Славяне и русь

Прежде чем говорить о богах, надо разобраться с самим понятием «русь». Именно так, с маленькой буквы, поскольку в древнерусских текстах есть «русь» как обозначение народности, есть понятие «Русская земля», есть «русские города», есть знаменитый свод законов «Русская правда», в «Слове о полку Игореве» будут «русичи», но название «Киевская Русь» по­явится лишь… в XIX веке.

Самая известная цитата с упоминанием «руси» — это история призвания варягов из «Повести временных лет».

И пошли за море к варягам, к руси. Ибо те варяги назывались русью, как другие зовутся шведами, а другие норманнами и англами, а еще иные готами, — так вот и эти. И от тех варягов получила название Русская земля.

Подобные упоминания народа русь известны с IX века, они присутствуют в документах франков, итальянцев, арабов, византийцев. О происхождении этого термина ведутся научные споры, но с высокой вероятностью он означает «гребцов», то есть дружину викингов, ходивших «из варяг в греки».

Здесь необходимо сделать пояснение, поскольку в последние годы стараниями кинематографа формируется совершенно ложное представление о гребцах на кораблях викингов. На этих кораблях никогда не было и не могло быть рабов, прикованных цепями. Прежде всего, это обусловлено климатом — в Северном и Балтийском морях холодно, и только гребля помогает не замерзнуть, так что викинги занимались ею сами. Кроме того, управление драккаром требует максимально слаженных действий всей команды, это именно дружина в исконном значении слова. Если бы на драккаре викингов оказался раб, ему не позволили бы сесть на весло; если же обстоятельства сложились бы так, что рабу разрешили грести, это сделало бы его свободным человеком.

Итак, «гребцы» — это викинги, воины, совершавшие походы в славянские земли и на Византию. С собой они приносили свою культуру, однако и быстро ассимилировали культуру славян. Недаром теория антинорманизма опирается на фразу из той же самой «Повести временных лет»:

А славянский народ и русский един. От варягов ведь стали зваться русью, а сначала были славяне, хотя и полянами звались, но речь была славянской.

Как мы увидим, религия руси была и не скандинавской, и не славянской, она сочетала в себе черты обеих культур, оказавшись уникальной и недолговечной (в отличие от славянских верований, которые выжили в форме народного православия).

Почему нам так важно противо- и сопоставление руси и славян? Потому что его мы видим в «Повести временных лет» и оно касается именно вопросов мифологии. Это договор Олега с греками.

«Когда приходят русские, пусть берут содержание для послов сколько хотят; а если придут купцы, пусть берут месячное на шесть месяцев: хлеб, вино, мясо, рыбу и плоды”… Олега с мужами его водили присягать по закону русскому, и клялись те своим оружием и Перуном, своим богом, и Волосом, богом скота, и утвердили мир. И сказал Олег: “Сшейте для руси паруса из паволок, а славянам шелковые».

Этот текст свидетельствует о том, что русь и славяне различались по профессии: русь — это воины, а славяне — купцы, причем для автора практически нет разницы, употребить слово «гости» (купцы) или «славяне». Так что нет сомнений: Перуном клялись воины, а Волосом (Велесом) — купцы. То есть две народности действовали вместе, но при этом четко различались и почитали разных богов.

То, что купцы клянутся богом богатства, не удивляет. То, что воины клянутся громовержцем, тоже не было бы удивительно, если бы их предводителя не звали Олегом.

Имя Олег произошло от скандинавского имени Хельги, означающего «священный». Логично было бы ожидать, что человек с таким именем будет почитать скандинавских богов и прежде всего Одина, всеведущего покровителя правителей и воинов, который собирает в своих чертогах бойцов, погибших в битвах. Но нет, Олег почитает славянского громовержца Перуна, о культе которого среди славян, совершавших набеги на Византийскую империю, сообщал еще Прокопий Кесарийский в VI веке:

Они считают, что один из богов, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды.

О ритуале жертвоприношения быка громовержцу мы уже говорили в связи с «ильинским быком».

Почитание Олегом Перуна, а не скандинавских богов прекрасно раскрывает нам смысл фразы из «Повести временных лет»: «славянский народ и русский едины».

Русские князья и фольклор

Говорить о Вещем Олеге и не упомянуть о его смерти от коня — невозможно. И эта история вызывает очень много вопросов. Какой же князь вещий, если он не смог предвидеть собственную смерть? И тут возникает версия о том, что «вещим» он назван иронично, чтобы подчеркнуть неспособность язычника прозреть судьбу. Как змея могла его ужалить, ведь ничего крупнее гадюки в окрестностях Киева не водится, а она не в состоянии прокусить сапог? Тут возникает другая версия — о том, что «змею» эту звали Игорем и тот жаждал отнять у Олега власть.

Не пытаясь поддержать или оспорить любую из этих версий, выскажем мнение фольклориста.

Попытка избежать предсказанной судьбы — распространенный фольклорный мотив. Мы уже встречали его в былинах о герое, тоже носящем «священное» имя, — о Святогоре. Такое имя можно рассматривать как указание на избранность, высшую героизацию, которая в эпосе подразумевает и исключительную дерзость, готовность спорить с богами или иными запредельными силами (чем былинный Святогор занимается постоянно и, как и Олег, гибнет — даже два раза, в различных сюжетах).

Смерть «от коня своего» — это один из вариантов универсального эпического мотива саморазрушения героя. Его гибель всегда, прямо или косвенно, сопряжена с самоубийством, и уйти из жизни через что-то свое — ход, стандартный для эпоса.

Наконец, в эпосе чрезвычайно широко представлен мотив «загробной мести». Он может иметь разные варианты. Обычно умирающий враг говорит герою, как тому следует обойтись с его трупом или с его оружием, но герой догадывается, что труп ядовит, оружие обладает своей волей и т. п., он поступает вопреки совету — и избегает гибели. При другом варианте мстит сам герой, уже убитый, находящийся в гробнице, но сохранивший способность действовать. В редких случаях герой оказывается жертвой врага, убитого ранее.

В данном случае мертвый конь мстит Олегу за свою смерть.

Этот сюжет не уникален, он встречается и в исландской саге (возможно, созданной под влиянием биографии Олега), и в английских преданиях, которые никак не могут быть связаны с киевским князем.

Все это в совокупности говорит о том, что биография Олега, реального человека, подверглась сильной мифологизации. Его образ приобрел черты эпического героя, и они оказались более востребованы культурой, чем реальные факты.

То же произошло и с Рюриком, и с Ольгой. Относительно истории призвания трех братьев-варягов в науке ведутся споры о мере фольклорности, сам же факт смешения истории и легенды сомнений не вызывает. Советская наука, стоя на позициях антинорманизма, всячески подчеркивала, что идея призвания иноземцев в правители свойственна многим средневековым культурам, — и, хотя роль скандинавов в культуре Руси уже не подвергается сомнению, эти фольклорные параллели нельзя игнорировать. Еще более фольклорным выглядит наличие у Рюрика двух братьев, один из которых «правил» в Белозерске в 860-е годы (на самом деле этот город существует с Х века). Сейчас доказано, что имена Синеуса и Трувора — подлинные скандинавские, а не ошибка прочтения, закрепившаяся во фразе «с его родами и верной дружиной» (было мнение, что «Синеус» — искаженное шведское «свой род», Трувор — «верная дружина»); однако это не отменяет того факта, что история трех братьев, один из которых становится правителем, присутствует в бесчисленном множестве сказок и исторических легенд — например, античной Македонии и, конечно, Киева с его Кием, Щеком и Хоривом. Став уже неразделимой смесью фольклора и истории, легенда о Рюрике и его братьях дала новый виток мифологизации — и вот уже эстонцы рассказывают сказку о трех братьях, где имя старшего звучит как «Рахуриккуя» и означает «нарушитель мира», а младшие — Синиус и Труувар — становятся правителями в чужой стране.

