине. Публика всегда сопровождала эту выходку восторженными аплодисментами. В этом рассказе вы встретитесь с несколькими театральными кошками, и еще с одной, которая не совсем театральная…»
