ГЛАВА 46

Мстислав резкими порывистыми движениями разворачивал свиток, читал быстро, бегло, грозно сводил густые лохматые брови, бросал суровые взгляды на Семьюнку, застывшего посреди горницы в почтительном ожидании.

Он не верил письму Ярослава, не верил словам матери, не верил этому рыжему хитрецу, неслучайно прозванному Красной Лисицей. Давно ли гремели битвы под Перемышлем и Останковом, давно ли лилась кровь у стен Луцка, давно ли галицкие полки ходили осаждать Владимир-на-Волыни в составе ратей Долгорукого?! Хитёр, по всему видно, сын покойного Владимирки. Верно, коварством пошёл в отца. Али в деда своего по матери, короля угров Коломана. Обольстить сумел лукавыми словесами даже искушённую в интригах мать его, княгиню Риксу. И гонец сей, Красная Лисица! Так и сквозит в чертах его, в осторожных движениях затаённое лукавство. Длани зудели, хотелось Мстиславу двинуть кулаком по масленой угодливой роже рыжего отрока. Неслучайно, верно, так его ненавидит Дорогил.

Человек прямой, презирающий всякие хитрости и недомолвки, грохнул Мстислав ладонью по столу, отбросил в сторону грамоту, поднялся с грозным видом со стольца, рявкнул свирепо Семьюнке:

— Ни единому слову твому и князя твово не верую! Лжа! Всё лжа еси!

С досадой отметил про себя Мстислав, что он намного ниже галицкого посла ростом и вынужден смотреть на него снизу вверх, задирая короткую ровно подстриженную бороду.

По рядам волынских бояр прокатился недовольный шумок. У многих обильные рольи на пограничье с Галичиной, многие жаждали мира с соседним княжеством. Не сговариваясь заранее, вставали один за другим, молвили веско, твёрдо:

— Князь галицкий прав. Довольно ратей.

— Живого места на земле не осталось.

— Сказано пророком: «Перекуём мечи на орала».

— Которое лето воюем безлепо.

— И про Давидовича правильно посол баил. Волк он.

— Киевский стол издревле за Мономашичами. Так повелось.

— Нечего, княже Мстислав, Дорогила свово слушать. У него волостей на Волыни немного, чужой он здесь, пришлый, служивый.

— А наши деды ещё землю сию отстояли — от угров, от ляхов, от обров!

Поддержал бояр владимирский епископ. В чёрной мантии, в клобуке с окрылиями на голове, громовым басом он изрёк:

— В худом доселе князь Ярослав замечен не был. Даже когда ходил в воле суздальского Юрия, старался кровопролитья избегать. Мир творить тебе надо, княже.

— Лучше под боком союзника иметь, чем с ненадёжным Давидовичем дружбу водить, — вставил один из бояр.

Мстислав опустился обратно на столец. Глядел исподлобья на думцев своих, на Семьюнку, которому небрежным взмахом десницы велел сесть на лавку, снова разворачивал грамоту, читал на сей раз внимательнее, медленнее, старался за словесами о мире угадать скрытый смысл.

«Зачем ему ентот соуз? Чего хочет? Чего добивается? Киев в руках Давидовича. Он думает принудить его выдать Берладника. В сем, что ли, дело? Нет, мелко. Ярослав — он крупнее, значительнее. Готов отдать Бужск, поделить погорынские городки. В чём здесь хитрость?»

После мучительных размышлений Мстислав объявил боярам:

— Еду в Зимино. Сам с галицким князем перетолкую. Тогда и порешу, как быти.

Он хлопнул ладонями по подлокотникам, коротко приказал собираться, снова вскочил и скорым шагом направился в сени. Не привык решительный и порывистый Мстислав откладывать и подолгу обдумывать важные дела. Тотчас велел седлать статного богатырского скакуна, на ходу набросил на плечи алое корзно. Холоп быстро и умело застегнул на правом плече серебряную фибулу. Другой подставил спину, помогая влезть на коня, третий заботливо вдел княжескую ногу в тимовом сапоге в стремя, четвёртый подал начищенный до блеска меч в обшитых красным сафьяном ножнах.

Во главе отряда старшей дружины вынесся Мстислав за ворота двора, проскакал по улице, по мосту через первый и второй ров; вздымая пыль, помчался галопом по шляху.