История мести Ольги древлянам за убитого мужа мифологизирована еще сильнее. Видимо, судьба этой выдающейся правительницы породила ряд исторических песней (наподобие тех, что века спустя пелись об Иване Грозном), которые в Киеве вызывали настолько мощный эмоциональный отклик, что воспринимались как истина даже христианскими монахами. Не исключено, что таких песней было по меньшей мере две: одна — с чисто фольклорным утроением трагического сватовства древлян к Ольге, другая — о взятии их города Искоростеня. История сожжения города при помощи птиц, к хвостам которых привязывают горящую паклю, относится, кажется, к универсальным мотивам (в Европе его находят в текстах Саксона Грамматика и Снорри Стурлусона), но нельзя не отметить и типологическую схожесть с сюжетом индийского эпоса «Рамаяна», где то же самое проделывает с вражеским городом мифическая обезьяна Хануман, способная летать как птица.

Что касается троекратного сватовства, то оно одновременно связано и со сказочной традицией, и с погребальными обрядами руси. Царевна, загадывающая загадки женихам, которые за неудачу платят жизнью, — сюжет широко распространенный (он основан на представлениях о том, что правитель должен обладать магическими способностями, ведь без них с такими испытаниями не справиться). Касаясь символики лебедя, мы уже говорили, что мотив «смерть — свадьба» является одним из основных в фольклоре, но в реальном обряде оплакивают невесту, а в сказке или легенде — наоборот.

Арабский путешественник Ахмад ибн Фадлан, бывший на Руси в начале Х века, подробно описал процесс похорон знатного руса. Тело покойного сначала закапывали в землю (чтобы оно не разложилось, пока готовили курган), его корабль вытаскивали на специальный помост, а затем тело доставали, наряжали и усаживали на корабле. Первая месть Ольги древлянам состояла из тех же действий, но в обратном порядке: сватов сначала пронесли в лодках, а затем закопали (живыми).

При погребении руса его наложницам предлагалось решить, хотят ли они сопровождать господина в загробный мир. О девушке, которая соглашалась на это, всячески заботились, ей, как отдельно отмечает ибн Фадлан, омывали ноги. Однако во время ритуала ее не просто убивали, а сначала насиловали шестеро мужчин, причем другие воины в это время заглушали ее крики ударами мечей в щиты. В завершение ритуала корабль со всеми жертвами поджигали. Всё это (кроме изнасилования) мы видим во второй мести Ольги древлянам. Баня, в которой они сгорают заживо, — эквивалент омовения жертвы, крики древлян никому заглушать не требуется (в ритуале это делалось для того, чтобы другие рабыни не узнали о судьбе первой жертвы), и завершается все сожжением.

В ходе ритуала также убивали других рабынь, коней, коров, птицу. По окончании ритуала (то есть после сожжения корабля) насыпали курган. Аналогом этого является третья месть Ольги, в которой снова ритуальные действия меняются местами: она устраивает поминальный пир на кургане мужа, а когда древляне напиваются, убивает их. Кстати, ритуальное опьянение жертв тоже входило в погребальный обряд.

Таким образом, месть Ольги представляет собой максимальное восстановление погребального обряда руси. Главное отличие — замена рабынь на мужчин-древлян и исчезновение сексуального элемента. Предание, которое для нас сохранила «Повесть временных лет», представляет Ольгу как верную жену, которая, лишившись возможности похоронить мужа надлежащим образом, мстит древлянам так, чтобы практически в точности воспроизвести ритуал.

Культ Перуна

Итак, главой пантеона воинов киевских земель (как славян, так и варягов) был Перун. Мы уже упоминали его культ, когда речь шла о его священном дереве — дубе и о его священном животном — быке. Что еще нам известно о Перуне? Его имя означает «ударяющий» в смысле «удара молнии» («перуном» в русском языке называли молнию еще в XIX веке, а в украинском и белорусском это слово используют до сих пор). Оно родственно именам других индоевропейских громовержцев (таковы литовский Перкунас, индийский Парджанья, оттесненный на третий план скандинавский Фьергун), а также обозначениям дуба и высокой горы, что всё вместе образует культ громовержца в священной дубраве на вершине горы.

Культ Перуна многократно упоминается в договорах руси с греками, причем добавляется, что если варяги нарушат этот договор, то будут посечены своим оружием. Споры между учеными вызывает фраза «да будем золотѣ, якоже золото се», которую пытаются читать и как «будем колоты, как золото», подразумевая некий неизвестный обряд, и как «заболеем золотухой», и как просто «умрем». Последняя трактовка основана на том, что в символике Перуна важную роль играли золото и серебро (когда Владимир приказал установить идол Перуна, то у этого идола волосы были покрыты серебром, а усы золотом). Драгоценные металлы — вообще символ потустороннего мира (различные жар-птицы, золотые яблочки на серебряных блюдечках и т. д. — до золотого ключика), то есть «стать золотым» означало оказаться в мире смерти. Так что связь Перуна с золотом делала эту накликиваемую гибель неизбежной в случае нарушения клятвы.

Перун возглавлял пантеон Владимира.

И стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, и Даждьбога, и Стрибога, и Семаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими.

Владимир же насильно вводил культ Перуна в Новгороде — за местом капища по сей день сохранилось название Перынь; как полагает Б. А. Рыбаков, стоявший там идол Ящера низвергли, и это в итоге послужило основой для поздних легенд о «лютом звере коркодиле» и истории его погребения.

Суть религиозной реформы Владимира заключалась в том, что он хотел сделать Перуна, бывшего богом руси (дружинников), верховным богом всей страны, именно поэтому он поставил идола вне двора теремного. Народный культ Велеса (как мы увидим, несравнимо более распространенный и живучий, чем культ Перуна) он вообще игнорировал. Но подлинные цели Владимира лежали не в религиозной, а в политической области — и спустя восемь лет он принял христианство, что позволило ему провести огромные внутриполитические реформы (напомним, принятие христианства повлекло за собой введение письменности и появление совершенно нового социального слоя — книжников, грамотных людей) и радикально изменить положение Русской земли в глазах Византии и Европы.

Что же он после этого сделал с Перуном? «Повесть временных лет», написанная монахом Нестором, изображает обхождение с поверженным идолом как глумление:

…повелел повергнуть идолы — одни изрубить, а другие сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы… и приставил двенадцать мужей колотить его палками… Когда влекли Перуна к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли они еще святого крещения. И, приволочив, кинули его в Днепр. И поручил Владимир <людям>, сказав: «Если пристанет где к берегу, отпихивайте его, пока не пройдет пороги, тогда только оставьте его». Они же исполнили повеленное.

Двенадцать мужей — это, несомненно, дружинники. Они обязаны продемонстрировать Киеву радикальную смену веры… но что они предпринимают потом? Они сопровождают Перуна до порогов. Хочется напомнить, что дружина — это социальная и воинская элита, и было просто немыслимо отправить их провожать поверженного бога лишь для того, чтобы отпихивать идол от берегов. Не является ли эта процедура аналогом похорон с отданием последних воинских почестей? Чем иначе объяснить столь сложные действия? Чтобы низвести языческого бога, хватило бы и того, что проделали с остальными идолами, — изрубить и сжечь.

