Предисловие
Начало радуги

Когда я впервые вошла в Шартрский собор, был полдень, и капли прошедшего дождя все еще сверкали в солнечных лучах. Меня не занимала архитектура собора, у меня даже нет четкого представления о пространстве, в котором я побывала в тот день, но я отлично помню ощущение синих и красных всполохов, танцующих на белых камнях. И я помню, как отец взял меня за руку и сказал, что этот витраж был создан почти восемьсот лет назад, «но даже сегодня мы не знаем, как добиться такого оттенка синего цвета». Мне было восемь лет, и его слова перевернули мое представление о мире. До той поры я всегда верила, что мир с течением времени становится все лучше и лучше, все сложнее и умнее. Но в этот день моя теория эволюции истории рухнула, перевернулась с ног на голову, и с тех пор – к добру или к худу – я больше никогда не была в ней полностью уверена. И примерно тогда же я всем своим маленьким, но очень решительным сердцем пообещала, что обязательно узнаю все «о цветах». Когда-нибудь. Непременно.

Но потом я забыла об этом обещании. Я не пошла по пути, который привел бы меня к созданию изделий из стекла или даже (технически) к искусству – в моей школе не было творческой среды, где приветствовались бы дети без навыков рисования. Вместо этого я открыла для себя социальную антропологию, за которой последовал короткий период деятельности в мире бизнеса, а затем и в газетной журналистике. Но журналистика новостная превратилась в журналистику художественную, при этом я постоянно слышала истории о красках – археолог объяснял, как китайцы зависели от Персии в плане получения синей краски для знаменитого фарфора эпохи Мин; я узнала о поразительном открытии – было время, когда английские художники размазывали по холстам трупы людей; художники в Ханое рассказывали о том, как изменилась их работа, и не только потому, что им было что сказать, когда Вьетнам стал более открытым, но и просто потому, что у них появились более качественные и яркие краски. И тогда во мне всколыхнулись детские воспоминания.

Однажды я приехала в Мельбурн, чтобы освещать городской фестиваль искусств для «Саут Чайна Морнинг Пост». Свободный час между выступлениями я провела в университетском книжном магазине. Небрежно взяв тяжелую книгу по искусству, я открыла ее наугад и прочла следующие слова: «индийский желтый: ныне не употребляющаяся краска из эвксантовой кислоты, изготавливавшаяся в Индии путем выпаривания мочи коров, питавшихся листьями манго». И еще: «изумрудно-зеленый: самый яркий и великолепный из оттенков зеленого, от которого теперь повсеместно отказались, потому что это опасный яд… продается как инсектицид». В истории искусства часто необходимо внимательно присматриваться к людям, которые создают произведения искусства, но в тот момент я поняла, что есть истории, которые можно рассказать и о людях, изобретавших предметы, с помощью которых эти произведения искусства создавались.

У меня учащенно забилось сердце и возникло странное ощущение, похожее на влюбленность. Было странно и неприятно ощущать подобное в книжном магазине, поэтому я постаралась понять, что же я на самом деле чувствую. Даже (возможно) более скучное описание – «голландская розовая: нестойкая желтая краска, изготовленная из облепихи» – привело меня в настоящий экстаз. Я была сражена этим, поэтому поступила так, как делает каждый, кто не уверен, что случившееся не повредит ему: повернулась спиной к заинтересовавшей меня книге, старательно проигнорировав даже ее название, не пытаясь узнать, как и где я могу ее приобрести… а потом месяцами с тоской вспоминала о ней. Примерно через год, вернувшись в Мельбурн благодаря стипендии австралийского правительства по искусству, я первым делом пришла в тот магазин. К этому моменту книга – классическое «Руководство художника по материалам и технике» Ральфа Майера – подешевела из-за того, что ее пролистали слишком много людей. Я восприняла это как хороший знак и купила ее.

За двенадцать месяцев я поняла, что подсознательно ищу книгу, которая ответила бы на мои вопросы о красках и красителях: как выглядит кошенильный червец? где на карте Афганистана можно найти ультрамариновые копи? каков собой небесно-голубой цвет? – и нигде не могу найти. Тогда я решила написать ее сама. С тех пор было издано несколько книг о цвете – «Mauve» («Лиловый») Саймона Гарфилда, «Мареновый красный» Роберта Ченсинера, «Цвет» Франсуа Деламара и Бернара Гиньо, а совсем недавно – «Bright Earth» («Яркая Земля») Филиппа Болла. Я также нашла несколько превосходных источников информации в библиотеках, в частности, «Цвет и культура» Джона Гейджа и «Индиго» Дженни Балфур-Пол, а также другие книги. Я рада, что не нашла их раньше, иначе я не осмелилась бы даже подумать о написании собственной книги и пропустила бы несколько замечательных встреч и путешествий, в которых я узнала, почему красная краска действительно имеет цвет крови, или о том, что люди, работавшие с индиго, некогда угрожали основам Британской империи, или о том, как фиолетовая краска стала основой торговли целой нации и дала ей свое название.