Вот уже и Зимино впереди. Спрыгнул Мстислав наземь, пошёл твёрдым воинским шагом к крыльцу, а навстречу ему уже спешил высокий долгобородый молодой человек в княжеской шапке с бобровой опушкой, в таком же корзне пурпурном. На устах его играла улыбка. Много людей толпилось вокруг — гридней, отроков, челядинцев, но смотрел Мстислав только на него одного, смотрел пристально, словно примериваясь, прикидывая, тот ли это владетель, с коим можно и нужно пребывать в союзе и дружбе.

Они долго спорили в палате, ходили из угла в угол, размахивали руками. Мстислав с гневом вспоминал прежние обиды, Ярослав призывал забыть прошлое, жить сегодняшним днём и думать о грядущем землеустройстве.

— Думаешь, я всё это затеял из-за Берладника? Да, и из-за него тоже. Но не только в нём дело. Я — князь, боронить и украшать землю поставлен я Господом. Киева не добиваюсь. Хочу одного: чтобы моя земля, Галичина, в мире и достатке жила. Тогда и власть настоящая будет, и влияние, и уважение соседей, — проникновенно говорил Ярослав.

Он прямо и без страха смотрел в светлые безжалостные глаза Мстислава — глаза воина, ратника, умевшего убивать, правильно строить полки в поле, глаза упрямого честолюбца, которому когда-то он уже переступил дорогу, глаза умные, но опалённые гневом былых обид.

— И люди прославят тогда и меня, и тебя, и наше время. Стань, княже Мстислав, выше мелких свар и ссор, подумай о земле своей — о Волыни. Негоже превращать этот благодатный край в поля бранные, в места раздоров и усобий гибельных. Протяни мне длань свою — сильную длань воина. Пусть длань эта будет не только меч держать, но и руку мою, руку друга!

— Красно баишь, — то ли укорил, то ли похвалил его Мстислав.

— Пойми ещё: Давидович — это угроза всем нам. Его упрямство — наша с тобой беда.

— С Давидовичем рать иметь не хочу, — отмолвил, решительно качнув головой, Мстислав.

— И я тоже не хочу. Но он сверх всякой меры самохвален и властолюбив. Говорил уже матушке твоей, сестрице моей Риксе. Полагаю, рано или поздно он устремит на наши с тобой земли хищный свой взор. И если мы будем воедино, в союзе...

Он не договорил.

— Я понял тебя, брат, — неожиданно спокойным голосом прервал его волынский владетель. — И я готов идти с тобой на мир. Ежели Ярополк сядет в Бужске, и отдашь ты мне Погорынье.

— Кроме Гнойницы и Шумска остальные городки — твои, — предложил Ярослав.

— Согласен, — кивнул как-то легко, по-простецки Мстислав. Словно давно он уже всё решил и ждал лишь случая объявить об этом своём согласии.

Впрочем, тотчас он спохватился и добавил:

— Да, едва не забыл. Вороти мне дядьку моего, Дорогила. Мыслю, никоего вреда отроки твои ему не причинили.

— Не причинили, — подтвердил князь галицкий. — Под стражу заключили, только и всего.

...Союз скрепили грамотами с серебряными вислыми печатями. После был пир во Владимире, были дружеские объятия и рукопожатия. Улыбалась довольная Рикса, смущённо кривил уста паробок Ярополк, шумно пировали волынские бояре. Среди них вдруг возник перед очами немало удивлённого Ярослава и его отроков Нестор Бориславич.

— Дозволь поздравить тебя, княже. Большой успех, — обронил он вполголоса.

— Ты не в Киеве, боярин? — развёл руками Ярослав. — Не ждал тебя тут узреть.

— Давно не в стольном, — Нестор вздохнул. — Не сложилось у меня с Давидовичем. Сей князь своих, черниговцев, на хлебные места ставить стал, волости раздавать принялся. Нас, старых киян, в сторону отодвинул. В общем, как при Долгоруком, опять то ж самое. Вот и ушёл. Служу топерича князю Мстиславу. Вот, с отроком твоим, Семьюнком, свидеться Бог дал. Славно побаили намедни, — Нестор лукаво подмигнул. — Ты, княже, еже что, обо мне не забывай.

