ГЛАВА 81
Пока на Днепровском правобережье, в Червонной Руси и на Волыни устанавливался порядок, пока галицкие ратники гнали в степь орды Башкорда и Турундая, к востоку от Днепра, на Черниговщине бушевал разъярённый Давидович. Дважды приводил он в Посемье и на берега Десны донских и донецких половцев, вместе с ханами жёг сёла и деревни, подступал в дыму пожарищ к самому Чернигову, но оба раза был отогнан от города объединёнными дружинами Ростислава Киевского и Ольговичей.
Отбились от неудачливого князя и жители Путивля, ушёл Изяслав за Сейм, на половецкую сторону, договариваться со своими союзниками о новом нападении на Русь. С ним вместе в бескрайние просторы Дикого Поля поспешили с добытым полоном ханы из племени Догостаничей. Будет на что купить дорогие наряды и доброе заморское оружие, чтобы снова и снова налетать со свистом ветра в ушах на левобережное пограничье.
Казну свою и княгиню Марфу поручил Давидович заботам Ивана Берладника. Иван остался в Выри, небольшой крепости на берегу реки Вир, одного из левых притоков Сейма. Крепки были дубовые стены, высоки надвратные башни Выри, широкий ров облегал крепость, крутой земляной вал затруднял осаду. Вокруг тянулись цепочками пологие густо поросшие лесом холмы, меж ними темнели глубокие балки.
Золотая осень царила на Черниговщине. В жёлтый наряд оделись дубы, липы, осины. Удивительной красоты вид открывался с заборолов и башен Выри, на многие вёрсты вплоть до устья Вира перемежалась изумрудная темень сосновых боров с яркой охрой лиственных рощ.
В Выри Иван мыслил отсидеться до возвращения Изяслава с половцами. Утрами обходил он стены, пристально осматривал каждый зубец, каждое прясло. Понимал прекрасно: каша на Северянщине заваривалась густая. Столь яростное межкняжеское противостояние было разве что в годы, когда бились за киевский стол покойные Долгорукий с Изяславом Мстиславичем.
Везде и всегда рядом с Иваном была теперь Марфа. После отъезда Давидовича предавались они греху, по-прежнему таясь от всех. Почти каждую ночь проводили вместе, на широкой постели в доме местного тысяцкого, и удивлялся Ростиславич, насколько горяча и пылка была половчанка, сколь много было в ней страсти и желания. Иной раз и ночи не хватало, не хотела отпускать его Марфа с рассветом, обнимала, целовала с прежним неуемным огнём, постанывала от наслаждения, от желания ненасытного, порывистая, резкая, яркая.
Много женщин было у Ивана в жизни, и робкие полонянки встречались, и бабы дорожные, привычные к любовным утехам, отдававшиеся ему с ленивым равнодушием, и боярские жёны и дочери, дарующие любовь как благо или как милостыню безудельному князю-изгою. Марфа не походила ни на одну. Находясь с ней рядом, Иван едва ли не впервые за лихую свою жизнь чувствовал, что любим по-настоящему.
Марфа целовала и щекотала языком его бесчисленные заработанные в бешеных сшибках шрамы, пальцем закручивала оселедец, игриво улыбалась, острыми ноготками проводя вокруг заросших густыми волосами сосков, со смехом раз за разом сжимала в ладони и вращала, возбуждая, его набухший могучий фаллос.
— Неутомимая ты, — говорил Иван, ласково оглаживая каскад её волнами падающих на плечи иссиня-чёрных волос.
«Вот ить молода ещё, Башкордова сестра. Жаждет любви, — думал после, охолонясь в сенях. — Мужу, князю Изяславу, выходит, изменяет. Но что поделать, еже любит, любит меня без памяти! Грешница нераскаянная! А я? Князь Изяслав меня, почитай, от смерти в яме вонючей спас! И чем ответил я? Жену его соблазнил! Мало что там болтал Нечай про наложниц!»
Что же остаётся ему? Каяться, стоять на коленях, взывать к Господу о прощении?! А ночью опять идти к ней, к ласкам и неистовому огню любви?!
Вражьи рати появились с полуночной стороны, оттуда, где узенький Вир вливается в вялотекущий спокойный Сейм. Подступили к валам Выри черниговцы Святослава Ольговича, союзные ему берендеи и скаявичи, с ними вместе шли Владимир Андреевич со своей дружиной и галичане с воеводой Тудором Елуковичем.
Обложили вороги Вырь, стиснули со всех сторон. Сотни стрел калёных запели в воздухе. Взмыли ратники в кольчатых бронях на вал, перебросили через ров длинные брёвна, по ним стали подбираться к крепостным стенам.
Кусал Иван с тревогой усы. Мало у него под рукой воинов, чтоб противустать этому булатному потоку.
