ГЛАВА 33

Одинокий молодой путник в монашеской рясе и с сучковатой палкой в руке скорым шагом взбирался вверх к Галицкому детинцу. За спиной его мало-помалу стихал шум посада и окольного города. Широко раскинулся окольный град в низине, далеко перехлестнул через узенькую, с болотистыми берегами Дукву. Довольно долго плутал монах по кривым улочкам, мимо ограждённых плетнями дворов, прежде чем нашёл верный путь. Дорога, пропетляв замысловатым узором по пологому склону длинного увала, наконец-то вывела его к обитым листами позлащенной меди вратам детинца. Полукруглая буковая арка тяжело нависала над воротами, шаги гулко отдавались в полумраке, который внезапно вмиг окутал монаха и заставил его испуганно вздрогнуть.

Страж с копьём перегородил ему путь, подозрительно оглядел с головы до ног, спросил коротко грубым голосом:

— Кто таков?! Чего надобно?!

— Инок аз. С Киева. Тимофеем кличут. Князь за мной посылал.

Светло-карие глаза, ясные и лучистые, беззлобно уставились на сурового дружинника в булатной броне и шеломе с кольчужной бармицей.

— Микола! — окликнул страж. — Сопроводи божьего человека на княж двор.

Молодой воин легко сбежал по винтовой лестнице с заборола, приветливо улыбнулся монаху и, махнув рукой, позвал его следовать за собой.

— Ступай, брат. Тотчас мы тя ко князю отведём.

Велик был Галицкий детинец. Широким кольцом опоясывала его стена, скрывались в зелени яблоневых и грушевых садов боярские хоромы, выглядывали над верхушками дерев лишь богато украшенные киноварью крытые позолотой кровли да теремные башенки с затейливой резьбой. Высокие тыны из плотно пригнанных друг к другу кольев окружали дворы. Вообще, здесь было просторно и тихо.

Микола вывел Тимофея на широкую мощённую булыжником площадь, к которой примыкал выложенный из белого камня собор святого Иоанна — одноглавый, суровый, словно былинный воин-богатырь. Прямо из него в княжеский дворец вёл крытый переход.

Вскоре монах и воин, миновав отдельно стоящие приземистые домики-мазанки, в которых жила многочисленная княжеская челядь, а также конюшню и псарню, из коей доносился звонкий лай, оказались на нижнем ярусе хором. Здесь тоже жили и трудились дворовые люди — слышался ритмичный стук кросна, молодые холопки-ткачихи напевали какую-то печальную песнь. В другом крыле находилась поварня, ноздри проголодавшегося с дороги Тимофея щекотали ароматы готовящихся яств. Одолевая плотское искушение, монах глотнул слюну и положил крест.

Они поднялись на второй ярус хором.

У высоких сводчатых дверей их встретила охрана — два крепко сбитых ратника скрестили перед Тимофеем копья.

— Ко князю человек. Из Киева, — пояснил Микола.

Монаха пропустили, предварительно пристально оглядев. Долговязый челядин побежал куда-то наверх упредить князя.

Монах и дружинник оказались в длинном коридоре, освещаемом факелами. В конце коридора по левую руку от них блестело небольшое забранное решёткой слюдяное оконце.

— Здесь — гридница, далее — гульбища идут, — стал, указывая на широкую дверь перед собой, вполголоса объяснять Тимофею Микола. — Пиры тут учиняют. Далее по правую руку — дворского покои, а в самом углу — канцелярия. Печатник тамо княжой, боярин Гарбуз. Живёт он, правда, в тереме своём, но по делам почасту во дворце пропадает. Добрый муж, приветит тя, думаю. Слева от гридни — вишь, дверь, железом обитая. Там палаты, князь с боярами и ближниками своими совещается. Ещё далее — малая зала. Когда какие празднества семейные, княжья семья собирается. А последняя дверь пред окном — то покой старого Василька Ярополчича. Князю Ярославу он дедом двухродным приходится. Безудельный старик, брада бела, чуть не до колен, а сколь лет ему — никому не весть. Верно, под сотню уж. Лежит днями на нечи, греет кости.

— Много ли у князя Ярослава родичей? — спросил шёпотом Тимофей.

— Да не то чтоб. Тётка еговая, Марья Святополковна, на верхнем, третьем жиле живёт, с сыном Святославом. Отроку сему пятнадцать лет. Ещё муж её — боярин ляшский, Петрок Властич. Сей слеп и дряхл. Ослепили его в Польше вороги, вот и бежал он сюда век свой доживать. Ещё князь Святополк Юрьевич — из Турова он, безудельный тож. Служит Ярославу. Тот в отдельном дому живёт — рядом, в ограде, вишь вон в окне башню-вежу. Тамо. Ну, а ещё на верхнем жиле, в бабинце — сестра княжья двухродная, Елена Ростиславна, незамужняя покуда, светлицу занимает. В другом крыле, ближе к переходу, как в собор идти — опочивальня княжеская, рядом — княгини Ольги палаты, там же и детская. Двое детей у князя со княгиней — сын Владимир да дщерь Евфросиния. Малы оба. Дочь и вовсе грудная — лонись родилась.