Так и завершилась бы история этого бога со сложной судьбой (имеющая особенность в финале — в народном православии черты бога-громовержца были перенесены на Илью-пророка), если бы в ХХ веке он не стал жертвой «кабинетного мифа». Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров в книге «Исследования в области славянских древностей» изложили теорию, согласно которой Перун сражался с Велесом и убивал его. Рассуждали они так: в балтийских текстах Бог бьет молнией черта-велняса, велняс прячется от Бога в камень, дерево, человека, но в итоге Бог поражает его; христианский Бог здесь выступает в функции громовержца, следовательно, он заменил Перуна; слово «велняс» этимологически родственно имени Велеса, а значит, у славян был миф, где Перун поражал молнией Велеса. Шаткость этих построений очевидна, и исследователи подкрепляют их более прочными. Они пишут о том, что Велес — бог богатства и преисподней, а владыкой подземных богатств в мировой мифологии является змей. Миф же о том, как громовержец поражает змея, присутствует в мифологии практически всех индоевропейских народов — ученые называют его «основным индоевропейским мифом». Свои выводы, как верные, так и ложные, Топоров и Иванов подкрепляют гигантским количеством цитат на древних языках, совершенно задавливая этим неподготовленного читателя. И так «поединок Перуна с Велесом» начинает гулять по страницам научно-популярных и художественных книг.

В книге Топорова и Иванова есть и другие примеры поединков громовержца со змеем, так что называть этот миф «основным», безусловно, можно, а вот «индоевропейским» — нет.

Зададимся вопросом: был ли все-таки у славян миф о бое Перуна с каким-то змеем? Мы полагаем, что да. Если абсолютное большинство известных нам громовержцев повергают змея, то и Перун не должен стать исключением. Кроме того, миф строится на принципе подобия черт героя и антагониста (о чем весьма детально писал В. Я. Пропп в «Исторических корнях волшебной сказки» — в главе, которая так и называется: «Гибель змея от змея»); в сказке змееборец всегда имеет змеиные черты, а змей и молния в некоторых сюжетах взаимозаменяемы. Итак, Перун повергал некоего змея. Но точно ли этот змей — Велес?

Обратимся к уже известному нам договору руси с греками. Мы видим, что имена Велеса и Перуна стоят вместе, то есть их культ был в одном и том же месте в одно и то же время. Однако ни один из перечисленных выше змеев не имел культа у того же народа и в то же время, что и громовержец! (У индийцев и иранцев боги и демоны зеркальные: хорошие у одного народа являются врагами у другого; применительно к прочим перечисленным змеям все просто — культа не имел никто и никогда). Даже не касаясь пока образа Велеса и не отвечая на вопрос, мыслился ли он змеем, мы можем твердо сказать: громовержец во всех случаях сражается с монстром, а не с богом преисподней и богом богатства. Посмотрим на «коллег» Велеса: скандинавский Ньёрд, владыка морей; греческий Аид, царь мира мертвых, он же Плутон; в Индии времен гимнов Ригведы (оттуда — бой Индры с Вритрой) представлений о преисподней не было, а с мольбами о богатстве обращались к богам солнца и света; в Египте бог преисподней — Осирис, причем он стал владыкой подземного мира после того, как его убил Сет и воскресила Исида (то есть Сет не пытался сражаться с богом преисподней). Как видим, нет ничего общего между владыками подземного царства и теми змеями, которых разили громовержцы; более того, громовержец ни в одном из мифов не враждует с богом богатства и тем паче — не убивает его!

Это «убийство» Перуном Велеса породило весьма оригинальную волну мифотворчества среди писателей, создающих славянское фэнтези. Поскольку Велес — бог и уничтожение его немыслимо, а «убийство» должно быть, то в их романах Велес закономерно превращается в умирающего и воскреса­ющего бога, поединок же его с Перуном становится цикличным. Подобная цикличность индоевропейским мифам не свойственна, монстра убивают раз и навсегда (в египетском мифе цикличность связана с ходом солнца).

Подведем итог. У славян и руси был миф о сражении Перуна с неким змеем, и в этом бою Перун побеждал, уничтожая монстра раз и навсегда. Но этот змей не имел ничего общего с богом Велесом.

Велес

О Велесе (Волосе) мы имеем довольно много свидетельств, причем они относятся к самым разным периодам истории и социальным слоям. Мы уже увидели, какую значимую роль играл Велес в договорах руси с греками в IX–X веках. Его смело можно называть одним из важнейших богов языческой Руси. Любопытно, что это учли создатели памятника «Тысячелетие России» (воздвигнутого в Великом Новгороде в 1862 г.), и если Перун там показан в виде поверженного идола, то Велес, хотя и отодвинут в самый дальний ряд, изображен как живое существо, имеющее не только голову, но и руки — простираемые от князя Рюрика аж до Дмитрия Донского (это почти соответствует времени двоеверия). На его груди — голова быка, что связано с его эпитетом «скотий бог».

Эпитет этот переносит нас из IX века в XIX век, из мира князей, басилевсов и их армий — в мир русского крестьянина, который держал в хлеву медвежью лапу как оберег скота и называл ее «скотьим богом». Между средневековой дипломатией и деревенским скотоводством лежала пропасть. Являлся ли культ Велеса-Волоса мостом через эту пропасть? Большинство ученых склонны отвечать на этот вопрос утвердительно. В древности слово «скот» использовали еще и как синоним понятия «богатство», а медведя, как одного из владык потустороннего мира, связывали с символикой изобилия. Медвежья лапа в хлеву не только оберегала коров от реального зверя, но и была продуцирующим благопожеланием достатка.

К сожалению, Топоров и Иванов в своей трактовке Велеса как змея не отрицают и его трактовку как медведя; а поскольку змей — существо водное (в мифологии особенно), то Велес у них оказывается чем-то вроде мохнатого водоплавающего змея. Вряд ли славяне таким представляли своего бога…

Но вернемся к образу Велеса, существовавшему в княжеско-дружинной среде. Знаменитое упоминание его обнаруживается в «Слове о полку Игореве», где «Велесовым внуком» назван легендарный певец Боян. Разумеется, это фигура речи, она означает, что Велес покровительствовал… кому? Обычно считается, что певцам. Топоров и Иванов приводят здесь кельтское название певца — «филид», — в котором видят родство с корнем «вел» (с соответствующим чередованием). Но даже если это этимологическое сближение верно, то называть Велеса богом певцов, по нашему мнению, нельзя. И вот почему.

В таком контексте мировой мифологии Велес имеет довольно слабые шансы оказаться богом певцов.

Мы знаем лишь одного владыку мертвых, который сам обладает пусть не музыкальным, но поэтическим даром. Это скандинавский Один, трижды получавший мудрость, говорящий стихами предводитель павших воинов. Поскольку культура руси была славяно-скандинавской, то не мог ли на образ Велеса оказать влияние образ Одина? Откроем «Слово о полку Игореве» и посмотрим, каковы достоинства Бояна (которыми, предположительно, наделил его Велес).

Ведь Боян вещий, если кому хотел песнь слагать, то растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками, ибо помнил он, говорят, прежних времен усобицы. О Боян, соловей старого времени! Если бы ты полки эти воспел, скача, соловей, по мысленному древу, взлетая умом под облака, свивая славы вокруг нашего времени, возносясь по тропе Трояновой с полей на горы!

Так бы петь песнь Игорю, того внуку: «Не буря соколов занесла через поля широкие — стаи галок несутся к Дону великому». Или так пел бы ты, вещий Боян, внук Белеса: «Кони ржут за Сулой — звенит слава в Киеве!»

Как видим, Боян знаменит своей памятью (см. ) и владением художественной стилистикой, но не музыкальными способностями.

