Глава 35
Ковит действительно плохо переносил боль.
Когда Нита в секционном зале промывала его рану дезинфицирующим средством, он заскулил и вцепился пальцами в край стола. Растрепанные волосы спадали на залитое кровью лицо и прилипали к нему.
Нита уже переоделась в чистую одежду, которую нашла в соседней комнате. На ее старых вещах было очень много осколков, и она боялась, что они могут попасть в рану Ковита, когда она будет наклоняться и наносить швы.
Когда игла вошла в кожу первый раз, Ковит тихо застонал. Маленькое острие встретило небольшое сопротивление, но Нита не останавливалась. Прежде чем начать, она вымыла руки в раковине, но уже через несколько секунд они снова стали кроваво-алыми.
– Я удивлена. Я всегда думала, что занни более устойчивы к боли, – сказала Нита, пытаясь завести разговор, чтобы хоть как-то отвлечь Ковита.
– Моя устойчивость к боли прямо пропорциональна тому, когда я в последний раз питался болью и сколько ее потребил.
Нита перестала шить и уставилась на него.
– В самом деле?
Его глаза были закрыты, брови нахмурились.
– Да.
Что ж, это интересно.
Она продолжила зашивать и спросила:
– Почему так?
– Не знаю. – Его дыхание было прерывистым, под глазами залегли темные круги. – Я не ученый. – Он облизнул губы. – Но…
– Что?
– Я думаю, это связано с голодом. – Ковит замялся. – Ты знаешь, что происходит, когда занни не ест боль?
– Нет, – орудуя иглой, ответила Нита.
– Голод для нас… он не такой, как у людей. Нам становится больно. Сколько бы боли мы ни причинили в последний раз, мы начинаем чувствовать ее сами. Сначала слабо, затем все сильнее и сильнее, а если мы все так же не едим, она становится всепоглощающей и усиливается до тех пор, пока что-нибудь, обычно сердце, не выдерживает напряжения.
Нита остановилась и посмотрела на него: его лицо исказила гримаса боли.
– Это не очень хороший исход, – наконец сказала она.
Ковит пожал плечами и поморщился.
– Такова жизнь.
Внезапно осознав, что она просто смотрит на него, Нита сразу же продолжила шить. Игла входила и выходила, и теперь рана уже меньше походила на кровавую пасть, а больше напоминала жутковатую улыбку куклы из фильма ужасов.
– А если поесть боли, это поможет ускорить исцеление?
Он фыркнул.
– Если бы. Пользы не больше, чем от сбалансированного питания.
Очень жаль.
Она накладывала швы с точностью эксперта. Всю жизнь Нита изучала тела, разрезала их на части, а иногда собирала воедино для демонстрации или продажи. Это был первый случай, когда она работала с живым человеком, и она была весьма довольна своей работой.
Нита взяла бутылку, сделала большой глоток и протянула ее Ковиту. Допив воду, он отбросил пустую бутылку в сторону. Вставая со стола, поморщился и подковылял к раковине. Брызнув на лицо немного воды, которая сразу стала красной и стекла назад в раковину, он посмотрел на свою порезанную окровавленную футболку и направился к двери.
– Мне нужно взять новую рубашку, и можем уходить, – обернувшись, сказал он.
Нита последовала за Ковитом в соседнюю комнату; ее беспокоило то, как он дрожит при ходьбе.
Парень склонился над корзиной для белья, но затем вдруг повернулся, поднял бровь и одарил Ниту слабой дразнящей улыбкой.
– Я не смотрел, как ты переодевалась.
Она покраснела и отвернулась.
– Извини.
Ее взгляд блуждал по комнате и наткнулся на монитор, который показывал кучу стеклянных осколков, а затем зацепился за столик и стул. Нита нахмурилась. На столике стоял большой металлический ящик. Если бы раньше там было что-то подобное, она бы это помнила. Ноги непроизвольно понесли ее к ящику. Она замешкалась. Замка не было, но он был закрыт.
– Ковит, что это?
Он подошел ближе, поправляя новую чистую футболку на месте раны.
– О, это ящик с вещами Рейес. Обычно она держала его в мастерской. Наверное, это Хорхе и Ренцо перенесли его сюда.
– Почему ты не сказал о нем раньше, когда мы искали деньги?
Ковит пожал плечами.
– Потому что в последний раз, когда я его видел, на нем был замок. И я знаю, что внутри. Это не деньги.
Ните стало любопытно, и она откинула крышку. В ящике хранилось множество предметов, но наличных не было. Кипа бумаг, сотовый телефон, два ультрафиолетовых фонарика, которыми охранники успокаивали зеброполосого вампира, черные перчатки и еще несколько вещей.
Нита взяла верхний лист бумаги и увидела список имен, дат и характеристик.
– Что это?
– Списки клиентов и потенциальных клиентов. Всех, кто приезжал сюда.
Нита положила бумаги и осмотрела остальные предметы.
– А это?
– Наверное, вещи, имеющие отношение к клиентам и товарам. Рейес всегда хранила вещи, которые могли понадобиться на случай появления клиентов определенного типа. – Он поднял перчатки. – Думаю, для единорога. Ведь при отсутствии телесного контакта единороги не могут украсть душу. Точно не знаю.
Нита немного замешкалась и взяла еще один лист бумаги.
– А это? – спросила она и застыла.
Это была ее фотография. Нита стояла на фоне заката, а солнце отражалось в воде. Она вспомнила это фото, сделанное в последний день пребывания во Вьетнаме. И хранилось оно в ее телефоне.
Сердце Ниты забилось быстрее.
Что здесь делает фотография из ее телефона?
– А, это одна из фотографий, с помощью которой Рейес установила твою личность после того, как тебя поймала. Она распечатала несколько снимков, потому что на экране ее телефона они были слишком маленькими.
