Хорошие художники копируют, великие художники воруют. Пабло Пикассо

В октябре 1997 года в Орегонском университете давали весьма любопытный концерт. На авансцене одиноко стоял рояль. Вышла пианистка Уинифред Кернер и приготовилась исполнить три короткие пьесы.

Первая пьеса – малоизвестное сочинение для фортепиано великого мастера барокко Иоганна Себастьяна Баха. Вторую, в стиле Баха, сочинил профессор музыки того же университета Стив Ларсон. Третью написал алгоритм, который разработали специально для имитации музыкальной манеры Баха.

По окончании концерта публику попросили выбрать одного из этих троих авторов для каждой пьесы. К великому огорчению Стива Ларсона, его опус большинством голосов приписали компьютеру. Когда же было объявлено, что за творение гениального композитора слушатели приняли не что иное, как машинную продукцию, зал дружно ахнул от ужаса, смешанного с восторгом.

Ларсон расстроился. Вскоре после этого эксперимента он сказал в интервью New York Times: “Я глубоко и бесконечно восхищаюсь музыкой [Баха]. Компьютер сумел обмануть публику – не знаю, что и подумать”.

Не только ему стало не по себе. Создателю прославившегося алгоритма, электронного композитора, Дэвиду Коупу уже приходилось наблюдать такую же реакцию. “[Сначала] мы играли в эту, я бы сказал, «игру» с отдельными людьми, – рассказывал он мне. – И когда они проигрывали, им это не нравилось. Они сердились на меня уже за саму идею. Потому что творчество считается прерогативой человека”.

Очевидно, такого же мнения придерживался и Дуглас Хофштадтер, ученый-когнитивист, писатель и главный организатор памятного концерта. Несколькими годами ранее в своей книге “Гёдель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда”, за которую в 1979 году получил Пулитцеровскую премию, он довольно категорично выразился по этому поводу:

Музыка – это язык эмоций, и никакая программа не напишет ничего сколько-нибудь прекрасного, пока не разовьет у себя столь же богатый духовный мир, каким обладаем мы… Полагать, что запрограммированная “музыкальная шкатулка” может по нашей команде выдавать опусы, достойные Баха, – значит самым бессовестным, чудовищным образом недооценивать глубину человеческой души.

Однако, прослушав сочинения алгоритма Коупа – программы по имени ЭМИ – Хофштадтер признал, что, пожалуй, не все так однозначно: “ЭМИ озадачила меня и повергла в сомнения, – сказал он через несколько дней после эксперимента в Орегонском университете. – Ясно, что ЭМИ не генерирует стиль сама, и это единственное, что меня здесь успокаивает. Манера алгоритма определяется подражанием другим композиторам. Впрочем, это слабое утешение. Я совершенно выбит из колеи, [возможно] музыка – это нечто не такое великое, как я всегда думал”.

Так что же это? Только ли человеку по плечу добиться эстетического совершенства? Или автором произведения искусства может стать алгоритм? И если зрители не смогли отличить музыку компьютера от музыки великого композитора, не значит ли это, что компьютер доказал свою способность к настоящему творчеству?

Попробуем разобраться с каждым из этих вопросов начиная с последнего. Для того чтобы составить обоснованное мнение, давайте сделаем паузу и попробуем разобраться в том, как работает этот алгоритм. Дэвид Коуп любезно согласился немного просветить меня.

Чтобы написать программу, первым делом надо было перевести музыку Баха на понятный компьютеру язык: “Для каждой ноты надо ввести в базу данных по пять характеристик: момент начала звучания, длительность, высоту тона, громкость и музыкальный инструмент”. Коуп методично, вручную ввел все пять характеристик для каждой ноты из записей Баха. Одних только хоралов Баха насчитывалось 371 – множество созвучий, десятки тысяч нот, по пять цифровых значений для каждой. Коуп проделал фантастическую работу: “Я месяцами ничего делал, кроме как вбивал эти цифры. Но я самый настоящий маньяк”.

