ГЛАВА 57

На вырученные от торговли и полученные за княжью службу куны и ногаты поставил Семьюнко возле моста через Днестр, на крутом яру над рекой новый дом, частью из дерева, частью — из камня белого и зелёного. Брат Мина помогал, снаряжал подводы. Вознеслась в голубое небо горделивая башенка с зубцами наверху, по обе стороны от неё сложили бревенчатые палаты с резьбовыми узорами. Крышу покрыли черепицей, столбы у крыльца изукрасили киноварью. К хоромам пристроили с боков галереи с хрупкими на вид колонками. Крытые подвесные переходы соединили между собой отдельные части дома. Двор обвели тыном из остроконечных дубовых кольев, широкие провозные ворота привесили с двух сторон — у дорог, ведущих к Подолу и к мосту.

Всё было хорошо. Радовалась душа Семьюнки при виде просторных светлых покоев. Довольна была и старая Харитина, одно только говорила она сыну:

— Хозяйки, сын, в сем доме не хватает. Пуст без хозяйки доброй дом. Ожениться тебе надо. Поглядел бы окрест, сыскал бы девку какую пригожую, из дщерей купецких, али из житьих. А может, и боярышню какую присмотришь. Чай, не последний ты человек у князя. Вон дела сколь важные тебе поручает Ярослав наш.

Слушал Семьюнко материны наставления, а думал всё об Оксане. Одна она царила в сердце отрока.

Теперь почасту бывала трёхродная сестрица в Галиче, жила в палатах своих на склоне Горы, невдалеке от увоза. Иногда видел Семьюнко возок её на Подоле, порой приезжала она в старый его терем к Харитине за каким-нибудь делом или просто поболтать, но всё никак не решатся отрок завести с ней серьёзный разговор.

Наступило весёлое время святок. По улицам средь бела дня ходили ряженые, колядовати. Носились по городу вершники, мчались сани, запряжённые ретивыми тройками.

На площади перед Успенским собором и узрел Семьюнко единожды Оксану. Весело смеялась молодая вдовица, сидя на буланом коне в седле впереди статного Могуты, одного из старших дружинников, который смешил её своими остроумными шутками. Краска прихлынула к лицу Семьюнки, свернул он посторонь, поджал обиженно уста. Ринул к себе домой, ворвался в верхнюю палату, рухнул ничком на лавку. Лежал, думал, как быть. Понимал одно: дальше тянуть нечего. Настал решительный час. Сегодня же вечером явится он к Оксане и сделает ей предложение. А там будь что будет.

...Они столкнулись во дворе возле крыльца Оксаниного терема. У Семьюнки перехватило дыхание. Смотрел он в ярко-синие глаза её, как всегда, немного насмешливые, и не мог насмотреться.

— Что, так и будем стоять здесь? — Оксана, не выдержав, прыснула со смеху, прикрывая рот сафьяновой рукавицей. — В дом пройдём, может? Сыщем место, чтоб побаить.

Горели в закатных солнечных лучах сапфиры на даренных когда-то Семьюнком серьгах. Вообще, синий цвет был у сестры любимым — и дорогой убрус был расшит синими птицами — алконостами, и рукавички, и сапожки отливали такой же яркой небесной синевой. Ещё разглядел Семьюнко на шее Оксаны драгоценное ожерелье из опять-таки синих самоцветов. Не раздеваясь, сели они на конник в холодных сенях.

— Ты, Оксанушка, пришла бы когда, поглядела на хоромы мои новые. Вот, отстроил, последнее сребро угрохал, — Семьюнко вздохнул.

Оксана тихо рассмеялась.

— Ох, не переделать тебя, братец! Всё жалуешься. Тя послушать, так будто нищий ты вовсе!

— Да полно тебе хихикать над словесами моими! — Семьюнко наморщил чело, пригладил ладонью взъерошенные рыжие волосы. — По делу я к тебе.

— Что ж, слушаю тя.

— Говорил раньше, и сейчас сызнова повторю: люба ты мне, красавица! Выходи за меня замуж! Не последний, чай, отрок еси на службе княжеской! — Семьюнко выпалил всё, что сказать хотел, в одно мгновение.

Он резко вскочил, рывком поднял её па руки, расцеловал в румяные лани ты. Она ответила ему осторожным нежным поцелуем. Он усадил её обратно на лавку и снова целовал: в тонкие розовые уста, в гладкое высокое чело, в носик остренький, мило подрагивающий при разговоре.

Оксана игриво отбивалась, шептала «Пусти, довольно!». Ударяла тихонько в грудь рукой в сафьяновой рукавице, смеялась. Потом вдруг резко оборвала смех, перестала улыбаться, ответила серьёзно:

— Выйду я за тебя. Вдоволь навдовствовалась! Не теперь токмо. Давай осенью. И ты с домом закончишь, и мне кой-какие дела в Коломые уладить надобно.

Как просто и быстро решились столь долгое время мучившие Семьюнку сомнения! Забилось радостно сердце отрока. Что ж, осенью, так осенью. Согласен он был ждать, терпеть, зная точно, что любим.

Схлынули, ушли, провалились в небытие страсти. Мерцали на столе тонкие свечи. Они сидели в полумраке, шептали друг дружке ласковые слова любви, и становилось им обоим от этих слов на душе тепло и спокойно.