ГЛАВА 35

И снова была трапеза в кругу семьи, на сей раз более обильная. Уже не было вчерашней скованности и тишины. Молодые стольники наливали вина и меды, подавали кушанья. Лица собравшихся заметно оживились, что-то громко рассказывала старому Васильку Мария Святополковна, её сын Святослав хвалился перед князем Святополком своим новым кинжалом.

— Чистый харалуг! Из Персии. С таким и на медведя можно. — Ну, уж ты хватил! — Святополк невольно рассмеялся.

Он взял кинжал из рук юноши и долго и пристально рассматривал его.

— Булат добрый, — отметил он. — На Востоке мастера искусные. Но и наши оружейники тож хороши.

— А какие, как думать, лучшие на Руси? — допытывался юный Святослав.

— Добрые кузнецы и в Полотеске, у князя Рогволода, и в Суздале, и на Волыни есь. Да и у отца моего в Турове мастер был — что хошь содеет. Могутой его звали. Жаль, забросил своё ремесло, в монахи подался.

— Ну, а самые лучшие, где? — продолжал упрямо вопрошать Святослав.

«Мальчишка ещё вовсе. Ну как с таким о важных делах говорить», — с лёгкой досадой подумал о сыне Власта Ярослав.

Святополк пожал крутыми плечами, не зная, что ответить, и тогда галицкий князь вмешался в их беседу.

— А ты вот у наших оружейников на Подоле побывай, братец, — обратился он к Святославу. — Узришь, что, пожалуй, лучше тебе нигде не сделают ни меч, ни щит, ни кинжал.

— Лучше всех у нас, в Суздале, — недовольно протянула княгиня Ольга. — Вон у батюшки мово — меч, дак меч. Всем мечам меч. Кладенец. Ратибор сготовил, кузнец. Да и сей, — она упёрлась перстом с накрашенным длинным ногтем в ножны на боку у Святополка, — он же содеял, Ратибор. Али не помнишь? Сказал тогда батюшка: «Тобе, Святополк, отныне дщерь мою любезную охранять поручаю. Дарую те ради той заботы меч».

— Было тако, — согласно пробасил служивый князь.

— Новогородцы такожде мастера добрые, — заметил боярин Щепан. — И по железу, и по серебру работники есь.

— На Руси повсюду умельцев хватает, — вмешался, прерывая споры, Ярослав. — Иноземцам, думаю, в этом мы не уступим.

— Да уж, — пробормотал старый Василько Ярополчич.

— И в иных ремёслах мастерами умелыми Червонная Русь издревле славилась, — продолжал Ярослав. — Златокузнецы у нас в Галиче есть, и горшечники, и сапожники. Да кого только нету. А зодчие? Вон экую громаду — собор Успенский, почитай, за два лета возвели.

— Отец мой, великий князь Юрий, тебе в том помог немало. Мастеров присылал, — поджимая губки, тотчас заметила Ольга.

Ярослав с плохо скрываемым недовольством покосился в её сторону. Нет, не по душе были галицкому владетелю ни Юрий со своими разгульными пирами и наложницами без счёта, ни дочь его, капризная, мужиковатая, ворчливая. Она так и не забыла своей Суздальщины, всякий раз старалась подчеркнуть — вот мой отец не чета тебе. Князёк ты! Да ежели б не отец мой, не сидел бы ты на столе красном, златокованом, а мыкался б по весям да градам, помощи изыскивая. Вторым Берладником стал бы!

Праздника как будто и не было. Хмуря чело, сидел Ярослав, молча теребил перстами серебряную чару, недобро размышлял о тесте. Всё неймётся, опять воевать мыслит, хочет навсегда изгнать из Волыни Мстислава Изяславича. Другие князья ему в ноги кланяются. И не только князья — галицкие бояре, те тож. Вон Коснятин Серославич, как стелился тогда! А Щепан! А Зеремей Глебович!

«Ну а мне-то как?! Тоже, что ли, в поклонах стелиться? И своей воли не иметь? Бояре — да, они — сила! Большая сила, тут ничего не скажешь. Осторожно с ними надо. Но и своих людей верных держаться, вотчины им давать. Мелкие владельцы, мечники, отроки, детские — вот в них моя опора. Ну, и купцы, и люд градской. Они тоже. По не всегда. Всё-таки князь и простолюдин друг от друга далече. Заботы у каждого свои, что уж тут. Но чтоб бояр обуздать...»