Велел стрелять из луков и самострелов, тушить зачинающееся на забороле пламя. Берендеи и скаявичи залпом пускали в стену и в башни — стрельницы горящие пропитанные серой и смолой стрелы. Пожар тушили все жители городка: носили вёдра, передавали друг дружке по цепочке. Старый, малый, больной — все спешили к городскому детинцу.
Пламя удалось сбить, погасить, но пока боролись с языками огня, осаждавшие подступили к самым стенам. По дощатым приставным лестницам полезли черниговцы, галичане, берендеи на заборол.
Иван, размахивая мечом, призывал своих держать оборону.
— Не пущайте их на заборол! — кричал, срывая голос. — Офим! Слева! Ядрейко! На заходнюю сторону беги! Сбивай, сбрасывай лестницы!
Неожиданно оказалась на площадке заборола Марфа. Дощатая бронь облегала стан женщины, голову покрывал шишак с наносником. В руках она держала длинную саблю.
— Ты куда, княгиня?! Оберегись! Укройся! — схватив смелую женщину в охапку, Иван спрятался с ней вместе за зубчатым выступом.
— Ты чего?! — хрипел он. — Вниз вборзе ступай! А еже стрела вражья!
Марфа решительно замотала головой.
— Не хуже я воинов твоих бьюсь. Не забывай: во степи выросла, с конца копья вскормлена.
Махнув досадливо рукой, бросился Иван назад, в место на забороле, где кипела отчаянная схватка.
Скрещивались мечи. Рубил с яростью Иван обнаглевших лезших на заборол врагов. Отброшены черниговцы и иже с ними вниз, разбиты осадные лестницы, жители Выри льют на них сверху из котлов пахучий смоляной вар.
Вражеский ратник бросился на Ивана откуда-то сбоку, столь внезапно, что Берладник не успел повернуться и изготовиться отразить удар меча. Но вдруг нападавший обмяк, выронил оружие и со стоном завалился набок.
— Вот тебе! — Марфа занесла длань и повторно ударила его саблей в плечо.
— А говорил: укройся! — молвила она с усмешкой, указывая на сражённого неприятеля. — Он бы тебя убил!
...Иван стоял, не зная, что ей и ответить. Приложив руку к сердцу, молча поклонился княгине в пояс, наскоро поцеловал её в нежную щёку и побежал вдоль стены, к месту, где ещё кипел бой.
Натиск осаждавших был отбит. Ближе к вечеру союзная рать отступила за вал и расположилась лагерем вокруг крепости.
Иван вызвал сотников и тысяцкого и приказал наладить сторожу на стенах.
— Следить надобно, чтоб нощью нападение не учинили, — велел он коротко.
Отдав распоряжения, спустился Берладник во двор крепости, прошёл к себе в покой, предался короткому отдыху.
Откуда-то из тёмного угла высунулся и легонько потряс его за плечо маленький евнух Птеригионит, в последнее время всюду сопровождавший их с Марфой.
— Архонт! — зашептал он. — Архонт! Давай бросим всё это, архонт! Заберём княгиню, казну и уйдём отсюда! Уедем на мою родину, в Ромею. У меня есть связи, архонт! Ты будешь представлен самому базилевсу! Будешь служить ему, автократору империи! Ты храбр и доблестен. Такие, как ты, непременно добывают себе славу на полях сражений. А базилевс любит и ценит храбрость! Даст тебе в управление область или город. Тогда больше не придётся тебе метаться по земле в поисках сюзерена. Архонтисса Марфа будет с тобой, если ты того захочешь. Не держись за сына Давида. Он проиграл и озлобился. Его война бесполезна! Против него все!
Скопец говорил с жаром, убеждал, сулил золотые горы.
Иван приподнялся на локтях на жёстком ложе, гневно глянул на евнуха. Десница невольно потянулась за мечом.
Отмолвил твёрдо:
— Не искушай меня, грек! Князь Изяслав спас мне жизнь! И я его не предам!
— Напрасно, архонт, ты не слушаешь моих советов, — евнух вздохнул. — Да, он спас тебя. Но что стоит услуга, которая уже оказана?! Не губи себя! Оставь своё наигранное прямодушие! Подумай, что ждёт тебя в Константинополе!
— Изыди прочь, сатана! — прикрикнул на Птеригионита Иван. — А то не ручаюсь за ся! Зарублю, яко собаку!
Блеснул обнажённый булат. Евнух шарахнулся в сторону. На сморщенном кукольном лице его застыло брезгливо-презрительное выражение.
...Наутро штурм Выри возобновился с новой силой. Опять дождём сыпались стрелы и сулицы, мостились брёвна через ров, приставлялись к стенам лестницы. Но опять ничего не вышло у нападавших. Были они отброшены за городские валы с немалыми потерями. И опять бок о бок с Иваном рубилась Марфа, только и ходила со свистом её лёгкая сабелька, ловко орудовала ею бедовая жёнка, побивая одного противника за другим.