Затем, по системе Коупа, надо было посмотреть, что в произведениях Баха следует за каждым отдельно взятым звуком. Коуп записал последующие ноты для каждой из нот в хоралах Баха. Все это он собрал в некое подобие словаря – банк данных, в котором алгоритм мог выбрать любой аккорд и составить исчерпывающий список всех возможных последующих вариантов, выписанных вдохновенным пером Баха.

Можно сказать, ЭМИ действует примерно так же, как алгоритмы предиктивного ввода текста на смартфонах. Телефон составил себе словарик по когда-то введенным вами фразам и теперь подбирает для ваших новых сообщений те слова, которые вы с большой вероятностью написали бы сами вслед за текущим словом.

И наконец, надо было запустить машину. Коуп загружал в систему первый аккорд и просил алгоритм просмотреть словарь и найти в неупорядоченной подборке следующие ноты. Далее алгоритм повторял ту же процедуру – штудировал словарь и выбирал нужные ноты и созвучия. На выходе получалось абсолютно новое музыкальное произведение, которое звучало так, словно его написал сам Бах.

А может, это и есть сам Бах. По крайней мере, Коуп так считает. “Все аккорды придуманы Бахом. Представьте себе, что вы натерли на терке кусок пармезана, а потом снова слепили из стружки кусок. Получится все тот же пармезан”.

Вне зависимости от того, чья это величайшая заслуга, одно не вызывает сомнений. Музыка ЭМИ, как бы она ни была красива и мелодична, родилась в результате перетасовок ранее созданных произведений. Это не впервые созданное оригинальное произведение, а лишь подражание мотивам из произведений Баха.

Совсем недавно появились и другие алгоритмы, которые продвинулись чуть дальше простой рекомбинации и “написали” приятную для слуха музыку. Больше других преуспели на этом поприще генетические алгоритмы – разновидность алгоритмов машинного обучения, использующие принцип естественного отбора. Что ж, судя по павлинам, у эволюции есть свои творческие секреты.

Идея проста. Такие программы оперируют с нотами, как с музыкальной ДНК. За исходную берется первая цепочка со случайной последовательностью нот – первая популяция “песен”. Из поколения в поколение алгоритм отбирает и культивирует самые “красивые” музыкальные фрагменты, чтобы со временем композиции становились все лучше и лучше. Это так говорится “красивые” и “лучше”, но, конечно же, как мы уже поняли, никто не знает точного значения этих слов. С тем же успехом алгоритм может написать поэму и картину – но все равно он будет ориентироваться только на степень сходства с ранее созданными произведениями искусства.

Впрочем, в некоторых случаях большего и не требуется. Если вы ищете фоновый мотивчик в стиле фолк для своего сайта или видео в YouTube, вам нет дела до того, что он перекликается со всеми сразу известными хитами в этом жанре. У вас очень простые условия – не нарушить ничьи авторские права и не тратить время и нервы на сочинительство. Если это все, что вам нужно, вам на помощь придут несколько компаний. Услуги такого рода предлагают британские стартапы Jukebox и AI Music, использующие программы для написания мелодий. Какие-то мелодии сгодятся для ваших целей. Какие-то будут, можно сказать, оригинальны. Будут даже красивые. Безусловно, алгоритмы мастерски подражают старому – просто они не очень хорошо создают новое.

Это не значит, что они оказывают нам плохую услугу. Многие мелодии, сочиненные людьми, тоже не отличаются новизной. Спросите Армана Леруа, биолога-эволюциониста, изучавшего культурную эволюцию поп-музыки, – он считает, что творческий потенциал человека вызывает у нас излишнее умиление. Как он говорит, компьютер ни в чем не уступил бы даже самым выдающимся победителям хит-парадов. Вот, к примеру, что он думает о песенке Happy Фаррелла Уильямса (сдается мне, что Леруа – не фанат Уильямса):

“Счастлив, счастлив, счастлив, я так счастлив!” Ну что это, в самом деле! На всю песню, кажется, пяток слов. Звучит в точности так, будто ее робот для вас сочинил, в угоду простой житейской потребности людей в хорошем настроении и легкомысленной пляжной музыке. Абсолютно идиотская песня, примитивная до предела. Если мы к этому стремимся – что ж, это легко устроить.