Но Нита его не слушала. Она листала другие фотографии, и все они были взяты с ее телефона. Ее дыхание участилось, руки задрожали.
– Нита? Ты в порядке?
Девушка продолжала смотреть на снимки. Неужели мать залезла в ее телефон и украла их еще до того, как она освободила Фабрисио? Но зачем? Это не имело смысла. К тому же у матери было много гораздо лучших фотографий Ниты. Зачем использовать эти?
Дрожащей рукой Нита достала из кармана телефон Рейес. Подрагивающие пальцы прокручивали историю текстовых сообщений в поисках телефонных номеров, которые были бы ей знакомы. Ее рука остановилась. Вот он – номер телефона Ниты.
Она нажала на него, и на экране появилась история сообщений.
«Вот фото».
«И вы уверены, что она умеет самоисцеляться?»
«Абсолютно».
– Нита?
Тяжело и часто дыша, она села на пол; телефон лежал рядом. Когда это случилось? В ее памяти появился пробел: как будто мозг перегрузился настолько, что на какое-то мгновение просто отключился.
Ковит положил руки ей на плечи и наклонился вперед, в голосе его звучало беспокойство:
– Нита, что случилось?
– Эти фотографии…
Он нахмурился.
– А что с ними? Их, наверное, взяли из «Фейсбука».
Нет. Эти фото были только в одном месте – в телефоне Ниты, которого у нее с собой не было. Она отдала его Фабрисио.
– Ковит. – Голос Ниты прозвучал спокойно. Так спокойно, будто в ней собралось столько чувств, что их нельзя было выразить голосом, и поэтому она даже не пыталась.
– Да?
– Ты когда-нибудь слышал имя Фабрисио Такунан?
Он нахмурился, взгляд его стал отсутствующим.
– Фабрисио – нет…
– А Такунан?
– Да. – Он чуть склонил голову набок. – Альфредо? Альфонсо? Такунан. Аргентинец. Он юрист. Партнер в… думаю, технически это юридическая фирма, но на самом деле предприятие обеспечивает налоговые убежища, отмывание денег и все прочее для людей из криминального мира. У него есть филиалы по всей планете. Семья, на которую я работал, была одним из его клиентов, но я не знаю многих деталей.
«Меня зовут Фабрисио. Фабрисио Такунан».
Нет.
Этого не может быть.
– Нита? – позвал Ковит, но она его не слышала. Она слышала только жужжание в голове, будто там работал сверхмощный компьютерный вентилятор, и свои тяжелые судорожные вдохи и выдохи.
Фабрисио.
Ее предал Фабрисио.
Ведь он упоминал о каких-то сотрудниках, верно? Сотрудниках его отца. Мать Ниты говорила, что парень принадлежал богатому коллекционеру из Буэнос-Айреса, но она солгала. Какая форма собственности связывала этого отца с сотрудниками?
Это не была форма собственности.
К тому же Фабрисио знал о ее способности – он видел, как Нита поранилась, а ее мать потребовала, чтобы она залечила рану. Он знал, кто такая Нита.
Она не видела, как парень садился в автобус. После ее ухода он с легкостью мог воспользоваться ее телефоном и вызвать подкрепление. Он знал, где находится квартира. Мог позвонить кому-нибудь и приказать ее похитить. Черт возьми, он мог вернуться и сам прийти за ней.
Все сходится.
Ее одурачили.
В груди Ниты появилось ужасно легкое чувство, словно ее грудную клетку наполнили гелием, который пытался прорваться сквозь кожу, чтобы тело лопнуло, как воздушный шарик, оставив только раздробленные кости и куски плоти.
Единственное нравственное решение, которое ей удалось принять в своей жизни, оказалось ложью. Фабрисио предал Ниту, продал ее и разрушил ей жизнь.
Она прижала кулаки к глазам, как будто пыталась вытолкнуть воспоминания из головы.
«Дура, дура, дура», – твердил внутренний голос. Нита не была нравственной. Она не руководствовалась правилами или принципами, и разыграть ее было очень просто. Вот почему мать никогда не приносила домой живых существ. Потому что Нита была слишком глупа, чтобы понять, когда ее разыгрывают. Она облажалась. Каждую подсказку Нита толковала неправильно.
Все это время она винила свою мать. Но, конечно же, мама не продавала Ниту. Она любила свою дочь. Как Нита вообще могла в этом сомневаться?
Кроме того, если мать собиралась продать ее на черном рынке, почему не сделала это самостоятельно? Зачем использовать Рейес как посредницу?
Чем больше частей головоломки складывались в одно целое, тем быстрее они распадались, и Нита осознавала, какая же она глупая.
Перед глазами проносились размытые беспорядочные воспоминания, которые менялись, когда она смотрела на них под другим углом. В чем еще она заблуждалась?
Нита посмотрела на все еще нависавшего над ней Ковита, который разглядывал ее лицо и продолжал спрашивать, что случилось.
Она встретила его взгляд с бесстрастным выражением лица. Мысли обретали порядок, а истина окутывала ее, будто шарфом. Нравственные нормы – это всего лишь средство манипуляции. Инструменты, которые можно использовать против других, и оружие, которое другие могут использовать против тебя.
Ните они не нужны.
Совсем.
Молча оттолкнув протянутую руку Ковита, который хотел помочь, она поднялась на ноги.
– Нита?
– Нам пора уходить. – Голос Ниты был таким спокойным, словно огонь сжег внутри нее все чувства, оставив только спокойствие.
Она достала из ящика зажигалку, которая была зажата между двумя фонариками. Щелкнула кнопкой и этим движением избавилась от остатков нравственности в своей душе.
– Но прежде чем уйти, мы сожжем этот рынок дотла.