Так и стояли Тимофей с Миколой в коридоре, шептались, покуда не явился челядин и не велел монаху следовать за собой. Тимофей коротко распрощался с приветливым дружинником и поспешил за челядином. Через гридницу, посреди которой несколько молодцев играли в зернь, они вышли на гульбище. Отсюда открывался вид на город и окрестные дали, голубел зажатый меж крутых берегов Днестр, темнели заречные холмы, густо поросшие лесом.

Через массивную дубовую дверь они проследовали в узкую длинную камору.

Князь Ярослав сидел за столом, рассматривал пергаментные свитки. Увидев отвесившего ему земной поклон Тимофея, он быстро встал и подошёл к нему.

— Рад видеть тебя, брат. Тебя игумен Акиндин прислал? Имя своё скажи.

— Тимофей, светлый княже.

— Работы много будет у тебя, Тимофей. Списывать книги будешь. Такожде и летопись вести почнёшь вборзе. Событий немало. Чтоб описать их, память добрая да мысль ясная нужна. Игумен тебя нахваливал. Пойдём-ка.

Князь снял с пояса большой медный ключ и подвёл монаха к двери.

— Книгохранилище тут. Свезены свитки и пергаменты разноличные со всей Червонной Руси. В небреженьи сперва были. Собрал я, что сумел, разложил, да всё заняться ими недосуг. Дела, заботы княжьи.

Ярослав открыл ключом дверь. Они оказались в огромном помещении, сплошь заваленном книгами в тяжёлых окладах и свитками.

— Видишь, богатство какое. Разобрать бы, по полкам определить, что куда, а то, что в плохом состоянии, переписать. Скажем, сюда, — князь указал на одну из полок, — Евангелие, иные святые книги поместим, сюда — труды отцов церкви, а туда вон далее — греческих и римских авторов сочиненья. А в том углу — русские древности пускай будут. Языческих времён хроники, волхвов книги на дощечках. Оно, понятно, ересь, христианину, может, и читать кое-что негоже, а ведать князю всё одно надо. Любое знанье, Тимофей, лишним николи не бывает — так тебе скажу. А на эту вот полку — летописи наши сложишь. Сюда и свои труды помещать будешь. Ну, пойдём покуда. Вот, доверяю тебе ключ от хранилища. С ним отныне не расставайся и никому не давай. Сегодня отдохни, устал, верно, с дороги, а назавтра и приступай к делу. Начинается служба твоя Земле Галицкой, мних.

Князь запер дверь и протянул Тимофею ключ. После он позвал уже знакомого монаху долговязого челядина.

— Отведи брата Тимофея на нижнее жило. Под лестницей камора есть добрая. Там пусть живёт. Да, и на поварне скажи, накормили б божьего человека. С дороги проголодался, чай. Постная пища завсегда у поварихи сыщется.

...Молодая румяная Агафья смеялась, глядя, как Тимофей медленно жуёт горбушку чёрного хлеба и запивает её ключевой водой.

— Чего не ешь, постник? Рыбки бы хоть, что ли, попробовал.

Монах покачал головой, отмолвил глухо:

— Нельзя мне, добрая женщина. Мних, не мирянин. Сегодня — токмо хлеб да вода. Завтра немного рыбы возьму, а ныне — не надоть, не искушай.

— И отчего вы все такие упрямые? — Агафья вздохнула.

Она засмотрелась на строгое иконописное лицо молодого монаха. Узкая борода клином, желваки ходят по скулам, впалые ланиты, глаза большие, грустные. Вот сидит тут, чем, вроде, не мужик. Да с таким бы жить, ан нет...

Печально стало Агафье. Сама пятое лето, как овдовела. Муж ловчим был у покойного князя Владимирка, задрал медведь на охоте. Рыдала, убивалась, места себе не находила. Теперь прошло, схлынуло. Сын малый, Петруня, покуда при матери, на поварне отирается. Что из него выйдет, Бог весть. Тосковала Агафья, мечтала, что по нраву придётся она кому из гридней или отроков. Но у тех, верно, помыслы иные. Порой, правда, заходили к ней по ночам в светлицу молодые дружинники, проводили время, благо, пылка, охоча была Агафья на ласки. Но пролетали быстро те ночи, покидали её ложе молодцы, и возвращалась к стряпухе прежняя тоска. А тут этот монах... И что в нём такого? Агафья пожала плечами. Уже когда уходил он, улучила мгновение, ущипнула его за бок, хохотнула. Никак не ответил Тимофей, поклонился лишь, сухо поблагодарил за угощенье.

— А вот как ввечеру к тебе приду! — задорно, уперев руки в бока, крикнула ему вслед Агафья.

Монах остановился в дверях, обернулся, сухо промолвил:

— Грех творить с тобою не буду, добрая женщина. Не мирянин бо еси, но мних.

Агафья снова вздохнула, кивнув с сокрушением головой. Тимофей поспешил поскорее укрыться от неё в своей каморке под лестницей.