Нет, мы знаем Бояна не как музыканта. Нам рассказывают о его запасе знаний, о художественных приемах, о смелых обобщениях в его творчестве… иными словами, о его мудрости.

Задержимся на Бояне. Ведь сказано же о его «живых струнах», которые «князьям сами славу рокотали», — так почему же мы отрицаем его музыкальный дар? Дело в том, что в бесписьменном обществе существовало два типа певцов: творящий и воспроизводящий. Самые известные примеры подобного — греческие аэды (создатели эпических песней) и рапсоды (исполнители чужих песней). Очевидно, что хороший аэд умел хорошо петь, а хороший рапсод мог импровизировать в чужом тексте. Однако способности у них были разные. Продолжая это сравнение, мы можем назвать Бояна русским аэдом. Вероятно, он прекрасно играл на гуслях, раз был настолько знаменит даже спустя какое-то время после смерти, но главные его достоинства — в содержании и художественности текстов, выдающихся настолько, что их считали вдохновенными Велесом.

Представления о Велесе-Волосе как о боге мертвых и владыке преисподней подкрепляются и дошедшим до XIX века крестьянским обычаем не сжинать последние колосья, а оставлять их в поле «Волосу на бородку». Колосья специально заплетали и украшали лентами. В этом мы видим черты культа бога смерти, которому отдают жертву полностью.

В народном православии Велеса-Волоса заменил отчасти св. Власий (по созвучию имен), но главным образом — св. Никола. Ему посвящена фундаментальная книга Б. А. Успенского «Филологические разыскания в области славянских древностей», которая впечатляет масштабом собранного материала, но вызывает в науке справедливую критику из-за методологической ошибки. Абсолютно все следы языческих верований в культе Николы Успенский объясняет наследием культа Велеса. Однако, как мы уже писали в связи с Ящером, есть основания полагать, что Никола вобрал в себя несколько культов, а также всё относящееся к низшей мифологии и не привязанное к образу какого-либо бога.

Проблема смешения высшей и низшей мифологии проникла даже в такое авторитетное издание, как словарь «Славянская мифология», где утверждается, что домовой — это низведенный Велес (статья написана Топоровым и Ивановым). Конечно, и домовой, и Велес связаны с представлениями об умерших людях, однако в мировой мифологии домашние духи (в т. ч. духи, являющиеся обобщенным образом умерших, как, например, римские лары) всегда совершенно самостоятельны и не смешиваются с богами.

Но вернемся в древний Киев. Идол Велеса стоял на Подоле, в нижней (торговой) части города. В «Житии Владимира» говорится, что этот идол был сброшен в киевскую реку Почайну. Мы же снова поднимаемся на княжью гору, к тем идолам, что располагались рядом с теремами.

Хорс и Дажьбог

Следующими в списке идут Хорс и Дажьбог. Об обоих богах известно крайне мало, но важно, что и тот и другой упоминаются в «Слове о полку Игореве», причем в совершенно разном контексте, а потому мы уверенно отметаем гипотезу о том, будто это одно божество с двойным именем. Как мы увидим, общее между ними есть, но оно лишь отчетливее выявляет различия.

В перечнях языческих богов Хорс занимает одно из первых мест, обычно следуя сразу за Перуном, а в «Хождении Богородицы по мукам» он даже обгоняет его: «Трояна, Хорса, Велеса, Перуна превратив в богов». В «Слове о полку Игореве» он назван «великим».

Практически единственный источник информации о символике Хорса — это этимология его имени. Наиболее надежной считается трактовка его как божества иранского происхождения, и тогда это имя происходит от xuršēt — «сияющее солнце» (ср. с современным осетинским «хур» — «солнце»). Это заимствование произошло приблизительно во II–IV веках, когда предки славян испытали сильное влияние скифо-сарматской культуры, в том числе и в области мифологии (напомним, что и слово «бог» было заимствовано именно тогда). В славянский пантеон в то время вошли Хорс и Дажьбог, а также, вероятно, Семаргл (но, возможно, он вошел позже).

В «Слове о полку Игореве» говорится, что князь Всеслав волком в ночи рыскал (разумеется, речь идет о его политической деятельности, а не о буквальном оборотничестве), «великому Хорсу волком путь пересекал». Напомним, что в традиционном обществе любые действия до восхода солнца считались дурными, несчастливыми, так что Всеслав, рыщущий в ночи, — безусловно отрицательный персонаж. Но есть один любопытный момент, характеризующий мировоззрение автора «Слова», причем он касается как Хорса, так и Дажьбога.

Итак, Всеслав пересекает путь богу солнца. В традиционном обществе это серьезное оскорбление (впрочем, многочисленные аварии на дорогах свидетельствуют о том, что и в современном — тоже), однако Хорс никак не отвечает на такую выходку. Он не карает дерзкого человека, он вообще больше никак не упоминается в тексте. Почему автор заставляет Хорса стерпеть оскорбление?

Что же это? Почему бог солнца вынужден терпеть дерзости? Почему совпадают русский и греческие сюжеты? Мы не можем дать убедительного ответа на этот вопрос. Не исключено, что автор «Слова о полку Игореве» был образован настолько, что знал греческие мифы и сознательно применял стилизацию. Не исключено и другое: бог солнца нередко уступает в могуществе богу света (в Греции это Гелиос и Аполлон соответственно), так что непочтительное отношение к богу солнца может быть не заимствованием, а наднациональной чертой.

Богов солнца и света решительно противопоставляет Б. А. Рыбаков, цитируя «Слово о твари»: «вещь бо есть солнце свету» («солнце — только воплощение света»). Он же приводит в этом контексте и цитату из «Братьев Карамазовых» Достоевского, где показано столкновение мифологической картины мира и современной:

…Мальчик вдpyг yсмехнyлся. — Чего ты? — спpосил Гpигоpий, гpозно выглядывая на него из-под очков. — Hичего-с. Свет создал Господь Бог в пеpвый день, а солнце, лyнy и звезды на четвеpтый день. Откyда же свет-то сиял в пеpвый день? — Гpигоpий остолбенел.

В некоторых мифологиях боги солнца и света разделены — таковы индийские Сурья и Савитар, греческие Гелиос и Аполлон, египетские Атон и Ра. Однако здесь исследователя подстерегает трудность: бог света, более почитаемый и могущественный, может быть также назван и богом солнца (как это произошло с Аполлоном в поздней Античности и с египетским Ра). Тем не менее мы считаем, что противопоставление богов света и солнца — продуктивно, и Рыбаков прав, утверждая, что славянским богом света был Дажьбог.

Трактовка имени Дажьбога как «дающего бога» принадлежит народной этимологии, причем у южных славян, где отголоски его культа дошли до XIX века, он превратился в «Дабога» («Дайбога») и неудачливого антагониста христианского Бога (обычная судьба для низведенных богов). Каково же на самом деле значение имени Дажьбога? Первая часть — это индоевропейский корень *dagh со значением «день», «жара», и имя в целом логичнее всего переводить именно как «бог света».

О том, что на Руси почитался не только бог солнца, но и бог света, нам однозначно говорит «Слово о твари»: «Изобразив свет в виде фигуры, и кланяются созданному своими руками».

Помимо упоминаний в списке богов Владимира и в перечнях поучений против язычества мы видим это имя в двух текстах, причем один из них — развернутый, но компилятивный, а другой — аутентичный, но слишком краткий в том, что интересует нас. Это вольный перевод из «Хроники» Иоанна Малалы, вошедший в «Повесть временных лет» по версии Ипатьевской летописи, а также «Слово о полку Игореве».