Не слишком высокого мнения Леруа и об Адель: “Вслушайтесь в то, что она поет, и вы поймете, что там нет никаких проявлений чувств, которые не могла бы воспроизвести программа генерирования лирических песен”.

Существует мнение (вам оно может показаться спорным, я и сама не готова согласиться), что изобретательность людей сводится к очередной рекомбинации прежних изобретений – и алгоритмы “сочиняют” музыку примерно так же. Как сказал Марк Твен:

Свежая мысль – это нечто, чего не бывает. Просто не может быть. Мы лишь собираем все старые мысли и засыпаем их, так сказать, в умственный калейдоскоп. Поворачиваем его, и мысли складываются в новые, причудливые картины. Снова поворачиваем, получаем другие сочетания, и так до бесконечности; но те же самые разноцветные стекляшки перемешивались во все века.

Между тем Коуп дает очень простое определение творческой деятельности, охватывающее и деятельность алгоритмов: “Творчество – это поиск ассоциативных связей там, где, казалось бы, их нет”.

Возможно. Но, по-моему, все-таки если ЭМИ и ей подобные программы и проявляют способность к творчеству, то в какой-то ущербной форме. Их музыка бессодержательная, даже если она мелодична. И я никак не могу отделаться от мысли, что если мы будем относиться к машинной продукции как к искусству, то в плане культуры наша картина мира станет намного беднее. Может, такая культурная пища легко усваивается и поднимает настроение. Но это не Искусство с большой буквы.

Изучая материалы для этой главы, я поняла, что совсем по другой причине я отношусь к творчеству алгоритмов с сомнением. Дело не в том, способны ли компьютеры к творческой деятельности. Способны. Главный вопрос – что считать искусством.

Я математик. Я со знанием дела оперирую фактами о ложной позитивности и рассуждаю об абсолютной истине, о точности и статистике. Но что касается искусства, я лучше сошлюсь на Льва Толстого. Я, как и он, полагаю, что подлинное искусство имеет дело с человеческими отношениями, с взаимодействиями на эмоциональном уровне. Лев Толстой писал: “…Искусство есть передача другим людям особенного, испытанного художником чувства”. Если вы согласны с Толстым, вам должно быть понятно, почему компьютер не может творить подлинное искусство. Это замечательно объяснил Дуглас Хофштадтер, задолго до его знакомства с ЭМИ:

“Программа”, которая могла бы сочинять музыку… должна была бы сама побродить по свету, ища выходы из разных передряг и переживая каждое событие. Она должна понять, что такое радость и одиночество в ночи, когда стоишь на холодном ветру, страстное и неутолимое желание коснуться дорогой сердцу руки, городские огни в недосягаемой дали, что такое горе и восстановление после смерти близких. Она должна испытать мировую скорбь и смирение, тоску и отчаяние, чувство целеустремленности и победы, благоговения и священного трепета. Должна объединить противоположности – надежду и страх, душевную муку и ликование, безмятежность и тревогу. Ей обязательно должны быть присущи изящество, чувство юмора и ритма, оригинальность – и, безусловно, способность остро воспринимать магию нарождающегося нового творения. В этом и только в этом кроется источник смысловой наполненности музыки.

Тут я могу и ошибаться. Возможно, если творения алгоритмов примут облик созданных человеком шедевров – как это произошло с музыкой ЭМИ, – мы оценим их и вложим в них свой смысл. Судя по многолетней истории фонограммы в поп-музыке, люди способны эмоционально реагировать даже на суррогат живого контакта. И возможно, когда компьютерное творчество распространится повсеместно и мы будем отдавать себе отчет в том, что автор – не человек, односторонняя связь перестанет нас отпугивать. Можно ведь установить эмоциональный контакт, скажем, с любимым плюшевым мишкой или домашним паучком без всякой надежды на взаимность.

Однако, на мой взгляд, подлинные шедевры не рождаются по случайному стечению обстоятельств. Есть границы применения алгоритмов. Предел допустимых расчетов. Я могу выудить из массивов данных и статистической информации самые невероятные, ошеломительные сведения, но ничего не найду о том, каково это – быть человеком.