Ярослав улыбнулся. Выходит, хитрец Семьюнко сумел через Нестора настроить в его пользу видных владимирских бояр, а те, по сути, принудили Мстислава к союзу.

«А добрым уговорителем, в посольских делах мужем смысленным становится приятель детских лет, — подумал с удовлетворением Ярослав. — Ещё один умный помощник. Правда, себя никогда не забывает».

Он бросил благодарный взгляд на скромно устроившегося в дальнем углу стола рыжего отрока.

Нестор вопросил об Избигневе.

— Давний мой знакомец, — сказал он.

— В Зимино остался. Не ведаю, по какой причине, но упросил меня не брать его с собой, — ответил ему князь.

По правде говоря, Ярослав знал о том, почему не захотел молодой Ивачич сопровождать его во Владимир, но решил смолчать.

Тем часом в княжьем дворце гремела музыка, говорились велеречивые здравицы, густой рекой лилось вино.

Мстислав и Ярослав оба пили мало, больше только чтоб поддержать веселье. Всё сегодня для галицкого князя складывалось, как он хотел. Он ловил полные искреннего уважения взгляды ближних Мстиславовых мужей, слышал шёпотом сказанное:

— Башковитый сей князь.

— Одно слово — Осмомысл.

Осмомысл. С лёгкой руки кого-то из волынян пристало к нему это лестное прозвище. Ярослав с некоторым удивлением подумал, что, в сущности, ничего такого он не сотворил, чтоб заслужить его. «Осмомысл» — то ли умён за восьмерых, то ли говорит на восьми языках (а разумел он мову польскую, болгарскую, угорскую, половецкую, греческую, латынь и, пусть плохо, но язык служивых торков. Коли добавить родную русскую речь, выйдет, в самом деле, восемь).

...Лёг он спать в одном из верхних покоев. Мстислав предложил наложницу, но Ярослав вежливо отказался. Он долго лежал на просторном ложе, забросив руки за голову, всматривался в тёмный потолок, слушал шум ветра за окнами. Верный гридень храпел под дверью. Рядом, в смежном покое расположился верный Семьюнко. Улучив мгновение, он тихо, потупив хитрые зелёные глаза, попросил Ярослава:

— Старался для тебя. Бояр многих сговорил. Дак, может, ты бы...

Ярослав рассмеялся в ответ.

— Не думай, не забуду тебя, Семьюнко. Как воротимся в Галич, десять гривен серебра из моих рук получишь.

Семьюнко засветился от удовольствия, словно медный ромейский обол на солнце.

...Утром Мстислав провёл гостя на гульбище, где ждала их княгиня Агнесса, окружённая сонмом маленьких княжичей.

— Вот, княже, сыны мои. Старшой, Роман, — указал Мстислав на черноволосого мальца лег четырёх, одетого в зелёный кафтанчик, перетянутый пояском с золотой нитью. — Второй — Святослав. А молодший — Ярополк.

Крохотный Ярополк, завёрнутый в пелёнки, шевелился на руках у матери. Широко раскрытыми глазками, прозрачными, с синевой, какие бывают у маленьких детей, смотрел он на окруживших его бородатых людей. В эти мгновения, конечно, Ярослав не знал, не догадывался, сколь много неприятностей доставит ему этот сейчас грудной Мстиславов отпрыск.

Княгиня Агнесса Болеславна, красивая чернобровая молодица, рослая и дородная, с живыми чёрными глазами и крупным носом с горбинкой, добродушно предложила Ярославу отобедать у неё в покоях. Она спрашивала об Ольге, о детях, Ярослав отвечал односложно и всё хвалил молодую княгиню за её красоту и ум, вспоминал, как она, совсем юная, самолично управляла стольным Киевом по поручению дяди Ростислава. В словах Ярослава была не лесть, а истинное восхищение, Агнесса это поняла и ответила ему приятной светлой улыбкой. В Мстиславовой княгине Ярослав обрёл друга, и это тоже в будущем окажется немаловажным.

В Галич он возвращался полный надежд. А прозвище «Осмомысл» опережало князя, летело, передавалось из уст в уста. И он радовался, искренне, без всяких задних мыслей, он чувствовал, понимал, знал, что разумная мирная политика его начинает приносить плоды. Меж западными русскими князьями учинён был крепкий союз на долгие лета.