Глава 38
Спустя некоторое время очнулся Ковит. С сонным, довольным выражением лица он сел, сглотнул слюну и, оглядевшись по сторонам, прохрипел:
– Есть вода?
Нита безмолвно покачала головой и продолжила грести. Солнце припекало все сильнее, по ее лицу струился пот. Она чувствовала, как горит кожа головы, но у нее не было сил что-нибудь с этим сделать.
Ковит перегнулся через борт и задумчиво посмотрел на реку. По воде пробегала легкая рябь. Вблизи она выглядела чище, чем на расстоянии, более пригодной для питья. Он облизнул губы.
Но потом вздохнул, отвернулся от воды и поудобнее умостился в лодке. Нита тоже взглянула на реку. Она не была в таком отчаянии. Она знала, что может уничтожить все микробы в организме, но… не была уверена, что ей удастся сделать это прямо сейчас, а позже будет еще сложнее.
Когда же они отчаются настолько, что напьются речной воды, невзирая на опасность?
Ковит протянул руки, и Нита благодарно передала ему весла. Она хотела отдохнуть. Он начал грести – сначала неуклюже, но постепенно у него начало получаться лучше. Пока он искал свой ритм, лодку слегка потряхивало, а вода на дне колыхалась.
Нита откинулась назад, растянулась на двух скамейках и закрыла глаза. Между скамейками был промежуток, поэтому спина немного провисала, но это не приносило неудобства.
Боже, как же она устала. Не только физически, но и морально. Она не могла вспомнить, когда в последний раз спала. Или ела. Или не чувствовала струящийся по венам адреналин, вызванный страхом. Поесть чего-нибудь было бы вовсе не плохо. Возможно, какого-то фаст-фуда из «Макдоналдса» или «по идее, КейэФСи»… или… о-о… что-нибудь из той замечательной уличной еды в Лиме. Может быть, немного пикаронес и каусы. А еще Ните хотелось напиться воды и растянуться на мягком матрасе. М-м-м. Просто рай.
Однако для того, чтобы немного подремать, она была слишком возбуждена. Все почти закончилось. Она почти выбралась. Еще чуть-чуть, и она будет в безопасности.
– Нита? – хрипло позвал Ковит.
Она открыла глаза, перевернулась, чтобы взглянуть на него, и оцарапала щеку.
– Да?
– Рынок…
– Его больше нет. – Ее голос прозвучал твердо, почти непоколебимо.
– Кто-нибудь спасся? – спросил Ковит, начиная грести немного быстрее.
Нита подумала о перевернутых лодках на реке и розовом плавнике, бесшумно и смертоносно разрезающем гладь воды.
– Нет, – грустно улыбнувшись, сказала она.
Ковит наблюдал за ее реакцией.
– Мы убили много людей.
– Да. – Нита отвернулась.
– М-м-м. – Взгляд Ковита был тяжелым. – Нита, я могу тебя кое о чем спросить?
– Ага.
– У тебя есть правила?
– Правила?
– Черты, которые ты не перейдешь. Те вещи, которые ты никогда не сделаешь.
Она закрыла глаза.
– Я думала, что есть. Но их нет.
Нет, нормы, подобные нравственным, только мешают. Из-за них Нитой могли манипулировать такие люди, как Фабрисио. Эти нормы всячески усложняли ее побег. Они ей не нужны.
– Вот как. – Ковит перестал грести и присел рядом с ней. – Посмотри на меня.
Она подняла на него взгляд.
Его темные глаза испытующе смотрели на нее. Он вздохнул и спросил:
– Я же никогда не говорил тебе, почему я сдал свою мать полиции?
Нита покачала головой, думая, к чему он клонит.
– Моя мать… – Выражение лица Ковита изменилось, в нем появилось что-то нежное и грустное. – Я очень любил маму. В детстве она была моим кумиром. Когда она была подростком, то сбежала из Мьянмы. Ее родители занимались какими-то сомнительными делами – теми, из-за которых людей заносят в списки «Хьюман райтс вотч». Но моя мать не хотела участвовать в этом и сбежала в Таиланд.
Он немного помолчал и продолжил:
– Она водила меня по городу, стараясь найти места, где происходили плохие вещи. И мы пытались найти немного боли, чтобы поесть.
Нита задумалась.
– Она сама не причиняла боль людям?
Ковит засмеялся.
– О, еще как причиняла. У нас был подвал. Там всегда кто-нибудь сидел. Мама заставила меня присоединиться к ней, когда я был маленьким – не помню, насколько маленьким, но еще до того, как мне исполнилось пять лет. Она сказала, что мне нужно знать, откуда берется моя пища. Мы были знакомы с одним занни, семья которого скрывала от него все, и когда он понял, что питался человеческой болью, то покончил жизнь самоубийством.
Ковит сделал паузу, возможно, ожидая, что Нита как-то отреагирует, но она молчала и слушала.
– Мама не хотела, чтобы такое случилось со мной, поэтому я знал все с раннего возраста. Это было весело. Я никого там не знал, и все казалось… ну… ненастоящим. – Он замялся. – Но потом все… изменилось. Медленно. В смысле, что сначала я ничего не замечал.
Он замолчал и, похоже, не знал, как продолжить. Но в конце концов выдохнул и быстро заговорил:
– Ты знаешь, что детская боль сильнее? Они… э-э… чувствуют ее больше, что ли. И она ярче.
Ните не понравилось, куда заходит этот разговор.
