ГЛАВА 44

Тряслась на ухабах запряжённая широкогрудым белым тяжеловозом небольшая телега. Неприметный мужичонка в войлочной шапке, в вотоле грубого валяного сукна, лениво развалившись на соломе, держал в руках поводья. То и дело озираясь по сторонам, он тихонько насвистывал скоморошью песенку. Долгая борода лопатой была всклокочена, торчала космами в разные стороны. Мужик, как мужик, ничего особенного. Немало таких ездит по дорогам Галичины. Может, мелкий купчишка возвращается домой, распродав товар в одном из соседних городков и получив кое-какой навар, или зажиточный людин, отвозивший на торг излишки зерна, колесит по пыльному шляху, надеясь на вырученные куны справить для жены или дочери новое платье.

Дорога взмывала на увалы, затем падала вниз, спускалась в густо поросший орешником овраг, телега громыхала по колдобинам, скрипела, переезжая очередной мост, переброшенный через очередную крохотную речку, снова тряслась, подымаясь наверх, петляя по каменистому склону. Вдали по левую руку серебрился быстрый Днестр.

Телегу в очередной раз сильно подбросило. Мужик смачно выругался, но тотчас снова с безмятежным видом вполголоса затянул срамную частушку. На развилке он решительно поворотил вправо. Шлях убегал от Днестра, становился прямоезжим, народу на пути попадалось всё больше. Вот и Луква проблеснула впереди. Галицкий посад широко раскинулся по прибрежным низинам. Мужик придержал тяжеловоза, отёр шапкой нот, повалился обратно на солому.

Не узнать в неказистом этом человеке волынского боярина Дорогила. Ехал он в Галич с тайным поручением князя Мстислава выведать, чем живёт город, каковы настроения среди бояр, много ли недовольных молодым Ярославом. Возможно ли учинить смуту, ослабить галицкого владетеля настолько, чтоб не смел он выступить более супротив воинственного северного соседа, не мешал ему в делах, больших и малых. А может, и вовсе удалось бы согнать Ярослава с княжьего стола. Тогда станет Дорогил в Галиче наместником. Будет в Червонной Руси он царь и бог. О таком мечталось боярину, когда полулежал он в телеге и взирал на окрестные поля. Богата Галичина. Земли пахотной завались. Народишку всякого: людинов, закупов, смердов — уйма! Пути речные ведут к Чермному морю, в земли греков и болгар, сухопутные — в Угрию и дальше, к чехам, к немцам. Не то что Волынь — болота да леса глухие, да язычники — ятвяги по соседству.

Миновала телега ворота окольного города, выехала на площадь рыночную, протиснулась через густые ряды таких же телег, остановилась возле одного из домов, обнесённого высоким плетнём. Спрыгнул Дорогил наземь, огляделся по сторонам, взял за повод коня. Стукнул кулаком в ворота, ругнулся, не услыхав ответа. Долго стоял, стучал, злился. Наконец, лязгнул тяжёлый засов, выглянуло в узкий проём полное подозрительности лицо, обрамлённое реденькой бородкой.

— Открывай, Тверята. Гостем к тебе еду, — тихо промолвил Дорогил.

С трудом признав хорошо знакомого боярина, всесильного у себя во Владимире, небогатый купчик разинул в изумлении рот.

— Ну, чё встал! Сказано, пускай меня в дом! Ну, живо! — прохрипел начинающий гневаться Дорогил.

Вскоре он уже сидел в горнице. Хозяйка, одетая в долгий цветной сарафан с медными пуговицами, подавала на стол скромные кушанья. Гость не брезговал, ел быстро, только и ходили по скулам желваки.

Поев, развалился на лавке, выпятив живот, с хитроватым прищуром уставился на насторожённого Тверяту. Сказал, усмехнувшись:

— Я тебе, купец, во Владимире на торгу место доброе выхлопотал. Верно, немалый навар получил от сего тогда. Дак теперь вот и ты мне подсоби. Приспела пора. Заруби для начала себе на носу: купец я, из Бреста приехал. Расторговался, думаю, чем в Галиче поживиться. Товару купить для торга у себя. Зовусь Онуфрием. У тебя остановился. Тако вот. Поживу тут некоторое время.