Как доказано, версия «Хроники» — это не непосредственный перевод с греческого, а использование южнославянского текста. То есть Дажьбог был известен отнюдь не только восточным славянам, но и южным. Текст замечателен тем, что в нем присутствует единственное (!) упоминание бога Сварога, которого автор отождествляет с Феостом, то есть древнегреческим Гефестом.

Когда царствовал этот Феост в Египте, в годы правления его упали клещи с неба, и начали ковать оружие, а до того палицами и камнями бились. Тот же Феост закон издал о том, чтобы женщины выходили замуж за одного мужчину и вели себя воздержанно, а кто впадет в прелюбодеяние, тех казнить повелевал. Поэтому и прозвали его бог Сварог. Прежде же женщины сходились с кем хотели, точно скот. Когда женщина рождала ребенка, она отдавала его тому, кто ей был люб: «Это твое дитя». Тот же, устроив празднество, брал себе ребенка. Феост же этот обычай уничтожил и повелел одному мужчине иметь одну жену и женщине за одного мужа выходить, если же кто преступит этот закон, да ввергнут его в печь огненную. Того ради прозвали его Сварогом и чтили его египтяне. И после него царствовал сын его, по имени Солнце, которого называют Дажьбогом, 7 тысяч и 400 и семьдесят дней, что составляет двадцать с половиной лет. <…> Солнце царь, сын Сварогов, иначе Дажьбог, был могучим мужем… [и далее идет рассказ о каре за прелюбодейство].

Этот текст представляет собой перевод с греческого, за исключением нескольких вставок: введения имени Сварога, указания на огненную печь, в которую ввергают грешников, и того, как это связано с именем Сварога, и появлением имени Дажьбога (в греческом оригинале фигурирует Гелиос).

Оставим пока Сварога и его огненную печь и посмотрим, что же мы знаем о Дажьбоге. Итак, он ассоциируется не только с солнечным светом, но и с поддержанием социальных норм, так что мы не удивлены, видя его в «Слове о полку Игореве» в качестве покровителя… кого? Обычно пишут «русского народа», но в тексте памятника нет такого понятия! В «Слове о полку Игореве» более двадцати раз упомянута «Русская земля», пару раз «русские жены» и «русское золото», один раз — «русские сыны», и четырежды — «русичи», то есть потомки руси. «Русичи», они же «русские сыны» — это дружинники, то есть весьма небольшой социальный слой потомственных военных, которые этнически давно славяне, но сохраняют уклад и власть той руси. «Русская земля» в этом контексте — это территория под властью руси, и потому словосочетания «русские жены» и особенно «русское золото» понятны. Напомним, что, согласно «Русской правде» Ярослава Мудрого, плата за убийство русина и славянина полагалась одна и та же, но статьи, посвященные этому, находились в разных разделах данного свода законов. Так что в XI веке русь и славяне противопоставлялись еще очень четко, а в XII веке это различие из этнического стало социальным.

Кому же покровительствует Дажьбог? Кто эти «Дажьбожьи внуки»?

Тогда при Олеге Гориславиче сеялось и прорастало усобицами, погибала жизнь Дажьбожьего внука, в княжьих распрях век людской сокращался.

Кто погибал в княжьих распрях? Конечно, мирное население тоже, но прежде всего — дружина.

Посмотрим большую и знаменитую цитату. Мы говорили о ней в связи со смертоносным образом лебедя.

Вот уже, братья, невеселое время настало, уже пустыня войско прикрыла. Поднялась Обида в войсках Дажьбожьего внука, вступила девою на землю Троянову, всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона, плеском вспугнула времена обилия. Затихла борьба князей с погаными, ибо сказал брат брату: «Это мое, и то мое же». И стали князья про малое «это великое» молвить и сами себе беды ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую.

Как видим, смертоносная лебедь Обида поднимается именно в войске.

Итак, «Дажьбожий внук» — это русичи, военное сословие. Вернемся ко вставкам в «Хронику» Иоанна Малалы, где вместо греческого «Гелиос» стоит усиленное «Солнце царь, сын Сварогов, иначе Дажьбог». Что мы знаем о Сварожиче?

Немецкий хронист Титмар Мерзебургский сообщает в своей «Хронике» о западных славянах:

В городе Ридегосте нет ничего, кроме искусно сооруженного из дерева святилища, основанием которого служат рога различных животных. Снаружи, как это можно видеть, стены его украшают искусно вырезанные изображения различных богов и богинь. Внутри же стоят изготовленные вручную идолы, каждый с вырезанным именем, обряженные в шлемы и латы, что придает им страшный вид. Главный из них зовется Сварожич; все язычники уважают и почитают его больше, чем остальных. Знамена их также никогда не выносятся оттуда, за исключением разве что военной необходимости; причем вынести их могут только пешие воины.

«Страшный» Сварожич в шлеме и латах чрезвычайно похож на покровителя дружин храбрых русичей. На первый взгляд нам непривычен образ воинственного бога света, но если мы вспомним греческого (а не эллинистического!) Аполлона и начало «Илиады», где Аполлон своими стрелами насылает чуму, то грозный Дажьбог-Сварожич вполне органично встроится в мифологическую систему.

Обратим внимание на стилистический прием автора «Слова». Как в случае с Хорсом и дерзко пересекающим ему путь князем Всеславом, здесь языческий бог снова решительно проигрывает князьям. Дажьбог покровительствует дружинам, но не в силах уберечь русичей от напрасной гибели в княжьих распрях. Олег Святославич (дед Игоря), за принесенные им беды прозванный Гориславичем, оказывается… сильнее Дажьбога! То есть мировоззрение автора «Слова о полку Игореве» весьма далеко от язычества (впрочем, и христианин из него скорее вежливый, чем ревностный, что хорошо видно, если сравнить «Слово» с повестями о нашествии татар). Языческие образы нужны автору «Слова» как художественные средства, как метафоры, создающие дополнительную глубину и усиливающие изображение, но в центре его картины мира — не старые боги и не новый бог, а князья и дружина.

Здесь нельзя не заметить, что почти в то же время (на треть века позже) этот художественный принцип — использование языческих образов в качестве стилистического приема — был провозглашен в другом знаменитом памятнике мировой мифологии, «Эдде» Снорри Стурлусона, которую мы называем «Младшей Эддой». По сути, Снорри кодифицировал то, что воплотил в своем произведении анонимный автор «Слова», написав свою «Поэтику» (предположительно, именно так переводится слово «Эдда») как руководство к созданию поэтических произведений с использованием языческих мотивов. «Слово о полку Игореве» и «Младшая Эдда» — это почти одновременно возникшие реализации одного и того же художественного метода, что прекрасно подтверждает: русичи сохранили много общего со своими далекими скандинавскими родичами!

Мы возвращаемся к изображениям мужского персонажа на колеснице, о котором говорили в начале этой книги, обсуждая культ коня. Ответа на вопрос, кто это, у нас по-прежнему нет. Это может быть как Хорс, так и Дажьбог, но, скорее, Хорс, ведь он связан с мотивом движения, в то время как в образе и Дажьбога в «Слове», и западнославянского Сварожича динамика отсутствует.