Ярослав прервал эту мысль. Покуда не время. А Долгорукого держится он потому, что за ним сейчас — сила, и ещё обещал тесть выдать ему головой Ивана Берладника. Обещал, да что-то не спешит. Придётся слать к нему в Киев Святополка, уговариваться. А если будет у него, Ярослава, Берладник в руках, подумает он тогда, держаться ли Юрия впредь.

...Вечером, сам не зная зачем, спустился Ярослав на нижнее жило, постучался в камору, занимаемую под лестницей монахом Тимофеем. Схимник немало удивился. Низко кланяясь князю, он смущённо вымолвил:

— Извини, княже светлый, нехитр и скромен быт мой.

— То не беда, — ответил ему с улыбкой Ярослав, удобно устраиваясь на низкой кленовой скамеечке.

Они долго сидели при свете лучины за ветхим низеньким столиком, говорили, размышляли.

В углу топилась печь. Тимофей время от времени подбрасывал в неё дрова.

— Ты, Тимофей, из Киева сам. Ответь мне: киянам люб ли Юрий, тесть мой?

Схимник передёрнул плечами.

— Не мне, княже, судить о делах мирских. Да и не всё и не всегда узришь из-за ограды монастырской. Одно скажу: суздальцев не любят в стольном. Крепко не любят.

— А Изяслава покойного любили?

— Мыслю худым умишком своим — боле боялись его. Свиреп был. А тако... Обидеть никого не хощу, скажу, что думаю. Изяслав — князь-ратник. Неглуп он был, иногда вельми хитро деял. Но, по правде говоря, мало он на Киевских горах сиживал, почти всю жизнь в походах проводил. И великую силу взяли в стольном при нём бояре. Они, княже Ярослав, градом правили. А князь Юрий, когда пришёл, своим подручным стал волости, земли, холопов давать. Вот и недовольны многие.

— А бояре?

— Бояре тестя твоего не любят. Чужой он им.

Ярослав задумчиво кивал. Они с Тимофеем пили квас, ели пареную репу. Странно, простая грубая еда инока казалась Ярославу сегодня вкусней обильных яств малой залы. С Тимофеем ему почему-то было легко, он готов был делиться с монахом сокровенными мыслями, не боясь, без утайки. Знал твёрдо, чуял: Тимофей будет молчать. Он — едва не единственный человек, которому можно всецело доверять. Разве что на Избигнева мог он так же уверенно полагаться.

— Я бы не держался князя Юрия. Но у него — мой двухродный брат, Иван. Если я сейчас откачну от него, он вытащит Ивана из поруба и пойдёт ратью на Галич. Будет стараться посадить его на моё место, — откровенно признался Ярослав.

— Разумею, княже.

— Хочу добиться выдачи Ивана.

— И что ты сделаешь с ним йотом? Убьёшь, возьмёшь на душу тяжкий грех?

— Не знаю, Тимофей. Одно скажу: ради Земли Галицкой не остановлюсь и перед кровью!

— Грешные мысли твои!

— А что же, ждать, когда этот Берладник бездомный и иже с ним наведут половцев али угров, разорят города и сёла, когда множество великое люду погинет под саблями и в огне пожарищ?! Пусть, пусть лучше он один... — Ярослав не договорил, закрыл ладонью лицо, промолвил с отчаянием. — Я не ведаю, что делать, монах!

— Ты говоришь верно. Ты — князь. Не мне и не прочим судить тебя. Как сказано: не судите, да не судимы будете. Иногда зло бывает во благо, — тихо, едва слышно прошелестели слова.

Словно и не Тимофею принадлежали они. Ярослав порывисто вскинул голову, в глазах его сверкнуло изумление.

Схимник замолчал, и воцарилась в каморе тягостная тишина. Разные были они, князь и монах, различны их судьбы, помыслы, дела, устремления. Но что-то, до конца не понятое покуда обоими, связывало, сплетало их в один тугой узел.

Оба это ощущали, чуяли сердцем. Но что сказать сейчас, как выразить словами свои чувства, не знали и потому молчали.

Наконец, Ярослав поднялся со скамеечки.

— Пойду я, Тимофей. Ты библиотекою займись. Много там дела.

— Тако, княже, — монах снова низко кланялся ему, согласно тряс жидкой бородкой.