Небольшое количество теории здесь смешалось с описаниями путешествий, но эта книга – не то место, где можно найти подробные рассуждения о цветовых гармониях или научные выкладки о цвете. Нет, она полна историй и описаний приключений, вдохновленных человеческими поисками красок, – в основном в искусстве, но иногда и в моде, в дизайне интерьера, музыке, фарфоре и даже, в одном примере, в конструкции почтового ящика. Большинство историй относится к периоду до конца XIX века не потому, что XX не интересен, а потому, что после 1850-х годов произошло так много событий в искусстве, музыке, науке, здравоохранении, психологии, моде, да практически в любых областях, что об этом можно написать отдельные книги.

Первая проблема при написании книги о цветах заключается в том, что на самом деле они не существуют. Или, точнее, существуют, но лишь потому, что их создает наш разум, интерпретируя колебания, существующие в окружающем нас пространстве. Все во Вселенной – «твердое», «жидкое», «газообразное» или даже «вакуум» – мерцает, вибрирует и постоянно меняется, но нашему мозгу это не кажется полезным способом постижения мира, поэтому в результате мы переводим свои ощущения в такие понятия, как «объекты», «запахи», «звуки» и, конечно, «цвета» – все это намного легче понять.

Вселенная пульсирует энергией, которую мы называем электромагнитными волнами. Диапазон частот электромагнитных волн огромен – от радиоволн, длина которых иногда может достигать более десяти километров, до крошечных космических волн, длина которых всего около миллиардной доли миллиметра. В этом диапазоне находятся рентгеновские лучи, ультрафиолетовые и инфракрасные, а также волны, передающие изображение и звук для телевидения, и гамма-лучи. Но среднестатистический человеческий глаз может рассмотреть лишь малую часть этого обширного диапазона волн – от 0,00038 до 0,00075 миллиметра. Кажется, это совсем немного, но для наших глаз и нашего разума приведенные числа – просто волшебство. Мы ощущаем этот диапазон волн как видимый свет и можем различить в нем около десяти миллионов оттенков. Когда наши глаза видят весь спектр видимого света, они воспринимают его как «белый». Когда волны определенной длины отсутствуют, луч света воспринимается как «цветной».

Таким образом, когда мы видим «красный» свет, то на самом деле наблюдаем часть электромагнитного спектра с длиной волны около 0,0007 миллиметра, при этом волны другой длины отсутствуют. Наш мозг (и наш язык) сообщает нам, что это «красный», нередко навешивая культурные ярлыки, согласно которым это цвет власти, или цвет любви, или же, возможно, цвет дорожного знака, означающий, что мы должны остановиться.

В 1983 году американский ученый Курт Нассау определил пятнадцать способов, с помощью которых может возникать цвет, и этот список может (если вам повезет услышать его) звучать скорее как дурацкая песенка из мюзик-холла: «вибрации, облучение, накаливание/переходы и преломления, рассеивание белого света…» – все очень сложно. Но, если сказать это простым языком, можно назвать две основные причины возникновения цвета: химическую и физическую. К порожденным «химически» цветам относятся яркие зеленые и желтые цвета на обложке этой книги, нежные или дерзкие оттенки цветочных лепестков, голубизна лазурита, цвет вашей и моей кожи.

Эти химически порожденные цвета появляются потому, что соответствующие краски поглощают определенную часть белого света и отражают остальное. Таким образом, зеленое стекло на обложке книги просто поглощает красные и оранжевые волны белого света и отражает зеленые – так мы их и «видим». Но главный вопрос – почему? Почему одни вещества поглощают красный свет, а другие – синий? И почему другие – «белые» – вообще не способны поглощать слишком много света?

Если вы, как и я, не являетесь ученым, то, вполне вероятно, у вас появится желание пропустить этот раздел, но вам стоит остаться, потому что это удивительная история. Говоря о «химическом» цвете, важно помнить, что свет действительно влияет на объект. Когда свет падает на лист растения, мазок краски или кусок масла, он фактически заставляет предмет перестраивать электроны в процессе, называемом «перескок электрона». Вот все электроны спокойно парят внутри атомов, как вдруг на них падает луч света. Представьте, что певица выпевает высокую ноту «до» и разбивает бокал, потому что голос попадает в резонанс с его естественным колебанием. Нечто подобное происходит и с электронами, если луч света попадает в резонанс с их естественным колебанием. Он сталкивает их на другой энергетический уровень, и этот кусочек света, эта разбивающая стекло «нота», расходуется и поглощается. Остальное отражается, а наш мозг воспринимает это как «цвет».

По какой-то причине легче понять идею действия электромагнитных волн, фактически изменяющих то, на что они попадают, говоря о невидимых волнах, таких как рентгеновские лучи. Трудно поверить, что свет – прекрасный, доброжелательный белый свет – также изменяет почти любой объект, на который падает, а не только те, что содержат хлорофилл и ожидают лучи света того подходящего спектра, который запустит в них процесс фотосинтеза.