Академик Рыбаков в обоих томах «Язычества» очень подробно реконструирует образ Дажьбога, и у него выходит бог, приятный во всех отношениях, — податель тепла, света и жизненных благ. К сожалению, эти реконструкции не выдерживают критики. Из них стоит отметить одну: согласно Рыбакову, сюжет «Вознесение Александра Македонского» связан с образом Дажьбога. В основе этого устойчивого изобразительного мотива — эпизод из «Александрии»: в Индии великий полководец видит грифонов, приказывает запрячь их в колесницу, протягивает им мясо на двух копьях, они тянутся к мясу и взлетают. Этот сюжет мы обнаруживаем как в резьбе Дмитровского собора во Владимире, так и на одной из древнерусских диадем середины XII века. На диадеме он окружен растительным орнаментом, нанесенным на другие щитки, так что его языческая символика (или ее отголоски) не исключена. Сопоставление этого изображения с поясной привеской, где над двумя головами коней размещено лицо мужчины (несомненно, колесничего), подтверждает: языческий образ колесничего как бога-защитника существовал. В таком случае становится понятной актуальность в эпоху двоеверия сюжета «Вознесение Александра Македонского»: как церкви строились на месте капищ, а христианские праздники назначались на дни языческих действ, так и образ языческого бога-колесничего требовалось поглотить идентичным символом из греческой культуры.

Подчеркнем, что мы не знаем имени бога-колесничего; с большей вероятностью это был Хорс, а не Дажьбог.

Еще раз обратимся к цитате из Титмара о «страшном» Сварожиче:

Знамена их также никогда не выносятся оттуда, за исключением разве что военной необходимости; причем вынести их могут только пешие воины.

Относительно привески заметим, что ее подвешивали к поясу, то есть этот бог мыслился ушедшим в преисподнюю (о том, что в символике человеческого тела все, что ниже пояса, означало подземный мир, мы говорили в связи с Ящером). Это снова указывает на представления о Солнце, спускающемся на конях в Нижний мир, и опять же выводит нас на Хорса, а не на Дажьбога.

В изображении же Александра Македонского на диадеме не исключена двойная символика: родной образ бога-колесничего дополняется легендой об Александре.

И еще одно «возможно»: образ колесничего не только в поздней вышивке, но и в древней подвеске способен скорректировать утверждение, будто это только влияние греков. Поскольку имена Дажьбога и Хорса — иранского происхождения, мы можем допустить память о контактах с различными народами, занимавшими в древности Северное Причерноморье и более восточные территории.

И последнее противопоставление Хорса и Дажьбога. В «Хронике» Иоанна Малалы фигурирует Гелиос, и при поиске славянского эквивалента ему логичнее было бы взять Хорса. Однако еще южнославянские переводчики, а затем и древнерусский используют имя Дажьбога. Почему? В греческом тексте этот «Солнце-царь» наказывает женщину, изменившую мужу: «Схватил ее, подверг пытке и послал водить ее по земле египетской на позор, а того прелюбодея обезглавил». Как видим, такой суд, справедливый и беспощадный, по мнению славян согласовывался с образом Дажьбога, а не Хорса.

Чем больше мы вчитываемся в тексты, тем более жестоким предстает Дажьбог-Сварожич.

Сварог

У нас остался нераскрытым образ Сварога. Единственный текст, в котором он фигурирует, — это процитированный выше перевод «Хроники» Малалы. Ссылаясь на скудность данных, некоторые ученые делают вывод о том, что такого бога вообще не было, имя же Сварог является искусственным, образованным от «Сварожич», где «Сварожич» — не отчество, а уменьшительная форма. Топоров и Иванов считают Сварога и Сварожича одним и тем же богом.

Поскольку мы не располагаем ничем, кроме вставок в переводе Малалы, то выпишем их. Вставки в цитате выделены.

…после потопа и после разделения языков начал царствовать… Феост, которого и Сварогом называли египтяне. Когда царствовал этот Феост в Египте, в годы правления его упали клещи с неба.

В греческом оригинале:

Этот же Гефест с помощью некоей тайной молитвы получил из воздуха щипцы.

Итак, первая существенная вставка: клещи не возникают из воздуха, а падают с неба.

…а кто впадет в прелюбодеяние, тех казнить повелевал. Поэтому и прозвали его бог Сварог. <…> если же кто преступит этот закон, да ввергнут его в печь огненную. Того ради прозвали его Сварогом.

Вторая существенная вставка: появляется мотив огненной печи и дважды подчеркивается, что имя Сварога связано с суровыми наказаниями.

Чтобы довершить эту «огненную» картину, приведем данные о Сварожиче из поучения против язычества — «Слова некоего христолюбца»: некоторые «молятся огню, называя его Сварожичем», в другом месте сказано «молятся огню под овином». Перед нами — тот же образ огненной печи (как мы уже говорили, огонь разводили в яме под овином). То, что с огненной печью связаны и Сварог, и Сварожич, побудило ряд ученых считать их одним богом. Но мы не поддерживаем эту точку зрения, и вот почему.

Имя Сварог этимологизируется из древнеиндийского svarga — «небесный», а, как мы поняли из вставок в «Хронику» Малалы, близость Сварога к небесам вполне осознавалась древнерусскими книжниками. Именно поэтому мы склонны видеть в Свароге символ небесного огня. Был ли он богом? Зависит от определения понятия «бог». Если мы допускаем, что «бог» — это любой персонаж мифов, приходящийся старшим родственником другим богам (как греческий Уран-Небо), то да. Если же мы говорим, что отличием бога от просто мифического персонажа является культ, то ни греческий Уран, ни, вероятно, славянский Сварог богами не были. Они оба мифические образы, связанные с небом, и к богам причисляются не они, а их потомство.

Вот с потомством Сварога и будем разбираться. Перед нами уникальный, единичный случай: мы видим славянских богов, состоящих в родственных отношениях. Больше ни о каких семейных парах в нашей мифологии нам неизвестно. Но — сколько всего Сварожичей? Огонь под крестьянским овином и страшный покровитель дружин — это один бог или два?

Теперь нам проще взглянуть на эволюцию Дажьбога-Сварожича. Он не тождествен Аполлону (или нам это неизвестно), он не «граница — свет», он «огонь — свет»; он своим жаром сушил крестьянский хлеб, и он же устрашал летним зноем, которым мог лишить урожая, и яростью дружин, и безжалостной справедливостью закона. Возможно, мы всё-таки можем называть его покровителем русского народа, потому что он, как солнечный луч, проникал и в избушку, и в терем, касаясь жизни и крестьянина, и князя.

Стрибог

Следующим во Владимировом пантеоне идет Стрибог. Единственное, что нам о нем известно, кроме имени, — это цитата из «Слова о полку Игореве»:

А вот уже ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоря.

Поскольку ветры наносят урон русскому войску и тем самым являются враждебной силой, образ Стрибога стал восприниматься негативно. Можно встретить рассуждения о том, что Стрибог — антагонист Дажьбога, что они аналогичны паре Чернобог и Белобог, что Стрибог воплощает злое и смертоносное начало, в то время как Дажьбог — добро и покровительство. Как легко понять, к рассуждениям о «добром» Дажьбоге стоит относиться с большим скепсисом, и поэтому «злого» Стрибога надлежит признать такой же «кабинетной фантазией».

Следует сказать отдельно о «добрых» и «злых» богах. Это понятие — сугубо христианское, к язычеству оно не применимо. Богов почитали не за «доброту», а за силу, и, говоря словами М. И. Стеблина-Каменского, если этот бог оказывался еще и добр, то это было такой редкостью, какой во все времена считался добрый правитель. Рассуждая в терминах психологии, бог — это управляемый стресс, и чем он мощнее, тем сильнее гормональный выброс, вызванный этим стрессом, и тем больше сил обретает человек вследствие этого гормонального выброса. Бог может вызывать ужас или восторг — неважно, что именно, но чем сильнее это чувство, тем (через цепочку «эмоции — гормоны») сильнее реальная помощь, которую получает человек. Если бы язычники почитали «добрых» богов, то, наверное, самый мощный культ был бы у скандинавского Бальдра, ведь он прекрасен и о нем можно сказать лишь хорошее… однако о Бальдре мы знаем немного — лишь развернутый миф, повествующий о его убийстве; о культе же его нам и вовсе ничего не известно. Увы, кабинетные поиски культа «добрых» богов приводят как раз туда, где и томится Бальдр, — в преисподнюю.