— Ну, как угодно будет, светлый боярин, — Тверята развёл руками.

— А еже... — Дорогил цепкой рукой ухватил его за ворот рубахи и притянул к себе. — Еже выдать меня измыслишь, никто и ничто тя не спасёт. Не жить тебе, понял?!

Тверята угрюмо кивнул.

— Вот то ж! — Дорогил злобно рассмеялся.

В простом вотоле его, конечно, вряд ли кто в Галиче сможет узнать. Разве что тот Семьюнко, Лис Красный! При воспоминании о нём стискивал Дорогил пудовый кулак.

— Попадись ты мне, гад! — шептал он, зверея от ярости.

...Лишний раз боярин старался в людных местах не показываться. Иногда, правда, ходил по торг}', между рядами, примеривался, ощупывал ткани, пробовал на вкус сладкое овощеве.

Однажды очутился он возле нового, только что отстроенного, сверкающего свежей белизной собора Успения Богородицы. Подивился каменной громаде, присвистнул, покачав головой. Надо же, экую красу возвели. Вот это храмина! У них во Владимире князь Мстислав тоже мыслил выстроить новую церковь, только вряд ли своими размерами и мощью сравнится она с галицким собором.

Зависть душила Дорогила. Как хотелось ему стать здесь, в Галиче, посадником! Уж он бы тогда развернулся! Но покуда приходилось хорониться под личиной мелкого торговца.

В тот же день поздним вечером постучался он в дом к боярыне Млаве. Принимала его бывшая полюбовница покойного Владимирки в просторной горнице, украшенной майоликовыми щитами и охотничьими трофеями.

— Гляжу, живёшь тут, вдали от дел, — говорил боярин осторожно, вкрадчиво, осматриваясь вокруг, качая с сокрушением головой. — Отодвинули тебя от стола княжеского. Супруг вон твой вовсе в бега ударился. А ведь чада у тя растут. Им-то каково будет. Немало, чай, тягот ждёт.

Млава, хмурясь, решительно ударила ладонью по столу.

— Ты, боярин, вокруг да около не ходи! Я баба простая! Впрямую мне говори. Что задумал? Ворог ты покойному князю Владимирке был, немало лиха принёс всем нам. Вот и дивно, что явился сюда. Али думать, не выдам я тебя князю Ярославу?

— Не выдашь. Какая тебе в том корысть? — Дорогил злобно осклабился. — Времена, боярыня, меняются. Давеча вороги мы были, а ныне, может статься, друзьями станем.

— Нету тебе веры никоей! Змей лукавый!

— Зря, Млава, оскорбляешь меня. Думаешь, не ведаю, от кого сынок твой старшой, Володислав?

— Не твоё дело собачье, кто тамо чей сын! — вспыхнула Млава.

— Напрасно ты тако, — усмехнулся Дорогил.

Он старался держаться спокойно, хотя внутри всё клокотало от возмущения. Подался всем телом вперёд, навис тяжело над столом, молвил:

— Ты бы с боярами перетолковала. С теми, кто Ярославкой не шибко доволен. С Милятой Жириничем, с Домажиричами, со Стефаном Гюрятичем. Взбаламутили бы народ. Прогнали бы сына Владимиркова со стола. А твоего Володислава на княжение тогда посадим.

Видел Дорогил, как загорелись глаза дородной боярыни. Впрочем, сдержалась она, задумалась, ответила холодно:

— Ладно. Перетолкую с боярами.

Дорогил понял, что слова его упали на благодатную почву.

...На следующий день, едва сгустились над Галичем вечерние сумерки, явился Дорогил к старому Молибогу. Ветхий днями боярин немало удивился нежданному гостю, но виду не подал. Сидел на обитой рытым голубым бархатом лавке, привычно теребил долгими костлявыми перстами белую с желтизной бороду, изредка кивал.