Лучший способ понять это – думать не столько о том, что что-то «является» цветом, сколько о том, что свет «делает». Атомы в спелом помидоре заняты тем, что дрожат – или танцуют, поют; используемые метафоры могут быть такими же радостными, как и цвета, которые они описывают, – и, когда на них падает белый свет, они поглощают большую часть синего и желтого спектра и отражают красный. Парадоксально, но это означает, что «красный» помидор на самом деле поглощает все длины волн, кроме красной. Неделей раньше эти атомы танцевали бы немного другой танец – поглощали красный свет и отражали остальные, а в результате мы бы видели зеленый помидор.

Я видела то, что, как я понимаю, является переходным цветом, только однажды, во время поездки в Таиланд, во время моего десятидневного поста. Мне было хорошо (хотя я никогда не думала, что можно почувствовать запах шоколадного мороженого за двадцать метров), а на девятый день, прогуливаясь по саду, я вдруг в изумлении остановилась. Передо мной был куст бугенвиллеи, покрытый розовыми прицветниками, только они не были розовыми, они мерцали – как будто сердцебиение стало видимым. Я вдруг поняла глазами, а не только умом, что феномен цвета связан с колебаниями и излучением энергии. Я простояла так минут пять, прежде чем меня отвлек какой-то звук. Когда я оглянулась, бугенвиллея стала цветущим кустом, а природа снова вернулась в исходное состояние: это обычно упрощает жизнь. После того как я возвратилась к приему пищи, это состояние никогда не повторялось.

Существует несколько «физических» причин возникновения цвета, но одна из них нам всем знакома – это радуга, появляющаяся в небе, когда свет отражается от капель дождя и разделяется (это называется «преломляется») на отдельные длины волн. Это объяснение было найдено в 1666 году молодым человеком, сидевшим в темной комнате с двумя маленькими стеклянными пирамидками (призмами). В ставнях окна он просверлил отверстие шириной около сантиметра, через которое в комнату проникал тонкий солнечный луч. И в один знаменательный день студент Кембриджа, которого звали Исаак Ньютон, поднял призму и увидел, как на противоположной стене она создает то, что позже было им описано как «цветное изображение солнца». Он уже знал, что это произойдет, но гениальность Ньютона заключалась в том, что он догадался перевернуть вторую призму таким образом, чтобы этот разноцветный свет проходил через нее. Он обнаружил, что на этот раз радуга исчезла и на выходе снова возник луч белого света. Так впервые ученый показал, что белый свет состоит из лучей всех цветов спектра. Когда Ньютон наконец опубликовал свои открытия – через тридцать восемь лет , – это оказалось первым реальным описанием того, как луч каждого цвета, проходя через призму, изгибается под определенным фиксированным углом. Красный луч изгибается меньше всего, а фиолетовый – больше. В той же книге Ньютон назвал пять других цветов, лежащих между этими крайними цветами. Один из его вариантов был совершенно исключительным, о чем я расскажу в главе «Индиго».

Эксперимент № 3. «Очень темная комната с круглым отверстием около одной трети дюйма шириной, сделанным в ставнях закрытого окна. Я расположил стеклянную призму так, чтобы луч солнечного света, который проходил через это отверстие, мог преломляться и попадать на противоположную стену комнаты и там образовывать цветное изображение солнца».

Много лет спустя поэт-романтик Джон Китс жаловался, что в тот роковой день Ньютон «уничтожил всю поэзию радуги, превратив ее в призматические цвета». Но цвет – так же как звук и запах – это лишь порождение человеческого разума, реагирующего на волны и частицы, которые движутся по вселенной определенным образом, и поэты должны благодарить не природу, а самих себя за всю красоту и все радуги, которые они видят.

На вечеринке, которую я посетила как-то, оторвавшись от процесса работы над этой книгой, один из гостей строго посмотрел на меня. «В вашей книге должен быть единственный персонаж. Именно так пишутся все эти новые научно-популярные книги, – твердо сказал он. – Кто этот персонаж в вашей книге?» Я нерешительно призналась, что его нет. Позже я поняла, что у меня не один персонаж, а много. Подобно тому как призма демонстрирует множество лучей с различной длиной волны, которые наш мозг называет цветами, так и каждый цвет порождает свой спектр персоналий. Это люди, которые на протяжении многих веков были очарованы цветом. Тьери де Менонвиль, надменный французский ботаник, Исаак Ньютон, сидевший в темной комнате и создававший радугу, Сантьяго де ла Крус, зарабатывавший на жизнь вышиванием рубашек на мексиканских холмах и мечтавший о пурпуре, Элиза Лукас, сорвавшая злые планы людей, желавших помешать ей произвести коммерчески доступный индиго в Каролине, Джеффри Бардон, чье великодушие и плакатные краски позволили некоторым столь же широким душой аборигенам создать художественное движение, кардинально изменившее их жизнь. Мало кто из этих людей мог когда-либо оказаться рядом друг с другом, даже в книгах, но я с удовольствием знакомилась с ними в своих путешествиях. Надеюсь, вы тоже познакомитесь с ними.