Вернемся к гипотетической антитезе Стрибог — Дажьбог. Она основана на том, что «внуки» одного несут стрелы на «внука» другого. Но исследователи «Слова», возводя свои теории, забывают о том, что эти два бога входили во Владимиров пантеон и не могли быть антагонистами. Однако противопоставление есть, и для его понимания нам надо посмотреть два текста — собственно «Слова» и «Старшей Эдды». Вот пассаж, в котором упоминается Стрибог:

А вот уже ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоря. Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает, стяги вещают: «Половцы идут!» — от Дона, и от моря, и со всех сторон обступили они русские полки. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русичи перегородили червлеными щитами.

И описание гибели мира в «Прорицании вёльвы»:

Трепещет Иггдрасиль,

ясень высокий,

гудит древний ствол,

турс вырывается.

В ужасе все

на дорогах в Хель…

Гудит Ётунхейм,

асы на тинге;

карлики стонут

пред каменным входом

в скалах родных — довольно ль вам этого?

Мы сейчас не будем комментировать персонажей скандинавских мифов, нам важны глаголы в двух текстах. Как можно видеть, тексты построены идентично: множеством глаголов, описывающих или движение, или разнообразные шумы, показаны враги, обступившие героев со всех сторон. Что же делают герои? Русичи стоят, перегородив поля щитами, асы (боги) собрались на совет (тинг). Иными словами, в обоих текстах хаотичное и оглушительное движение врагов противопоставляется неподвижности и спокойствию героев. (Мы не возьмемся утверждать, что автор «Слова» был непременно знаком с «Прорицанием вёльвы»; это структурное сходство текстов может быть следствием идентичности воинского мышления в родственных культурах.) И поскольку мы доказали, что Дажьбогу-Сварожичу присуща неподвижность, его антитезой оказывается бог, которому в числе прочего подвластны ветры.

Итак, Стрибог не «злой бог» и не антагонист Дажьбога. Кто же он?

Мы придерживаемся версии, высказанной Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Ивановым: это имя состоит из двух корней (первый — со значением «отец», второй — «бог») и является трансформацией индоевропейской мифологемы *dievas-pater, где первый корень — индоевропейское слово, означа­ющее «высокое небо», а также «бог», второй корень — «отец». (Это словосочетание с соответствующими чередованиями сохранилось в имени Юпитер.)

Мы оказываемся на распутье. *dievas ведет нас к другому персонажу «Слова» — к Диву. Но сначала закончим разбираться со Стрибогом.

Корень «стрый» сохранился в древнерусском слове со значением «дядя по отцу» и в диалектном прилагательном со значением «отцовский». То есть в имени Стрибога сменились оба корня, но суть и функции бога остались прежними. Он бог небесной сферы. Другая трактовка его имени принадлежит О. Трубачеву: исследователь считает, что оно содержит праславянский корень *sterti — «простирать». Как видим, на символику Стрибога такая трактовка не влияет.

Нам кажется очень продуктивным сравнение Стрибога с индийским богом ветра Ваю, стихийным и необузданным; между прочим, сыном Ваю и обезьяны является Хануман — он имеет ярко выраженные черты трикстера и в мифах о его юности выступает крайне деструктивным персонажем. Продолжая параллели с индийской мифологией, нельзя не вспомнить о Марутах — воинственной свите бога грозы Индры, бряцающей оружием и сверкающей украшениями; согласно одному из вариантов этимологии, это слово означает «веющие с моря», что находит точное соответствие в «Слове о полку Игореве».

Итак, Стрибог — небесный бог, связанный с хаотичными природными силами. Если уж и искать ему антагониста, то это будет Сварог, тоже небесный, но связанный с земным огнем и законом. Именно поэтому мы решительно не согласны с Рыбаковым, который отождествил этих двух богов.

Див

Последний мифологический персонаж «Слова о полку Игореве», которого мы рассмотрим, — это Див. Не правильнее ли писать его с маленькой буквы? Не является ли это обозначением класса божеств? Ведь в поучениях против язычества упоминается «дива», а в «Задонщине» — «диво». «Задонщина», представляющая собой коллаж из «Слова о полку Игореве», создана в то время, когда основные носители языческой культуры были уничтожены (о чем мы говорили в начале этой книги), и потому «диво» в ней можно считать искажением, однако поучения написаны в период актуальной борьбы двух религий… Но поскольку о русских дивах женского рода нам не известно решительно ничего, мы по традиции будем писать «Дива» с заглавной буквы.

Оттеснение Дива в третий ряд и превращение его из небесного бога во враждебного демона — результат, вероятно, мощного воздействия иранской мифологии, когда индоевропейскую форму «дейус» вытеснило слово «бог».

Но даже в демонической роли он сохраняет признаки небесного и некогда верховного божества: он находится на вершине дерева (Верхний мир плюс, возможно, образ Мирового древа), его голос разносится по самым дальним окраинам мира:

…встрепенулся Див, кличет на вершине дерева, велит прислушаться земле неведомой: Волге, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутараканский идол.

Мы не знаем точного места битвы Игоря с половцами, но это район Северского Донца. Сурож — это город Судак в Крыму, Корсунь — Херсонес под Севастополем, Тмутаракань — современная Тамань. Карты любезно подсказывают нам, что голос Дива разносится на 700–800 километров! Найдем ли мы в мировой мифологии более громогласного бога?

Горе из-за поражения Игоря символически передается по Русской земле тоже через образ Дива: «уже набросился Див на землю». Любопытно, что в «Задонщине» при описании победы русских на Куликовом поле единственный (!) раз используется мифологический образ, и это Див (в форме «диво»), и теперь оно «връжено на землю», то есть сброшено, повержено. Удивительно, но Див оказывается самым живучим из богов, пусть и в негативной роли. В форме «диво» («удивительный») он дожил до современности, утратив божественность, но сохранив чудесность.

Возвращаясь к чертам верховного бога, собранным в его образе, мы должны отметить: Див объединяет в себе как вертикаль мироздания (он может быть на вершине, а может наброситься на землю), так и горизонталь — его сила распространяется до буквального края обитаемой земли, то есть до городов на побережье. При этом в мифологии удаленные вражеские города могут соотноситься с Нижним миром, поэтому мы должны признать, что Див объединяет в себе не только небо и землю, но и преисподнюю. Для верховного бога это нормально: так, скандинавский Один восседает на высочайшем престоле, но он же странствует по миру людей и спускается в Хель, мир умерших «плохой» смертью, а греческий Зевс, будучи громовержцем, вырос в пещере (образ преисподней) и принимал различные облики, соблазняя земных женщин. По этой причине мы решительно не согласны с теми комментаторами «Слова о полку Игореве», которые видят в Диве какую-то птицу (мифическую либо реальную, например удода). Образ Дива нам неизвестен, но перед нами — грозный бог, утративший почитание еще в праславянские времена. Не исключено, что его, объединяющего в себе все три мира, могли представлять в виде существа, наделенного признаками этих миров, то есть зверя с крыльями.

Семаргл

Зверь с крыльями часто встречается в древнерусском прикладном искусстве. Традиционно считается, что это Семаргл (Симаргл), бог Владимирова пантеона, имеющий иранское происхождение. Он давно сопоставлен с иранским грифоном Симургом. Однако перепроверим эти данные.