Когда, наконец, кончил Дорогил свою сказанную ядовитым шёпотом речь, отмолвил после недолгого молчания:

— Зря затеял зло такое, боярин. Всё прошлое поминаешь. А ты окрест поглянь. Как люд живёт, что в мире творится. И уразумей: ни Владимирки, ни твоего Изяслава несть боле на свете. И князь Юрий такожде помре. А нынешние князи наши — Ярослав с Мстиславом, полагаю, прежними путями отцов своих не пойдут.

— Что, купил тя Ярославка?! — злобно осклабился Дорогил.

— Нет, Дорогил, не в том суть. Скажу так: не любы мне слова твои. Ради былой дружбы ни единой душе не поведаю о нашем разговоре. Токмо... ступай-ка отсель. И помни, что я тебе молвил.

Раздосадованный покинул Дорогил хоромы старого приятеля. Долго гневался, сидя у Тверяты в покоях, размышлял, как быть и много ли бояр думают, как Молибог. В конце концов, решил он дело своё продолжить.

Побывал Дорогил у некоторых набольших мужей, добрался до Коломыи, до Онута, до Бакоты, до Перемышля. И всюду вёл осторожные разговоры, всюду отыскивал тайных недоброжелателей галицкого князя, всюду сговаривал их строить козни, учинять встани. Казалось ему, дело продвигалось успешно. Был он, когда требовалось, осторожен, слова подбирал тщательно, и чуял: шатаются галичане. Многие ещё со времён Владимирки тайные вороги нынешней власти. Тут токмо искру зажечь в нужный час и в нужном месте.

Воротившись в Галич, снова поселился Дорогил у Тверяты. Седмицу просидел безвылазно в его доме, потихоньку готовясь к отъезду во Владимир. Коня-тяжеловоза щедро кормил овсом перед дорогой.

Скоро вспыхнет в Галиче бунт. И тогда только успевай хватать и делить. Власть, богатые рольи, ладьи с товарами. Пусть дурочка Млава думает, что для её выродка он, Дорогил, старается.

...Перед самым уже отъездом вдруг нагрянули на двор Тверяты оружные вершники. Настежь распахнулась дубовая дверь. Хлынули незваные гости в горницу. И возник перед Дорогилом усмехающийся презрительно, с густой копной рыжих волос, торчащих из-под войлочной шапки, Семьюнко Красная Лисица.

— Ну что, боярин. Попался ты, — молвил отрок. — Не ускользнул от рук наших.

— Ты!.. Ты!.. Ворог! Гад! — затмило разум Дорогила бешенство.

Бросился он на ненавистного противника, замахнулся зажатым в деснице острым кинжалом, но сразу трое в кольчугах повисли на нём. Вырвали кинжал, повалили на пол, скрутили руки за спиной ремнями. Дорогил хрипел, багровея от бессильной ярости.

— Помню, враже, как стопы ты мне жёг, — продолжал Семьюнко. — Ответа всё требовал. Так вот, — объявил он, — я не изувер, бить тебя плетьми, ноги жечь и на колесе пыточном катать не буду. А вот в поруб посажу. Остынешь, уймёшься малость. Всё нам про тебя ведомо. И как купцом прикидывался, и с кем видался, и какие речи крамольные вёл. Голову бы тебе снести, да с князем твоим ссориться неохота. Потому на порубе покуда и остановимся.

Он лукаво подмигнул исходящему злобой боярину.

— Ненавижу! Сволочь! Лисица красная! Обхитрил, стало быть?! — извивался на полу, тщетно пытаясь порвать путы, Дорогил. — Ведай: от меня ты так запросто не отделаешься! Поквитаюсь ещё с тобой!

— Видно, глуп ты еси, боярин! — Семьюнко наигранно тяжело вздохнул. — Не собираюсь я мстить тебе за обиды прежние. Чего ты на меня взъелся, никак не уразумею. Лисицею обозвал зачем-то, и пошла теперь молва во все стороны, яко волна речная. А что худого я те содеял? Была вражда, так, может, хватит уже её?

Дорогил молчал, дико вращал полными лютой ненависти глазами, дышал с присвистом, прерывисто. Дружинники подняли его на ноги, вывели во двор, посадили в крытый возок. И отправился незадачливый проведчик волынский отдыхать от суетных дел в тёмный сырой поруб.