— Смелая ты у меня! — восхищался своей возлюбленной Иван.
Схватка уже заканчивалась, когда невесть откуда вылетела сулица и вонзилась женщине меж лопаток. Ударила в спину, коварно, как будто кем-то из своих пущенная. Вскрикнула Марфа, взмахнула беспомощно руками, упала бессильно Ивану на грудь.
— Что с тобой?! — воскликнул в отчаянии Берладник.
Он осторожно вынул у неё из спины сулицу, осмотрел рану. Почти насквозь пробила тело Марфы лихая пришелица. Понял Иван, что спасения нет, что умирает его жалимая.
...Слёзы застилали ему глаза. Поп соборовал умирающую княгиню. Марфа лежала с восково-бледным лицом на той самой постели, на которой ещё накануне предавались они сладкому греху.
Она что-то зашептала, Иван прильнул к её устам, услышал сказанное слабым шёпотом:
— Прощай!.. Поберегись... Ведаю, кто меня... Берегись его...
Голова княгини бессильно поникла. Впала она в беспамятство.
Иван, серый от горя, обхватив руками свою обритую наголо голову, безмолвно сидел у её ложа. Поздним вечером, когда багряный закат окрасил западную сторону неба, в час, когда стихла за окном дневная суета, Марфа издала последний вздох. Иван сам закрыл ей глаза и поцеловал на прощание холодеющие губы.
Он горько проплакал всю ночь до рассвета, а рано поутру, с красными воспалёнными глазами, стискивая зубы, снова стоял на забороле. В этот день бился он особенно отчаянно, не жалея себя, бросался в самую гущу сражения. Он рубил, колол, бил по шеломам с удвоенной яростью, такой, что, завидев его, противники испуганно шарахались в сторону.
В разгар схватки на стенах Выри вдруг раздалось за валом громовое гудение боевых труб. Это Давидович с нанятыми половцами спешил на помощь осаждённой крепости. Черниговцы и их союзники наскоро отхлынули от стен и скрылись посреди лесов и балок в устье Вира.
...Изяслав, в траурном чёрном плаще, долго недвижимо стоял в городском соборе перед мраморной ракой с телом супруги. Слёз не было, десница стискивала узорчатую рукоять меча. Владела сыном Давида одна лишь злоба. Всему белому свету готов он был сейчас мстить за смерть Марфы и свои неудачи.
А убитого горем Ивана в тот час опять соблазнял маленький чёрный евнух.
— Что тебя держит здесь, архонт?! Ты довольно послужил сыну Давида. Ты спас его казну. Рисковал жизнью ради него. Но пойми, архонт Иоанн: Изьяслаб ничего тебе не даст. Не сможет дать. Умоляю тебя, уйдём в землю ромеев! У тебя... у нас с тобой будет всё!
— Уйди, оставь меня! — раздражённо прикрикнул на Птеригионита Иван. — Не до тебя покуда!
— Не отвергай моё предложение! Прошу тебя, архонт! Не проходи мимо своего счастья! Подумай, хорошо подумай.
— Я подумаю, скопец. Но не теперь, — смягчился, наконец, Берладник.
Почему-то ему вспомнилось, как хотел он бежать к ромеям после неудачи под Ушицей.
— Понимаю, архонт. И удаляюсь, — евнух распростёрся перед ним в раболепном поклоне и поспешил скрыться.
Ни Иван, ни Давидович, ни кто другой не догадывались, что это Птеригионит пустил сулицу в спину княгине Марфе. В удар вложил евнух всю злобу, всю ненависть и всю боль от осознания своего уродства. А ещё помнил он про мешочки с серебряными гривнами — награду, которую обещала ему за смерть Ивана галицкая княгиня Ольга.
...В отместку за поражения под Черниговом и гибель жены Изяслав Давидович зимой вместе с половцами напал на Смоленскую землю, родовую волость нынешнего владетеля Киева. Десять тысяч полоняников угнали в свои становища степные всадники. Горела Северянщина, пылала огнём пожарищ Смоленщина, в руинах лежали сёла и городки под Черниговом — не утихали ратные грозы на Руси! И всему виной, всему причиной был погрязший в мести и честолюбивых мечтаниях свирепый князь Изяслав. Без устали носился он по земле, налетал с пугающей гибельной внезапностью, как матёрый волк на добычу, снова уходил, скрывался посреди зимней пурги и чёрных лесных чащоб, метался из одного конца Руси в другой и нигде не обретал покоя. Киев был от него далеко, а Вырь и земля вятичей — этого для почуявшего запах крови хищника было слишком мало.