Грифоны — очень популярный образ в древнерусском искусстве XII — начала XIII века. Их можно видеть на браслетах и диадемах, в книжной миниатюре, на «златых дверях» собора в Суздале и в резьбе храма в Юрьеве-Польском (на одной только восточной закомаре южной стены их семь!)… Стоп. Если грифон — это языческий бог Семаргл, то, во-первых, как он попал на христианский собор (на его южную стену, покрытую образами святых!), и во-вторых, почему его то ли семь, то ли еще больше? И отчего же в авторитетном для нас поучении против язычества — в «Слове некоего христолюбца» — вместо имени «Семаргл» стоит «веруют… и в Сима и в Рьгла»? При этом грифонов мы обнаруживаем и на височных кольцах, и на браслетах, причем в откровенно языческом контексте, и если этот широко распространенный языческий грифон — Семаргл, то почему «некий христолюбец» затрудняется с написанием его имени?

Увы. Хотя слово «семаргл» уже стало нарицательным для обозначения древнерусского грифона, мы должны признать: грифон и бог Семаргл — совершенно разные мифологические образы. Грифон был невероятно популярен в домонгольской Руси и действительно мог восприниматься как мифический страж, благодаря чему идеально вписывался и в языческую, и в христианскую символику.

А что же тогда Семаргл? Его имя содержит корень marg — «птица» на языке сарматов и аланов (предков осетин), что указывает, во-первых, на источник заимствования, а во-вторых, на облик этого бога, который с высокой вероятностью представлялся исполинской птицей. Мы с ним уже знакомы: говоря о петухе, мы приводили зачин былины о Дюке, где речь идет об исполинском орле, и там же — примеры гигантских орлов из мировой мифологии. Одновременно мы подчеркивали, что масштабы этого орла особенно велики у степных народов. Вероятно, таким орлом и был славяно-аланский бог Семаргл.

Мокошь

Последней во Владимировом пантеоне идет Мокошь, имя которой также пишется как Макошь. В источниках эти написания равноценны, зато в научных трудах они означают совершенно разное. Вариант «Макошь», трактуемый как «мать урожая», принадлежит Рыбакову. С точки зрения лингвистики он совершенно абсурдный (зато очень популярный среди любителей приписывать смыслы отдельным слогам), да и в плане символики сомнительный — богиня Макошь трактуется как покровительница решительно всего: урожая, судьбы, жизни как таковой. Мы не станем тратить время на критику этой концепции. Вариант «Мокошь» мы видим в работах филологов, современная этимология связывает его с корнем, имеющим значение «прядение». Таким образом, Мокошь является богиней-пряхой и богиней судьбы, подобно скандинавской Фригг. Это подтверждается и этнографическим материалом: так, у украинцев отголоски культа Мокоши дожили до XIX века, а запрет на рукоделие в определенные дни, по данным экспедиций, существовал до самого конца ХХ века и, возможно, до сих пор жив в селах.

Богиня-мать не просто представлялась в виде дерева (а также женщины с воздетыми руками, см. ); это было триединство образов дерева, воды (женская стихия) и ткачества. Из этого вырос и невероятно широко развился обычай завязывать ленты, платки и т. п. на деревьях, стоящих над водой. У каждого народа он трактуется по-своему. Драгоценным для нас было посещение осетинских святилищ в ущелье Цей (осетины сохранили черты язычества до настоящего времени): при подъеме на тропу, ведущую к святилищам, висела надпись, запрещавшая сквернословить, мусорить и… завязывать платки на деревьях у мужского святилища. Таким образом, живая языческая традиция, сохранившая непрерывность, отчетливо осознаёт этот обычай как женский; в мужском же святилище его считают святотатством.

Все это дает возможность посмотреть на культ Мокоши как на проявление универсального женского божества. Богине подносили пряжу, холсты, вышивку, бросая в колодцы или оставляя возле них. Вероятно, Мокошь представлялась как женщина с распущенными волосами (символ женской силы). В мифологическом календаре день богини — пятница (как и день Венеры, скандинавской Фрейи — Friday); устойчивый запрет на женское рукоделие в пятницу говорит о том, что и на Руси пятница посвящалась богине женщин. Когда в народном православии ее культ поглотила Параскева-Пятница, эти черты были перенесены на культ Пятницы. В обрядах чествования Пятницы ее изображала женщина с распущенными волосами, что неизменно вызывало гнев церковников. Стоглавый собор (1551 год) постановлял:

Да по погостом и по селом ходят лживые пророки, мужики и женки, и девки, и старые бабы, наги и босы, и волосы отростив и распустя, трясутся и убиваются. А сказывают, что им являются святая Пятница и святая Анастасия и велят им заповедати хрестияном каноны завечати. Они же заповедают крестьяном… в пятницу ручного дела не делати, и женам не прясти, и платья не мыти, и каменья не разжигати.

Имя Параскева означает «пятница» (буквально «приготовление к субботе»), имя Анастасия — «воскресение». Упомянутый современный украинский запрет на рукоделия относится к воскресению. В быличках и духовных стихах Пятница жалуется, что женщины постоянно нарушают запрет на рукоделие в эти дни, поэтому грудь святой истыкана веретенами, а ее волосы наматывают вместо кудели.

Величание Пятницы в виде избираемой женщины, которую водят по селам с распущенными волосами, дожило до XIX века.

Мы уже упоминали запрет на оставленное неубранным на ночь женское рукоделие. Считалось, что брошенную работу за женщину будет делать Мокошь, однако это приблизит смерть рукодельницы.

Топоров и Иванов настаивают на том, что Мокошь — жена Перуна, однако этому нет никаких доказательств. Вопреки их утверждениям, богиня-пряха не является женой громовержца: скандинавская Фригг — жена верховного бога Одина, но громовержец — его сын Тор; греческая Гера — жена верховного бога громовержца Зевса, но она не пряха, хотя и покровительница женщин и брака; индийский Индра вообще не имеет супруги в гимнах Ригведы… То есть «кабинетный миф» о браке Мокоши и Перуна не подтвержден ни славянскими данными, ни сравнительно-историческим материалом.

Остается открытым и вопрос, что это за огромная женская фигура, столь распространенная в северной русской вышивке. По опыту экспедиций, практически в каждой избе в конце ХХ века можно было увидеть на иконах полотенца с ее изображением. Даже в конце ХХ века русские крестьянки четко противопоставляли архаические и городские узоры: цветы и виноград, вышитые по сложным схемам, размещались на занавесках, на концах бытовых полотенец, а архаические вышивки, основанные на счете до трех, — на старинных полотенцах в красном углу.

Изображения огромной женщины часто сочетаются с фигурами небольших, «человеческих» женщин, а также с богатым растительным орнаментом. Применима ли к ней цитата из «Слова об идолах»: «…и недели день и кланяются, написавше жену в человеческ образ тварь»? Другой антропоморфной богини («жена в человеческом образе») мы не знаем, а связь с «неделей» (т. е. воскресеньем, днем, когда ничего не делали), вероятно, указывает на Мокошь. Несомненно, полотенце — идеальное место для изображения богини рукоделий.

В любом случае этот образ в сознании крестьян соотносился с материнской силой, защищающей их, то есть вобравшей в себя и Богородицу, и мать сыру землю (изображений которой мы не знаем), и даже советский плакат «Родина-мать зовет!», где мы видим ту же самую гигантскую женскую фигуру в красных одеждах с воздетой рукой. Религии меняются, но образ Богини-матери проходит сквозь них.

Отправить