– Однажды я привел подружку, и… я думал, она пошла домой. В ту ночь было много боли. Я хочу сказать, у мамы всегда был кто-то в подвале, и я… – Ковит шумно выдохнул. – Когда я нашел… нашел ее, я испугался. Я пытался остановить маму, и она решила наказать меня…
Парень умолк, опустил руки, опустил глаза. Нита уставилась на него, ощутив растущий ужас.
– Она причинила тебе боль.
Он кивнул.
– Мама, которую я знал… мама, с которой я вырос, не сделала бы этого. Она сбежала, чтобы избежать участия в правительственных допросах. Она любила меня. Любила мою сестру. Она бы никогда не сделала нам больно. Но она изменилась. Медленно, со временем. И когда я это заметил, было уже слишком поздно.
Ковит молчал долго. Нита сглотнула и робко положила руку ему на плечо.
– Что случилось?
– Я сбежал. Вот и все. И позвонил в МПДСС. – Он вздохнул. – Но… после этого я начал обращать внимание на других занни. Разговаривал с людьми, которые их знали. Встречался с ними.
Думаю, я хотел узнать, что случилось. Что вызвало это. И я обнаружил закономерности, много закономерностей. Все занни, с кем я встречался, были… Ну, скажем так, ты никогда в жизни не захочешь встретиться с ними. Их души уже настолько черны, в них не осталось ничего человеческого, только непреодолимое желание делать больно другим.
Ковит посмотрел Ните в глаза.
– Я не буду говорить, что я хороший человек. Я не хочу им быть. Мне нравится быть тем, кто я есть, и я не хочу потерять это. Я не хочу потерять себя. Потому что мне показалось, что именно это случилось со всеми ними. Они потеряли себя и стали монстрами.
– И что ты сделал? – спросила Нита, судорожно сжимая пальцы.
– Я установил правила. Провел черту. Посмотрел на вещи, которые, как мне казалось, заставляли других скатываться в пропасть, и отказался делать их. Я не причиню боли ни моим друзьям, ни моей семье. Или их друзьям. Не буду питаться болью тех, кому меньше пятнадцати лет, даже если это не я сделал им больно. Я не буду ее есть. Не буду питаться болью сексуального характера. – Он поморщился. – Ты спрашивала, почему я никогда не выходил на рынок? В тамошних борделях было полно детей. Это был кошмар. Я не мог выходить туда.
Нита смотрела на дно лодки. Ей стало не по себе. Она заметила бордели на рынке, но даже не задумывалась о них.
В голову внезапно пришла мысль.
– И у тебя есть правило не причинять боль людям, которые ее не чувствуют, да? Вот почему ты не отрезал мне пальцы, когда приказывала Рейес. А позже и Боулдер.
Он моргнул и кивнул.
– Типа того.
– У тебя есть правила относительно убийств? – спросила она.
– Нет. А еще у меня нет правил относительно многих других вещей, которые ты, вероятно, посчитала бы нужными. – Он пожал плечами и одарил ее самоуничижительной улыбкой. – Кроме того, во множестве моих правил очень мало смысла. Включая правило, касающееся плюшевых мишек. Когда я установил свои правила, мне было двенадцать лет, и теперь я очень боюсь их менять. Если я позволю себе перейти одну черту, говоря: «Мне было двенадцать, я не понимал, что делаю», то потом сделаю это еще раз. Я этого не допущу.
Ковит подался вперед, и его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от лица Ниты.
– Но знаешь что? Они работают. Я – это я. – На его губах появилась дерзкая улыбка. – Я могу быть сумасшедшим монстром. Но все равно остаюсь собой. Пока.
Нита посмотрела в его темные глаза.
– Ты думаешь, что мне нужны правила.
– Я думаю, что за последние несколько дней ты многое от себя отвергла. Я думаю, что девушка, которая попала сюда неделю назад, никогда бы не попросила меня пытать кого-либо, стрелять в людей или сжигать весь рынок дотла.
Он был прав.
– Я не говорю, что это неправильно. Я здесь не для того, чтобы проповедовать нравственность. – Его улыбка стала злобной. – Но проблема в том, что вместе с нравственностью иногда теряются и другие вещи. Ты не понимаешь, какие вещи для тебя важны, чтобы быть тем человеком, каким ты хочешь быть, и рушишь их без возможности восстановления.
Ковит вздохнул.
– Я только хочу, чтобы ты задумалась о тех чертах, которые, по-твоему, у тебя были раньше. Мне больно смотреть, как ты теряешь себя.
Теряешь себя? Неужели она теряла себя?
Она убила много людей. Просила Ковита подвергнуть человека пыткам. Препарировала женщину, которую убила.
Нита закрыла глаза и решила, что Ковит прав: ей это не нравилось. Оглядываясь назад на свои действия, она видела, что они очень близки к тому, что могла сделать ее мать. А она никогда в жизни не хотела стать такой, как мать.
Нита не понимала, что плачет, пока Ковит не положил руку на ее здоровое плечо.
Вытирая слезы, она посмотрела на него.
– Прости меня.
– За что?
– За то, что просила тебя убивать людей, и думала, что ты это сделаешь.
Он прищурился.
– Тебе не за что просить прощения.
– Спасибо.
Он отпрянул и слабо улыбнулся.
– Пожалуйста.
Сделав глубокий вдох, Нита установила правила для себя. Она больше никогда не перейдет черту. И не из-за совести. Решено.
